О книге “Взвод”, эсэсовском перстне и мясных обрезках

Писатель и публицист Захар Прилепин похож на мясника.
Конечно, он ещё похож на актёра Гошу Куценко. Но Гоша Куценко не похож на мясника, а Захар Прилепин — вылитый, причём старорежимного образца. Не столько внешностью, сколько повадками и навыками.

В далёкое нынче советское время я проходил трудовую практику в продуктовом магазине в Астраханском переулке, и уважаемый во всём районе мясник Рашид обучал меня секретам ремесла. Учил аккуратно срезать синие печати с полутуш — для повышения их сортности. Показывал на лотке заветренный кусок каких-то нарубленных жил, на которые лишь бездомная собака позарится, затем хватал его и ловкими движениями крутил им перед моими глазами. Кусок волшебным образом превращался в сочную свежую вырезку. “Запомни, малец, — покровительственно говорил Рашид. — Так и в жизни всё. Главное — как подать!”

Мудрость мясника из гастронома по-настоящему я оценил лишь несколько лет спустя, когда прочитал на филфаке уйму книг и заметил, что важен не столь материал, сколь его, этого материала, подача.

Некоторые секреты Рашид держал при себе, но когда я выносил лотки с азу и фаршем в торговый зал, мне удавалось разглядеть, как мой учитель взвешивал товар. Смешливый, но уверенный и авторитетный, он так завораживал покупателя, что тот не замечал ни отточенного до совершенства броска продукта на чашу весов, ни толстого волосатого пальца Рашида возле этой самой чаши.

Рашид мог продать любую гниль и несъедобщину. Хоть копыта и хвост от самого чёрта. Настоящий был мастер и талант. 

Захар Прилепин не менее талантливый человек. И прежде всего в маркетинге. Захар умеет представлять и продавать (в хорошем, современном и капиталистическом смысле слова) буквально всё — свою оппозиционность, свою внешность, свою биографию, свою начитанность, свои тексты, свои мысли, идеи… Нет такого товара, который Прилепин не сумел бы плюхнуть на весы и не подставить куда надо палец, для убедительной весомости. Ругать его или осуждать за эти способности язык не поворачивается. Ну умеет и умеет. Молодец ведь.

Всё бы было хорошо, кабы Прилепин не впаривал нам порой несусветную, несъедобную и опасную для здоровья дрянь. Впрочем, и дрянь бы можно было простить, как прощали домохозяйки мяснику Рашиду втюханную им третьесортицу. Уж больно обаятелен был Рашид.

Прилепин тоже обаятельный человек с мощной харизмой. Но вот дрянь всегда всучивает со зверино-серьёзным видом, и пальцем жмёт на чашу весов, неотрывно глядя клиенту в глаза.

Не знаю, как вас, а меня это всегда огорчает. Я люблю, чтобы мне если уж врали, то весело. Прилепин же врёт всегда с торжественно-каменным выражением лица.

Хочется ему, например, назначить Пушкина командиром своего литературного “Взвода” — он его легко и назначит. Переврёт, где надо, ухватит кусок фактов биографии поэта да покрутит перед вашим носом: смотрите, мол, каков молодец! Ай да Пушкин, ай да…


Нет, я Пушкина люблю, уважаю и даже готов подписаться, что Наше Всё — действительно молодец. Взять ту же его поездку в 1829 году на войну, на Кавказ. Одна дорога чего стоила — поездов-то не было. Сутками трястись в коляске да верхом скакать, а кое-где и пешком пробираться, по колено в грязи, под ледяным дождем — это не каждый выдюжит. К тому же и шмальнуть могли из-за любого камня на горных склонах — такой уж там озорной народ, что раньше жил, что и сейчас местами проживает. Плюс разразившаяся в то время чума. Кстати, Пушкин не побоялся и чумной лагерь посетил из любопытства. Да и в военном лагере ему по душе пришлось.

