Письма из войны,
или Сергей Васильевич Гречишкин
Великой Победе в Великой войне
Часть I.


Любезный читатель, на сей раз предлагаю Твоему благосклонному или неблагосклонному вниманию подборку писем военной поры, отправленных моим отцом – моей матери. Я отобрал немного писем (всего их около ста), ибо они монотонны, как кружение чичиковской брички по губернской распутице. В них нет описаний сражений, воинских подвигов,  лишений, любви к Сталину и партии, клокочущей ненависти к врагу, призывов к мести и т.д. Любящий военный врач пишет любимой жене в блокадный Ленинград.  Какова же тематика-проблематика писем? Люблю, люблю, люблю, береги себя, держись, выслал деньги, устал, много раненых, долг, стоицизм и т.д. Никакого пафоса, никакой героики,  нервозности, истерии. Все четко, ясно, просветленно (читатель, ей-Богу, похоже на самурайские письма). Все согрето высокой любовью и высокой надеждой на грядущую встречу. Письма матери к отцу из осажденного Питера военных лет я когда-нибудь подготовлю к печати (пока до них руки не дошли…).
Мой отец, Гречишкин Сергей Васильевич, родился 15 июля (по новому стилю) 1908 г. в Калуге,  где дед («запасной» штабс-капитан) между Японской и Германской кампаниями служил бухгалтером. Бухгалтерами тогда были только мужчины, и дел получал невероятно высокое для  провинции жалование 175 рублей. Ну-с, понятно,  свой деревянный двухэтажный дом, на праздники – десятки гостей, включая калужского архиепископа. В семье деда и бабки (Анна Григорьевна Гречишкина, урожд. Рубцова, во втором браке – Саволайнен; 1890-1971) было трое детей: Сергей, Борис (1909 г. рожд.) и Валентина (все они прожили долгую жизнь; дядя был крупным авиаинженером, тетка – врачом-хирургом первой категории).
После Гражданской войны дед с бабкой развелись (дед шесть лет провел на фронтах), бабка вышла замуж за финского коммуниста, потом – красного командира по фамилии Саволайнен, который был на 13 лет моложе ее. Отец всегда поминал отчима добрым словом. В 1937 г. финна расстреляли, бабку с паспортной фамилией Саволайнен выслали на 10 лет из Москвы, в ссылку за ней последовала дочь (1918 г. рожд.).
Я  отлично помню своих бабок и деда (мой дед по матери Артемий Емельянович Пригодич; 1870-1934 не дожил 14 лет до моего рождения). Они были статными,  нерефлектирующими, телесно красивыми людьми. Еще несколько фраз о деде Василии Сергеевиче Гречишкине (1882-1958). Разбирая бумаги отца, я нашел поразительный документ: дед  в 1926 г. (никакой коллективизации и в проекте еще не было) передал от себя и сыновей землю, которая принадлежала нашему роду под селом Кузовки. Правильно сделал, жизнь сохранил. Нетривиального ума человек. Как царский офицер, повоевавший в Гражданскую и у белых, и у красных, он «бегал» по стране, справедливо опасаясь ОГПУ-НКВД. Так вот, я нашел удивительные бумаги, свидетельствующие о смуте, царившей в стране на рубеже 1920-1930-х годов (коллективизация). В 1929 г. дед служил «сидельцем винной лавки» в Ярославле, а в 1931 г. служил заведующим «парткабинетом» (!!!) Мурманского педагогического института (в партии он никогда не состоял). Дед так бегал, что в Питере обосновался только через несколько лет после войны. Он воевал в пятый раз.
Еще несколько фраз о бабке по материнскому колену. Знаешь ли Ты, читатель, что при Царе-Батюшке никаких бабушек-дедушек-внучек и в помине не было. В официальных документах писали: дед, бабка, внук, ВНУКА. И всё…  Итак, мою бабку звали-величали Соломония Леонтьевна Пригодич (урожд. Пейгинович; 1874-1955). Не надо никаких антисемитских шуточек: Соломония – стандартное имя у западных славян). Они с дедом были польско-белорусских корней, бабка до конца жизни говорила с сильным акцентом. У них очень долго не было детей. Бабка совершила ПЕШЕЕ паломничество по храмам (в том числе киевским), из Киева опять же пешком дошла до Одессы, а оттуда на пароходе отбыла на Святую землю. Бабка всегда говорила, что дети ее – отмоленные. У них были дети: Дмитрий (Митя; 1898-? – по одним сведениям погиб, будучи офицером у Колчака, по другим – ушел с белыми в Харбин), Николай (1899-1962; красный командир, разведчик ОГПУ, потом – до пенсии – начальник ветеринарной службы Туркестанского военного округа), Анастасия (1900-1981; успела до прихода немцев окончить с золотой медалью Варшавскую гимназию в 1916 г., потом окончила Лесотехническую академию, всю жизнь прожила с мужем на Дону), Ольга (1907-1995; учительница, потом – издательский работник), Валентина (моя мать) и Нина (1915-1971). Младшую дочь бабка родила, когда ей уже было за сорок… Она оказала на меня огромное влияние: учила молитвам, рассказывала о Господе нашем Иисусе Христе, втайне водила к чудотворному распятию Спаса-на-крови.
