По прочтении первых трех страниц название романа вызывает недоумение. Гастарбайтер – это сезонный наемный работник,  как правило, берущийся за любую работу, чтобы прокормить свою оставшуюся в Тмутаракани семью, и какое отношение имеет название к самому герою не совсем понятно, так как начинается повествование с того, что главный герой уходит в армию, но два месяца спустя дезертирует и бежит в столицу, где его, конечно, не ждут с распростертыми объятиями, потому как говно оно и дома в хуй никому не упиралось, в Каракумах то бишь, но тем не менее. Дальше герой три месяца промотался по вокзалам, высматривая, что бы спиздить и позиционируя себя как непризнанного гения и эпатажного бомжа, потому как зековская телогрейка дополнена белоснежными китайскими кроссовками, подобранными на помойке. И это вместо того, чтобы как истинный гастарбайтер найти работу на стройке или в домоуправлении дворником.  В апреле 94 года герой получил двухлетний срок и сел в тюрьму, что, впрочем, предсказуемо, поскольку иного от этого лентяя и пиздорвани в китайских кроссовках ждать не приходится.  За что сел – автор умалчивает, но сообщает, что после освобождения поехал в Кулебяки Нижегородской губернии, то ли город, то ли село, куда его матушка свалила из Каракумской пустоши  в поисках лучшей доли, тем более что она и сама оттуда родом.  А свалила не столько из-за разногласий с политикой Туркенбаши, а потому как старший сынок – опора и кормилец, замена алкоголика отца, помершего в тюремном лазарете, опорой и кормильцем быть не желает, а желает бродяжничать по вокзалам и помойкам среди всякого сброда, сравнивая себя, очевидно, то с юным Максимом Горьким, то со зрелым Сергеем Есениным.
    Имеются веские основания предполагать, что в зоне автор, прототип героя Евгения Алиева, был стукачом и пассивным пидором,  в результате чего вышел на свободу крайне озлобленным  и все в той же телогрейке и кроссовках, поменявших цвет с белого на слоновую кость.
    Первый же абзац – яркий пример графоманского убожества. Штамп на штампе штампом погоняет, так сказать.
«…голос Миши, моего дяди, вывел меня из состояния оцепенения. Сном это полузабытьё уставшего до полусмерти человека назвать было невозможно.
Я с трудом разлепил веки. Тягач-лесовоз натужно взвыл…  перегруженный досками старый, полумёртвый «КамАЗ» дышал на ладан…»                         
И так начинается произведение, в качестве эпиграфа для которого приведены слова Монтеня и посвященное некоей Анне Зейликман.

    Герою двадцать лет. В Азии он – гонимый русский, в России же – не менее гонимый «чёрный», в просторечии «чурка». Неважно, что на азербайджанца, благодаря русской маме, этот говноперсонаж похож весьма условно, плевать, что говорит  он по-русски без акцента – он же родился в «чуркистане», да ещё и носит такую неудобную фамилию! Надо ведь какое блядство!  В современной России этого вполне хватает, чтобы нередко чувствовать себя синклер льюисовским Кингсбладом, раздается жалостливый и утробный глас автора. И тут ясно, что автор сам не до конца понимает, о чем ведет речь, потому как хоть и со смуглой кожей, но на потомков королей главный герой не дотягивает, потому как его генеалогическое древо – жуткая смесь псевдорусского плебса и азербайджанских нищебродов. Амбициозный и уродливый потомок в лице Евгения Алиева (он же Эдуард Багиров, он же сетевой персонаж Сфинкс) не спешит продать свою оболочку жуткого фрика питерскому музею уродцев Кунсткамера, что было бы единственно правильным выбором, потому как строение черепа однозначно отправило бы хозяина в печь Дахау или Освенцима, но, к сожалению, то гуманное время, когда истинных арийцев принято было отделять, как зерна от плевел, от черножопых, Анн Зейликман и прочей нечисти,  кануло в Лету, а на большее герой мог бы и не рассчитывать.
    Притащившись в чертовы Кулебяки, Евгений-Эдуард испытывает головокружительный взлет (так сказано в аннотации книги) – успешно торгует на рынке репчатым луком на некоего Барыгу, и может позволить себе даже бутылочку дешевого пива. Впрочем, это действительно можно считать головокружительным взлетом после двух лет гордого отшельничества в «петушином» углу, баланды и пробитой гвоздем алюминиевой ложки, коя полагается каждому пидору и опущенному.
