«Поскольку обычная несовместимость живой материи и материи времени (обычно проявляющейся в виде смерти) может быть разъяснена только последним, описание инструментария, используемого временем для этой цели (исторические события, идеологии и т.д.) требует ясной конденсации языка. Это довольно тревожная мысль, что в лице Данило Киша мы имеем писателя, искусство которого адекватно искусству самого времени.»
Иосиф Бродский

«Мне вряд ли нужно повторять высокую оценку Бродским стиля, достоинства которого очевидны и без этих похвал. Экономия языка (которую Бродский правильно называет «поэтическим типом действия»), совмещенная с равными частями лирики и безнадежной иронии, в совокупности создают великие книги. Хотя их действие происходит во вполне конкретное время, их будут читать и перечитывать и когда все марксистские государства будут так же сказочно забыты как цивилизация этрусков.»
Уильям Воллман

Литература:
Danilo Kiš, Enciklopedija mrtvih, 1983 (short stories); The Encyclopedia of the Dead (1989, Engl. Transl., Michael Henry Heim)
http://www.scribd.com/doc/37222319/Danilo-Kis-Enciklopedija-Mrtvih

Danilo Kiš, Peščanik, 1972 (novel); Hourglass (1990, Engl. Transl., Ralph Manheim)

Aleksandar Hemon, Reading Danilo Kis ( http://www.dalkeyarchive.com/book/?GCOI=15647100391890&fa=customconten )
http://www.kis.org.rs/

http://www.youtube.com/watch?v=T_mMjT-PH3Q


Давно, пацаном корявым, получил я предупреждение или, может быть, обещание.
Надыбал я в библиотеке Enciklopediju Mrtvih и Pescanika.
Энциклопедия более увлекательна, но в другой книге что-то меня пронялO,
Потому как реальная смерть сильней самых сильных слов.

И как бы кому ни хотелось сегодня все отрицать,
Никто пока не сомневался, что там действительно последнее письмо отца,
Железнодорожного инспектора Киша Эде, жившего по расписанию,
Рассчитавшего свою жизнь правильно и заранее,

И практически до самого конца учившего сына уму,
Как многие отцы. А рассказываю это все потому,
Что вера в начальство и скрупулезное следование закону
Именно и привели Киша Эде к тому вагону.

А его бестолковый сын, от которого отец так много ждал,
И на этот последний поезд, конечно же, опоздал,
И, временно уцелев, оставил нам свои странные книги про жизнь советскую
Под тихий аккомпанeмент незабываемого марша Радецкого,

И продолжал временно бесконечно спорить с призраком, с пеплом,
И с годами вера его в неверие только крепла.
Он уехал, развелся, жил со своей переводчицей в Париже,
Ни на кого не оглядываясь, что нам не близко, но, если подумать, ближе,

Чем соблюдение приличий и правил, ведущее прямиком в крематорий,
В чем, собственно, я и вижу мораль среднеевропейской истории.