У матушки моей, Валентины Артемьевны Гречишкиной (урожд. Пригодич) в паспорте место рождения было обозначено так: село Малеч Брестской области. Какая Брестская область в 1910 году (Царство Польское, Привислинский край). Село Малеч потому, что опять же там у нас была земля. Артемий Емельянович был участником Русско-Японской войны, геройски вывел из окружения свою артиллерийскую батарею. Кстати, у двух моих дедов были Георгиевские кресты.
В Германскую дед был жандармским начальником железнодорожной станции Виндава (выражаясь современным языком, начальником транспортной милиции), ныне – Вентспилс в гордой и «понтующей» Латвии. Тетки Оля, Нина и мама и родились в Виндаве, откуда пришлось бежать от немецкого наступления. После взятия немцами Варшавы дед ушел в действующую армию, а бабка с младшими детьми приехала в Москву, а оттуда – в Питер. В Москве беженцев встречала Императрица, и мама моя всю жизнь хранила маленькую кипарисовую икону, полученную из венценосных ручек.
Спасаясь от страшного голода, семья в 1919 г. перебралась в Великие Луки. Лет десять спустя дед с бабкой переехали в Порхов, где у нашей семьи был дом.
Сейчас сверхмодно восхвалять советскую систему социального обеспечения. Свидетельствую: никто из моих бабушек-дедушек никогда не получил ни одного пенсионного рубля. Ни одного. Никогда. Они погибли бы с голоду, не будь у них великодушных детей. Деды честно воевали за Россию, оба были ранены, бабки воспитали на двоих девять детей. Впрочем, они никогда и не просили пенсию, понимая, что потребуются разнообразные сведения, которые они скрывали.
Из-за того, что дед служил в жандармерии (дорос до средних чинов), все мои родственники по материнскому колену ИЗМЕНИЛИ отчество (Нина Арсеньевна и т.д.) и дату рождения. Я до сих пор не знаю и, видимо, никогда не узнаю, когда родилась моя мать (31 декабря 1909 г., 31 декабря 1910 г. (так в паспорте) или 23 марта 1911 г. – есть и такая бумага).  Вот такие времена…
Отвлекусь на секундочку. Где-то на рубеже 1970-1980-х годочков незабвенных я покупал у поэта Михаила Дудина для Рукописного отдела Пушкинского Дома эпиграммы (они не могли быть тогда напечатаны). Одну я запомнил:
Раньше были времена,
А теперь – мгновения.
Раньше поднимался …,
А теперь давление.
Читатель дорогой, Ты видел фильм «Турецкий гамбит»? Нет? Сходи, хорошее кино. Русско-турецкая война лично для меня была ВЧЕРА, ибо бабушка пела мне песни той эпохи. На этой войне сражались мои прадеды. Эти песни у меня где-то записаны. Кое-что и сейчас помню.
Гремит слава трубой.
Мы дрались турок с тобой…
Мы курей ваших индюшек
На перья передерем.
Дочерей ваших, матУшек
Всех в Россию уведем.

Когда было сраженье под Горным Рущуком,
Наш ротный с коня упал и т.д.
Вновь возвращаюсь к родителям, кратко очертив новейшую ИСТОРИЮ своей семьи. Папа и мама хорошо помнили начало Первой Великой войны. Еще до революции отец стал гимназистом, причем в их гимназии преподавал физику Циолковский. Его все считали городским сумасшедшим, и отец рассказывал мне, что они мальчишками исподтишка бросали ему в спину снежки. Тот никогда никак не реагировал на подобные шалости. Будучи ребенком, я с восторгом воспринимал рассказы отца о том, кто и как преподавал у них Закон Божий. Матушка в гимназии поучиться не успела. Оба они уже заканчивали «единую трудовую девятилетку». Это была песня и сказка, бригадный метод обучения (один человек сдавал предмет за весь класс) и т.д.