Прилепинская книга “Взвод” мне очень нравится. Её на любом месте можно открыть и с интересом читать. Да вот хотя бы: “Лошадь Чаадаева пронеслась мимо. Пика стояла горизонтально, как дерево, готовое распуститься”.

Многие Прилепина хулят за горизонтальное стояние, а я всегда защищаю: надо понимать важность тропов приапического свойства в творчестве автора. Горизонтальное дерево, готовое распуститься — это тоже, кстати, из этой же серии. Про распущенных девиц наверняка. 

И вот в этой замечательной книге про русских литераторов-офицеров и ополченцев Захару Прилепину понадобилось слепить из Александра Сергеича (а из кого же ещё?!) настоящего боевого взводного. А как, если Пушкина в армию не брали и воинских званий он не имел?

И вот литератор и публицист принимается придавливать пальцем чашу:

... Тем не менее, при первой же возможности Пушкин, хоть и оставаясь гражданским человеком, переоделся в военную форму и с настоящим упоением поучаствовал в нескольких делах летом 1829-го на одном из фронтов русско-турецкой. О чём с гордостью, на всех основаниях, написал:

‘Был и я среди донцов, Гнал и я османов шайку, В память биты и шатров Я привез домой нагайку’.

...Получается, что и в этом — военном — смысле фигура его оказывается всеохватывающей, неотменяемой, определяющей.


Действительно, Пушкин написал ряд превосходных “военных произведений”. Уже одних “Полтавы” с “Войной” хватило бы с лихвой для места в пантеоне писателей-патриотов.

Где же обман? А, как всегда, в деталях.

“Переоделся в военную форму”

Ну, конечно. Наверняка и мундир подобрал с погонами по вкусу. Приносит денщик генерала Раевского, а то и самого графа Паскевича ворох мундиров в шатёр, и кланяется: “Выбирайте, Ляксандр Сергеич. Вот тут у нас, значица, казачьего хорунжия мундирчик, а то вот и штабс-капитанский имееца, с вензелечками, не извольте сумлеваца…”

Разумеется, ни в какую военную форму Пушкин не переодевался. Это Захар любит в военную форму переодеваться, выезжая “в поля”. А раньше с этим было всё несколько строже. Поэтому разъезжал Пушкин по лагерю в изысканном своем сюртуке или добротном фраке, а на плечи наброшена была бурка. На голове — смешная круглая шляпа, маленький цилиндр. Солдаты принимали поэта за “батюшку”, а пленные турки — за лекаря.

“С настоящим упоением поучаствовал”

Тут частичная правда. Пребывание среди военных Пушкина однозначно радовало. “Лагерная жизнь мне очень нравилась. Пушка подымала нас на заре. Сон в палатке удивительно здоров. За обедом запивали мы азиатский шашлык английским пивом и шампанским, застывшим в снегах таврийских”.

Вот в один из дней, во время послеобеденного отдыха войска (что важно для понимания случившегося казуса), турки и атаковали передовую цепь казаков. Упоенный (в прямом смысле слова — английским пивом и охлажденным в снегах шампанским) Пушкин, давно мечтавший сразиться с басурманами, сначала прыгает и бьет в ладоши, потом выбегает из шатра, вскакивает на лошадь, хватает (по одним свидетельствам — саблю, по другим — казацкую пику) и мчит куда-то “в бой”. Приставленный генералом Раевским приглядывать за солнцем русской поэзии несчастный капитан Н.Н. Сенчев теряет дар речи, несётся за ним вслед, едва успевает схватить лошадь Пушкина под узды и увести его восвояси. Повезло ещё и в том, что Юзефович с уланами успел уже турок оттеснить подальше.

Многое время спустя Хармс, сочиняя рассказы про Пушкина, уверял читателей, что Пушкин любил бросаться камнями, вместо ног приделал себе колёса и вообще был идиотом. Это, конечно, художественная вольность и преувеличение, но если и были в жизни Пушкина идиотские поступки, то вот этот “бой с турками” — один из ярчайших.