    Далее идет опять случайное знакомство с местным авторитетом, и эти случайности одна за другой уже настораживают и вызывают недоверие, потому как художественная проза все-таки подразумевает вымысел, но не в таких пропорциях, как у Шахрезады  или в сказках Гауфа. Этак можно было нахуевертить, что Этька вместо лука впаривает старушкам волшебные сливы, чтобы отращивать сисло, а мужикам – хуи и ослиные уши. И дело даже не в фантастических случайностях. Сцена знакомства кулебякского авторитета с главным героем показывает оторванность автора от реальной жизни, выдает его полное  незнание  повадок  уличных авторитетов, их манеры общения, лексикой и так далее. Насмотревшись дешевых отечественных боевиков, он собрал тут и там разных стандартных фраз, типичных для этих говнофильмов, нахватался из «петушиного» угла слов, слетавших с уст правильных пацанов, и попытался выстроить такой приблатненный разговорец. Но выглядит это убого и неубедительно. Судите сами.
    Как-то раз на складе он встретил мужика. «Здоровенный, лет сорока, в засаленном тренировочном костюме, с толстенной золотой цепью на бычьей шее и откровенно бандитской физиономией. Он смачно жрал арбуз, прочно вцепившись пальцами в корку, вытирал рукавом стекающий по физиономии сок и совершенно по-свински сплёвывал косточки прямо на пол. «Фу, блин, мерзость какая», – подумал я, отвернулся и, сексуально нагнувшись,  начал грузить мешки в тачку.
– Ну, чего, щегол, тяжело небось? – боров смачно рыгнул и пошленько подмигнул мне,  влажно обсматривая мой круп.
– Да ну, что ты, – в тон ему ответствовал я. – Это же легче лёгкого. Попробуй сам, если не веришь. Полцентнера всего, ерунда какая.
– А чо, и попробую, – неожиданно ответил мужик, вытер ладони о треники и легко, как пуховые подушки, небрежно набросал на заскрипевшую тачку пять мешков.
– Ты в своём уме, дядя? А переть на рынок двести пятьдесят кэгэ кто будет? – я сам весил тогда шестьдесят пять, немногим более одного единственного такого мешка, и возил, соответственно, не более трёх штук зараз. Мужик оглядел меня с ног до головы и сконфуженно почесал затылок.
– Да, в натуре. Ну, да чего уж теперь. Не обратно же их выкладывать. Примета плохая. Не ссы, пацан, я помогу. На тебе ключ, двери запри. Тебя звать то как, щегол?
– Этькой, То бишь Евгением. Сфинкс я воопщем. А тебя?
– Меня Вован. Ты Ольги сын, что ли?
– Угу. А ты то откуда её знаешь?
– Да знаю… я всех блядей тут знаю. Ты ж сидел вроде? За что?
– Да так. Есть хотел – хлеб украл – а закон покарал так жестооооко...
– А ты певец, бля, Свингс или как там тебя… Чего, совсем худо в чуркистане твоём было, что в Москве бомжевать сказкой казалось?
– Ну… да, не сладко. Слушай, Вован, а откуда ты все это знаешь? Мент, что ль?
– Да не, не мент я, не ссы, я тут за пахана. Фраер козырный. Чего по рынкам то ошиваешься? Молодой, не дурной вроде.
– Видишь ли, Вован, в городе довольно напряжённая ситуация на рынке труда для таких уебанов, как я.
– Чо чо? Ты проще говори, чего ты… как нерусский, – мой собеседник, видимо, не привык «базарить по беспонту».
– Я говорю, работы нет никакой.
– А, ну да. Херово сейчас тут у нас с этим делом. Бухаешь?
– Вообще не пью спиртного. Ну, бутылку пива иногда. В рот чаще беру…»

И т. д. и т. п. Хуйня полная словом.  Мамашка Едуарда охуела от этого знакомства, потому как Синдеев был тот еще фрукт, чтобы со всякой хуятой разговаривать, да и вообще свой хуй не на помойке нашел в отличие от Эдика с его помойным ртом.
    Далее с помощью Синдеева новый головокружительный взлет. Главный герой, наторговавшись луком и натаскавшись мешков с сахаром или героином, хуй его знает, начинает торговать в розлив спиртными напитками. Он бармен в самом крутом заведении в городе, торгует элитными напитками: паленой осетинской водкой «Хуй моржовый»  и «Антилёдом» розлива 1995 Онежским гидролизным заводом. Жизнь удалась. Но это только начало книги, если что.