Читатель, Ты, вероятно, не знаешь, что в 1922 г. зам.наркома просвещения Н.К.Крупская подписала циркуляр об изъятии из массовых библиотек трудов Владимира Соловьева (ну, это можно понять), Достоевского, Толстого… список весьма пространен. На годы из детского обихода были изъяты ВОЛШЕБНЫЕ сказки. С 1918 по 1932 гг. были ЗАПРЕЩЕНЫ (отменены) ученые степени и звания. История (отечественная и зарубежная) как наука и учебная дисциплина была РАЗРЕШЕНА лишь в начале 1930-х, а история философии лишь в 1944 г. (шла война, но Усатый Хозяин подумал-подумал и разрешил изучение истории философской мысли).
Отец стал пламенным комсомольцем, носил на демонстрациях красный флаг, участвовал (мне очень горько об этом писать) в осквернении и разрушении храмов. Отец был безбожником, причем яростным и убежденным, а матушка – верующей. О бабке я и не говорю. Мать выросла в монархической семье. Любимым рассказом бабки была история, повторявшаяся из года в год. Она была очень хороша, и каждый год на сборах в Рембертове (под Варшавой) она подносила хлеб-соль государям, а Александр III и Николай II целовали ей ручки.
Крошечный комментарий. У моего дяди Коли в паспорте в качестве места рождения была указана Варшава. Из-за этого его несколько раз арестовывали, и именно по этой причине, дослужившись до полковника, он не стал генералом.
Читатель, сейчас в головах людей царствует удивительная эклектика. К примеру, в газете «Петергофский вестник» публикуют такие материалы: Петродворцовый комитет Коммунистической партии Российской Федерации поздравляет всех с праздником первоверховных апостолов Петра и Павла. Вот такая же эклектика была и в изящной головушке моей мамы. Она одинаково любила Государя, убиенного большевиками, и Ленина. Много раз я говорил ей, мол, мама, царскую семью и слуг как раз Ленин и убил, на что она твердо отвечала, мол, Свердлов виноват; Ленин никогда бы не расстрелял женщин и детей.
В 1926 г. матушка приехала в Ленинград и поступила вместе с подругой Вавой (Варварой) Гусевой в Педагогический техникум. Вава умерла от туберкулеза через год. Царствие ей Небесное. Никто, кроме меня, не помнит Варвару Гусеву. Сейчас помолюсь за нее.
В 1929 г. мама окончила это учебное заведение, устроилась учительницей начальных классов. Стремительно закатывался НЭП, но еще можно было покушать и станцевать мазурку и шимми.
И на закате жизни мама любила напевать:
Я ехал на моторе,
Курил сигару,
Увидел на балконе
Красоток пару.
Чего-то я «рассыропился» (любимое словечко Базарова из «Отцов и детей»). Бог простит.
Вот еще чудесный рассказ моей матушки. В сентябре 1930 г. к ней на урок (в школу на Охте) пришел сам нарком просвещения А.В.Луначарский. Разумеется, визит был подготовлен, все выучено, расписано по минутам, дети выдрессированы и т.д. Видный большевик был натурально одет, как истинный пролетарий, бриллиантовые запонки в пластронах крахмальной сорочки, лакированные ботинки и пр. Ну, страдал барин за трудовой народ. Тогда в школе главенствовали ПЕДОЛОГИЧЕСКИЕ принципы. Педология – прикладная педагогика (можно так сказать, комплексная дисциплина о воспитании ребенка). Согласно педологическим принципам, изучение числительных начиналось с цифры ДВА. Мама спрашивает детей, вот, у человека два глаза. А что еще есть у человека «парное», чего еще по два? Детки говорят: две ноздри, два уха, две руки, две ноги и т.д. Молоденькая учительница, волнуясь,  продолжает: а еще? Девочка-умница-разумница говорит: ДВЕ жопины. Нарком был в полном удовольствии и благорасположении.
Позднее матушка училась в знаменитом Педагогическом институте имени Герцена, причем заканчивала возрожденный исторический факультет, потом поступила в аспирантуру на факультет педологии. И тут ее Бог спас. Она забеременела, не смогла заниматься должным образом и ее отчислили из аспирантуры. В 1936 г. педология была объявлена буржуазной лженаукой, ВСЕХ педологов (включая аспирантов) посадили.