“Поучаствовал в нескольких делах”

Тут врёт не столько Прилепин, сколько некий С. Дмитриев в журнале “Наш современник”, в номере 11 за 2014 год, откуда Прилепин, очевидно, и начерпался “информации”. Дмитриев же расстарался не на шутку, по дням расписал пушкинское “участие в боевых действиях”: такого-то числа “участвовал в перестрелке с турецкой кавалерией”, такого-то — “в преследовании отступавшего противника”, а ещё в “походе к крепости Гассан-кале” и “в самом взятии Арзрума”.

Ну прямо готовый сценарий блокбастера “Универсальный солдат. Начало”. В цилиндре и фраке, с казацкой пикой наперевес. Из которой он и стрелял, очевидно, по туркам-кавалеристам. Хотя пику в руках Пушкин вполне мог и подержать — даже есть его собственноручный шутливый рисунок, где он изобразил себя на коне и с пикой. Что он мог ей сделать, учитывая, что казаки с младых лет учились владению этим на первый лишь взгляд простым оружием, — сам Пушкин благоразумно умалчивает (как и о своей “пьяной атаке” — этот подвиг, понятное дело, не вошёл в его очерк о путешествии на Кавказ, как и все выдуманные некими исследователями его биографии перестрелки с кавалериями и взятия городов).


Впрочем, ещё в одном “военном деле” Пушкину принять участие довелось, и об этом он, как раз не таясь, рассказал. Полковник Анреп ошибочно предположил наличие на одной из гор турецкого отряда в 3 000 человек и с эскадроном Уланского полка поскакал туда. Раевский послал подкрепление, за которым увязался Пушкин (потому что он “почитал себя прикомандированным к Нижегородскому полку”). “Проехав вёрст 20, въехали мы в деревню и увидели несколько отставших уланов, которые, спешась, с обнажёнными саблями преследовали нескольких кур”. Один из селян растолковал, что полковника Анрепа они всего лишь просили вернуть им 3 000 волов, угнанных турками несколько дней назад…

На этом военные подвиги А.С. Пушкина на той Кавказской войне были закончены. Что за “гордость” и что за “все основания”, на которых, по мнению Прилепина, поэт написал про преследование им османов и привезённую нагайку — не очень понятно. Хотя, конечно, тот же граф Паскевич подарил ему на память турецкую саблю, и Пушкин её хранил “памятником моего странствования вослед блестящего героя по завоеванным пустыням Армении”. То есть сам Пушкин в очерке о поездке довольно правдиво и скромно насчёт своих “трофеев” говорит. Ну а стихи и их лирический-героический герой — это уже совсем, совсем другое дело.

Казалось бы, причём тут писатель Дёгтев, о котором сейчас пойдёт речь?
И кто это вообще такой?

Напомню читателям. В недавний свой визит в славный город Воронеж писатель и публицист Захар Прилепин в присущей ему характерной манере рубанул с плеча: один ваш земляк, дорогие воронежцы, никто и звать его никак, к народу и культуре народной никакого отношения не имеет и через десяток лет о нём никто и не вспомнит. Это он о воронежском самородке Юрии Клинских (Хое). А вот другой ваш земляк, писатель земли русской и русский же офицер — достоин места в русской культуре и мемориальной доски на стене дома. Это про некоего Вячеслава Дёгтева, мастера заунывной провинциальной прозы, почившего в 2005 году и никому, разумеется, неизвестного.

Между прочим, совершенно зря неизвестного. И если писатель это был откровенно слабый, в чём каждый может убедиться, полистав его беспомощные тексты (а два-три более-менее удавшихся рассказа — это, извините, маловато для места в пантеоне русской культуры), то вот человеком Дёгтев был весьма примечательным. Прилепин его называет “замечательным и удивительным”, но тут уж кому как.