    Далее герой с гордой южной кровью разбивает бутылку об голову пьяного клиента, не зная, что это компаньон его босса, и к нему чуть свет уже хуячат башмаками в дверь эти местные уркаганы, и всего лишь для того, чтобы он извинился. Герой гордо отказывается и тогда плохие большие мальчишки, гроза всех Кулебяк, увольняют его без выходного пособия, запрещая приблизиться к барной стойке ближе чем на сто метров.  Этот эпизод в очередной раз дает повод усомниться в правдоподобности происходящего. Провинция, середина девяностых, разгул преступности,  всесильная и всемогущая братва, которая у всех на слуху, на виду. Которая, когда речь  идет о собственной чести и достоинстве, не ведет беспонтовые разговоры, предпочитая действовать. Она не знает жалости, сурова и бескомпромиссна с подобными себе, а чурок и вовсе не считает за гомо сапиенсов.  И ели герой остался жив, то нетрудно представить цену расплаты.  Впрочем, герою, старому защекану, не привыкать.
    И опять – сплошная фальшь и неубедительность. Герои разговаривают штампами и фразами из дешевых отечественных боевиков. 
    Как бы там ни было, после очередного акта мужеложства он едет покорять Москву, с двумя банками кильки в томате, все в тех же кроссовках оттенка слоновой кости.  Хуй бы с этими кроссовками, кои он теперь носит с пиджаком с Черкизовского рынка, зарабатывая на жизнь продажей массажеров и фаллоиммитаторов.  Но за высеры типа: «А за окном начинался дождь, и холодный, пронизывающий ветер резкими порывами обвывал борта пожилого автомобиля… Утро было прекрасным. Стояли последние дни бархатного сезона… Восхитительное ощущение… тут бессилен даже мой любимый Паваротти… «Ля донна мобиле» – это же головокружительно!.. Я стоял, как громом поражённый, и её слова болезненным эхом отдавались в моей воспалённой голове…», и все это практически на одной странице, автора следовало бы четвертовать, как конченного графомана и долбоёба. А чего стоят высосанные из пальца, не сказать более – из хуя, - размусоливания о трех великих тенорах и Монтсеррат Каббалье в придачу, кои должны показать, что автор мнит себя еще и ценителем разной музыкальной хуяты, нет бы послушать путевых певцов - Шнура или там Сяву.
    Ладно, хуй бы с этим. Идем дальше.
    А дальше дохуя чего.
    С каким-то Хохлом главный герой открывает собственный офис по продаже массажеров, на них наезжают братки, и пока Багиров ебет какую-то блять Ирку, братва отхуячила Хохла и сожгла офис вместе с товаром, оставив компаньонов на голой жопе, и попутно герой вспоминает, как в пятилетнем возрасте пытался сожрать каучуковый мячик. Потом с Хохлом он мутит новый бизнес,  женится на бляде Ирке, расстается, Хохол его кидает, съебавшись с кучей бобла, и герой уходит в запой, занимается маклерством, и, как всегда, неудачно. Тут и строительный бизнес, и поиски автобуса, дабы отправить на Родину труп какого-то молдаванина, и покупка развалины «Вольво», и игра в нарды на чердаке хуй знает с кем, и смерть Хохла, и вечные какие-то терки то с бандитами, то с мусорами,  -  и автор описывает эту хуяту витиевато и подробно, думая, что действительно кому-то будет интересно. Наивный ублюдок, вошь.  Презренная лимита, вонючее чурбаньё, притащившееся в столицу и полагающее, что его встретят с распростертыми объятиями. Нет, блять, тут все так, как и должно быть в природе: пиздюли - «обезьянник» -  пиздюли. Хотя давно следовало схему упростить до: щипцы для измерения строения черепа – жарко натопленная печь.
И на протяжении всего романа ни одной свежей мысли, ни одного добротно сконструированного предложения, не говоря уже о новизне слога, везде фальшь, амбициозные потуги выдать желаемое за действительное, нелепо и не к месту разбавленное арго и больше нихуя. Отчетливо проступают лишь потуги подражать Минаеву, здесь и менеджеры с их нехитрыми схемами объебать руководство компании, и гламурные телки, и даже в финале Этька получает битой по еблищу, а потом все меркнет. Не правда ли откровенная компиляция финальной сцены Минаевского «Духлеса», где герой тоже заканчивает хуёво, и вместо биты мост и меркнет все не окончательно, а огонек то ли сигареты, то ли хуй знает чего, но не в этом суть. У Минаева чувствуется стиль, знание материала, правдоподобие характеров, циничное отношение к себе, другим и баблу, талант, наконец. В убогий же текст Багирова вплетены черные нити зависти и злости, которые, как известно, плохие попутчики истинной литературы.  Правда, на одной из страниц автор задает сам себе один-единственный здравомыслящий вопрос: Вернуться в Кулебяки и спиться там под забором?
    Что ж, пожалуй, было бы правильным решением.

    Зы. Автор Эдуард Багиров конченный графоман с начисто атрофированными способностями к литературному творчеству. Высер под названием «Гастарбайтер» за крамольные высказывания в адрес великой нации достоин быть сожженным на Красной Площади при большом скоплении народа.