Недавно прочел эту великолепную по художественному изложению и очень даже актуальную в наши дни повесть. Приведу, к примеру, несколько пассажей.
“Жена только руками всплеснула от негодования и в следующий миг закатила
Филиппу Степановичу две такие оплеухи, в правую и в левую щеку, точно
выложила со сковородки два горячих блина. Белые звезды медленно выпали из
глаз Филиппа Степановича, ярко зажглись и померкли.
- А, ты так? - закричал он придушенным голосом, и вдруг старинная,
дикая злоба против жены подступила к его горлу и задвигалась в кадыке. -
А... Так ты так?
Закрыв глаза от наслаждения, он погрузил скрюченные пальцы в папильотки
жены, судорожно их помял и нежнейшим шепотом спросил:
- Будешь, стерва?
Голос его заколебался и окреп.
- Будешь, стерва? - повторил он громче и выставил желтые клыки. -
Будешь, стерва?”
- “Разбойник! Преступник! - завизжала жена, заведя над головой голые
локти. - Держите! Избивают!
- Ванечка, за мной, - скомандовал Филипп Степанович, размахивая
кальсонами, - не теряй связи! Вперед!
Отбиваясь портфелем и раскачиваясь, Ванечка ринулся вслед за Филиппом
Степановичем сквозь темный коридор и благополучно вырвался на лестницу.
Толстый локоть, несколько исковерканных роз и испуганное лицо радиозайца
метнулись где-то очень близко, позади, в пролете распахнувшейся двери. Вслед
за тем дверь с пушечным выстрелом захлопнулась. Ступеньки стремительно
бросились снизу вверх, сбивая с ног сослуживцев. Перила поползли, как
разгоряченный удав, поворачиваясь и шипя в скользких ладонях. Кричащее эхо
носилось от стены к стене. Опухшая лампочка в проволочной сетке пронеслась,
как пуля, в умопомрачительной высоте и сдохла”.
- “Мерси, - сказала княжна, отнесла деньги за полог, вернулась и
аккуратно уселась возле окошка. - "Индейцы, точно ананасы, и ананасы, как
индейцы, - острит креолка, вспоминая об экзотической стране", - промолвила
она, зевая, и показала язык трубочкой.
Тут Ванечка окончательно осмелел.
- Пардон. Только без нахальства, - прошипела она и крепко уперлась
растопыренной пятерней в его мокрый рот. Очень близко, почти в упор Ванечка
увидел ее пожелтевшие от ненависти глаза.
- Ириночка, куколка, - бормотал он, тяжело дыша.
- Успокойте свои нервы и уберите руки.
Девушка рванулась. Они оба потеряли равновесие и с размаху сели на пол,
уронив стул. На комоде повалилась склянка. Тут храп за ситцевым пологом
прекратился, из-за занавески вышел сонный детина в подштанниках и, сказавши
негромким басом: "Вы, кажется, гражданин, позволили себе скандалить?" - взял
Ванечку железной рукой за шиворот, вынес, как котенка, на улицу и посадил
его перед домом на тумбу. Затем, неторопливо волоча тесемки исподних и
пожимаясь от утреннего холода, возвратился в дом и запер за собой дверь на
крюк”.
“В самом начале марта, около четырех часов дня, из ворот Московского
губернского суда под конвоем вывели двух человек.
Морозный день был прекрасен. Ванечка шел косолапо, с поднятым
воротником, глубоко засунув руки в карманы пальтишка, несколько сбоку и
впереди Филиппа Степановича, который еле поспевал за ним, торопясь и
спотыкаясь. Лютый воздух цепко охватывал дыхание и возился вокруг
кропотливым, кристаллическим мельканием секундных стрелок. Янина и Зоя
ожидали Филиппа Степановича на улице. Едва его вывели и повели посередине
самой дороги, они побежали за ним по обочине тротуара, обегая снежные кучи и
скользя по накатанным выемкам подворотен… Сослуживцы дошли до угла Тверской и вдруг увидели Никиту.
Он бежал навстречу им, за решеткой бульваров, кивал и делал знаки.
Ванечка вынул из кармана руку и украдкой показал Никите растопыренную
пятерню - пять лет.
Никита вытянул лицо и покачал головой с состраданием. "Пять, мол, лет.
Ай-яй-яй".
И тут Ванечка вдруг, как будто в первый раз, сквозь сон, увидел и
ощутил по-настоящему всю свежесть и молодость движущейся вокруг него жизни.
Пять лет! И он стал думать о том чудесном, замечательном и неизбежном
дне через пять лет, когда он выйдет из тюрьмы на свободу”.
В общем, рекомендую прочитать тем, кто не читал. Булгаков, по моему, отдыхает.