Понимая, что проза Дёгтева “не фонтан” и подобна подгнившим мясным отходам, мясник-Прилепин пытается завернуть её в газетку патриотической направленности и всучить задорого:

“Значимость Дёгтева в мире идеальных весов конечно выше, потому что в мире б….а и продажи всего он оставался русским офицером, повторявшим и тогда “это вам за пацанов” и “работайте братья”. У Дёгтева будет своя строчка в истории русский литературы. И это до фига. Потому что ничего более важного нет у нас”.

Ну что ж, подумал я. Ну раз так. Ну раз такой стойкий офицер. Ну раз “за пацанов” и “работайте братья”…

Я люблю героических людей. Люблю изучать их биографии. Тот же Пушкин для меня — безусловный герой, несмотря на его идиотские пьяные скачки. В конце концов, важен дух — а уж этого у Пушкина было вдоволь. Да, Пушкин не служил, но — рвался в армию, писал прошения. Просился в гусары, дважды на войну собирался. В итоге в обход царского соизволения поехал самовольно, душа звала — и брата навестить, и войну посмотреть.

Поэтому я с интересом принялся изучать биографию русского офицера Вячеслава Дёгтева, по совместительству с офицерством — ещё и писателя.

Я узнал названия хуторков и деревень, где прошло его детство. Узнал профессию его отца (кузнец) и чем любил он сам в детстве заниматься (ловить рыбу). Узнал о его непростой личной жизни и проблемах с алиментами, узнал имя сына, узнал об убранстве его квартиры и о состоянии его библиотеки (скудная, одна полочка с собственными книгами и случайным набором из нескольких других). Узнал, где его отпевали и как хоронили. Узнал о его скверном характере, узнал о его отношении к земляку Бунину (Бунин, по Дёгтеву, “нудная бездарность”). Узнал список его всяких междусобойных премий. Одного не смог узнать — славного военно-офицерского прошлого этого писателя. Не считать же за такое учебу в ДОСААФе — это единственный известный “военный” факт биографии Дёгтева (со временем переросший в титул “лётчик-истребитель”, но где летал, куда летал, когда летал — полная неизвестность). Известно и то, что служить после ДОСААФа Дёгтев не пожелал.


Пушкин писал прошения в гусары. Дёгтев, служа в пожарной охране (сутки-трое) тоже писал прошения о присвоении ему офицерского звания. По свидетельству его товарища по службе:

“Помню, как он настойчиво добивался должности и офицерского звания: упорно писал письма во все инстанции, в т. ч. министру внутренних дел СССР (пожарные тогда входили в структуру МВД). В конце концов, дописался до того, что с его проблемой в Воронеж приехал разбираться замминистра (правда, не имея специального образования, своей цели Вячеслав так и не достиг)”.

Интересный получается “русский офицер” и “лётчик-истребитель”. Чем-то больше напоминает героя Баширова в фильме “Асса”. Помните того майора-самозванца (что примечательно, тоже “лётчика”) и его блистательный монолог? Цитирую по памяти: 

“Ну хорошо. Пусть я наврал! Пусть я не майор… Но я хотел.. Сколько раз я летал!.. Во сне, и осуществлял стыковки… и расстыковки… Юра! Один! Но Титов — красив, тонок, умён… Когда я смотрел на себя в зеркало — все одинаково! Рост, вес. Кроме одного — анкетных данных. Маленьких буковок! Маленьких, вшивеньких буковок! Разве дело в буковках?! Скажите, ну скажите!”

Из всех “военных фотографий” писателя Дёгтева в доступности только две. Одна в русском полюшке-поле, с шашкой на плече, и вторая — в форме участника Куликовской битвы. 

А что с войной? — спросите вы. Пушкин просился на войну и даже съездил на неё самочинно. А русский офицер Дёгтев? Который, по Прилепину, в трудное и тяжёлое для страны время повторял “это вам за пацанов” и “работайте братья”?

У писателя Дёгтева подход к поездке на войну совершенно иной. Вспоминает его товарищ:

“Когда его спрашивали, как же можно жить без новостей, Дёгтев с шуткой отвечал: “А какие мне нужны новости? Начнут стрелять — я услышу. Война начнётся — повестку пришлют!” Впрочем, на войну Дёгтев не спешил. Помню, когда я собрался в свою вторую командировку в воюющую Чечню, я позвонил Дёгтеву. Он ответил очень быстро: “Без командировки не поеду. А если меня в ногу ранит… Кто мне пенсию по инвалидности платить будет?”

И снова писатель Дёгтев до боли напоминает какого-то героя художественного произведения…

“А вдруг война с империалистическими хищниками?
— Я воевать не пойду никуда! — вдруг хмуро тявкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
— Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учёт необходимо взяться.
— На учёт возьмусь, а воевать — шиш с маслом, — неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем: “Не угодно ли — мораль”.

Ещё раз напомню — вот именно такому человеку Захар Прилепин прочит “строчку в русской литературе”. И вовсе не потому, что Дёгтев один из представителей богатой на таланты воронежской земли. Нет. А потому что это “русский офицер”. Потому что именно русское офицерство, по Прилепину, и придает Дёгтеву “значимость в мире идеальных весов”.

Да. “Это вам за пацанов. Работайте, братья. Но без меня. А то вдруг меня в ногу ранят”.

Что тут сказать — весы нечистоплотному продавцу на то и даны, чтобы ими манипулировать на своё усмотрение. Уже и не пальцем давит Прилепин, а локтями наваливается на нужную ему чашу: “русскому писателю-офицеру” Дёгтеву — память, славу и место в русской культуре! И мемориальную доску! 

Конечно, может получиться и так, что все сомнения насчет славного офицерства писателя Дёгтева беспочвенны и он действительно был засекреченным русским офицером, лётчиком-истребителем, служившим под прикрытием в СВПЧ-2 при управлении пожарной охраны.

Правда, на просьбу прояснить биографию героя Захар Прилепин отреагировал странно: посоветовал “покопать” под Есенина, Маяковского и Блока. Мол, тоже не служили и от фронта откосили. Обязательно, думаю, покопали бы и под них, вздумай кто выставить их боевыми или ещё какими офицерами. Пушкина вон от излишних боевых прикрас очистили. Правда, Пушкин и сам по себе хорош, в прикрасах не нуждается.

Но того же Маяковского офицером никто и не выставлял никогда. В том числе и он сам себя им не объявлял. Обращения к офицерам — да, писал. “Красный офицер, помни: ты офицером не навсегда…”

Дёгтев — другое дело. Тот офицером страстно хотел быть. Навсегда. Не получилось выбить должность и звание у замминстра — не беда. Какая разница, в конце концов, каким офицером себя воображать и чьи регалии носить.

Напомню снова, потому что это чертовски важно: был в биографии писателя Дёгтева такой любопытный факт, как щеголяние перстнем СС, который ему подарили приятели — чёрные копатели.

Russischer Schriftsteller und Offizier Obersturmführer Degteff, простите мне мой немецкий.

И вот этот самый перстень мы имеем право положить на противоположную чашу весов. И вот этот самый перстень (в оригинале всего-то в несколько граммов) перевесит все прилепинские камлания про дёгтевское “русское офицерство”, если вдруг оно и было каким-то образом.

Это, знаете ли, не “трофейная” пушкинская нагайка и не подарочная турецкая сабля. И даже не нагрудный жетон полевой жандармерии вермахта. Этим перстнем награждались (лично Гиммлером) “отличники боевой и политической подготовки” весьма специфической структуры, замаравшей себя по самое некуда.
И этим перстнем щеголял плохой воронежский писатель Вячеслав Дёгтев.
Памятную доску которому писатель и публицист Захар Прилепин собирается установить за свой счёт на родине этого писателя в Воронеже.


Мы все знаем про Невский пятачок при обороне Ленинграда. Так вот в Воронеже был свой такой — Чижовский плацдарм, который солдаты прозвали “долиной смерти”. На Чижовке полегли тысячи наших бойцов. Точное их количество неизвестно, до сих пор находят останки солдат. В братской могиле на этом плацдарме — 15 000 павших. Из них фамилии известны лишь трёх с половиной тысяч. Всего в сражениях на воронежской земле сложили головы около 400 000 советских воинов. 180 братских могил — и это только в окрестностях города. Воронеж — это Город-Фронт. Сталинград-на-Дону. По потерям мирного населения — второе место после Ленинграда. Вдумайтесь в это.

И тут спустя нескольк десятилетий — вдруг объявляется в Воронеже “русский офицер” Дёгтев с эсэсовским перстнем на пальце. Щеголяет им. Перед кем, интересно? Да перед своими же друзьями-патриотами из провинциальных газет и журналов. Творческий человек, мастер эпатажа. Никто ему даже в рыло за это не съездил. Что определённым образом характеризует и всю эту тусовку с их премиями “России верные сыны”. Дёгтев — лауреат этой вот премии, кстати.

России верный сын, erhalten Sie einen Totenkopfring als Geschenk. Простите меня снова за мой немецкий. 

Нет уж, герр Дёгтев. Тут почти как в анекдоте про трусы и крестик. Только в нашем случае — советская фуражка и перстенёк с черепушкой.     

Да за такое щеголяние тот же Пушкин (живи он в одно время с Дёгтевым) свою казацкую пику, с которой он “гонял османов”, этому Дёгтеву вогнал бы кое-куда по самое не балуйся. И оставил бы её стоять горизонтально, подобно готовому распуститься дереву…

Захар Прилепин попытки дознаться правды и получить объяснения некоторым поступкам любимого им писателя Дёгтева называет “манипуляторскими и стыдными”.

Ну надо же.

Писать плохую прозу Дёгтеву было не стыдно.
Притворяться офицером Дёгтеву было не стыдно.
Носить эсэсовский почётный знак Дёгтеву было не стыдно.
Да и самому Прилепину за такого вот представителя “русской литературы и офицерства” — похоже, тоже не сильно стыдно.

А должно быть.

Потому что перед тем, как народу указывать, кого ему в свою культурную сокровищницу помещать — неплохо бы предмет изучить.

Прилепин — человек невероятно широкой и столь же невероятно поверхностной эрудиции. А глубину своим поверхностным знаниям он придаёт старым проверенным способом — надавливая на нужную чашу весов и гипнотизируя взглядом.


Берите, мол, берите — я много лет за прилавком русской культуры и литературы, мне виднее, кого вам любить.

Книги самого Прилепина я люблю читать и многие его тексты мне нравятся. Да, он порой косноязычен, но у него прекрасные редакторы. Да, он конъюктурен, но это часть его таланта маркетолога. Да, он здорово начитан и обладает превосходным талантом компилятора. В конце концов, он и собственным талантом литератора щедро одарен.

Как человек и как личность он имеет право на разные убеждения, поступки или высказывания. В том числе и на такие диковинные, в какие он пустился в Воронеже.

А вот его протеже герру Дёгтеву залезать в русскую культуру в образе бравого русского офицера — совершенно нечего. Даже если ему посмертно пожалуют чин полковника, а злосчастный перстень попытаются выдать за подделку и пародию, соврав, что на внутренней стороне была лично выгравированная Дёгтевым надпись “Смерть фашистским оккупантам!”.

Конечно, доска этому писателю в Воронеже будет — Захар упорный и пробивной мужик. И сдать назад ему уже никак, это тоже понятно — самолюбие не позволит.

Но и у нас есть право знать, какие нынче герои и кем назначаются.

Будете в Воронеже проходить мимо этой доски — проходите мимо, не задерживайтесь.

В Воронеже полно других, намного более достойных нашей памяти мест.