Перед войной матушка окончила Высшие (пятигодичные) курсы иностранных языков (немецкое отделение).  Так вот, на выпускном банкете один из однокашников пожелал ей: Валя, желаю тебе стать директором школы в Берлине (!!!). По тем временам это была весьма опасная шутка. Прошло несколько лет, и матушка стала директором школы в Берлине (до моего появления на свет). Ну-с, сейчас это – как пожелать издать сборник стихов на Марсе. Мудрено, затейливо, но элегантно шутит Жизнь-Жизнь.
До войны мама успела поработать инспектором Областного отдела народного образования и гидом-переводчиком (водила немцев по Питеру и окрестностям). В середине 1930-х моя матушка устроила великого историка Е.В. Тарле, отсидевшего четыре года по делу «Промпартии», которого никто не брал на работу, читать за деньги лекции учителям. Пока жив, не устану удивляться ЖИЗНИ: через несколько лет Тарле стал консультантом фильма «Адмирал Нахимов», снятого по сценарию моего тестя…
Мой отец вместе с братом приехал в Питер в 1926 г. Тогда в престижные (как теперь принято изъясняться) ВУЗы брали только людей, происхождение которых было: «из рабочих», «из крестьян». В бумагах моих родственников стояло «из служащих». Дядя вернулся на год в Калугу (нигде не брали документы), а отцу повезло: его «приняли» в Первый Медицинский институт. Учился батюшка хорошо и выбрал специальность: рентгенология. Это было модным тогда, как сейчас стволовые клетки.
После окончания института отец поступил в аспирантуру, много публиковался в научных изданиях, занимался и генетическими экспериментами с дрозофилами (потом радовался, что не посадили), изучал лучи Буки, преподавал в Электротехническом институте, занимался частной врачебной практикой как семейный врач (до войны можно было).
Мои родители познакомились зимой 1931 г. на катке. Читатель, бывал ли Ты когда-нибудь на катке? А? А я бывал в детстве-юности, ибо развлечений при Софье Власьевне (советской власти) было мало, и каток был чем-то вроде современных роликов, скейтов, боулингов и биллиардных. На лавочку присели моя матушка с подружкой. Отец подлетел к барышням, уселся между ними и произнес (как бы это помягче сказать… – незатейливую фразу):
Один барбос
Среди двух роз.
Матушка засмеялась, разговорились, влюбились, романтические отношения, а далее все по сценарию, хорошо известному читателю. Летом 1933 г. они «расписались», а 31 октября того же года родился мой старший брат Вадим Сергеевич Гречишкин (ныне – доктор физико-математических наук, профессор, заведующий кафедрой телекоммуникаций физического факультета Калининградского университета). В 1934 г. отец защитил кандидатскую диссертацию, которую через шесть лет, переработав, издал в виде книги: Гречишкин С.В. Введение в практическую дозиметрию рентгеновых лучей. М., Медгиз, 1940. Перу моего батюшки принадлежит еще одна фундаментальная монография: Гречишкин С.В. Основы рентгенотерапевтической практики. М., Медгиз, 1952. В течение десятилетий эти книги были практическими пособиями и учебниками для двух поколений рентгенологов и рентгенотерапевтов.
Быстро став доцентом и старшим научным сотрудником, отец служил до войны в Институте экспериментальной медицины и Рентгеновском (Неменовском, как его называли по фамилии директора) институте. Уже тогда он был легендарным диагностом.
Репрессии сталинские моих родителей не коснулись, да и вообще моя семья в этом отношении весьма благополучна (ну, выслана бабка, ну, сидели мужья теток – копейки и засушенные цветочки). Никого не убили, слава Богу. Отец много рассказывал мне о тех собраниях (не партийных, общих), на которых все голосовали за смертные приговоры «троцкистско-зиновьевским убийцам». Все голосовали открыто, поднимали руки, а иногда от тех или иных человечков требовали устно заклеймить предателей и шпионов. Сейчас многие ухари любят тявкать, мол, нет свободы слова. Видел по «ящику» выступление доктора философских наук, специалиста по философскому наследию Ивана Ильина (вот уж был пещерный антикоммунист) Г.А.Зюганова, который объявил, что в России давно наступил 1937-ой год. Ох, брехуны колхозные, козлы-капустогрызы. Где-то до 1988-го годочка и СВОБОДЫ  МОЛЧАНИЯ не было.  Некий безвестный и забытый коллега моего батюшки (никто не помнит этого человека) воздержался и… после собрания, на глазах у всех он был арестован и исчез навсегда.
Впрочем, иногда кое-что и прощали. Знаменитый рентгенолог-поэт (так!) Иннокентий (Иван? Забыл, хотя стихи его помню) Оксенов, выступая на такого рода собрании, сказал с трибуны: «Спасибо счастливому товарищу Сталину за дорогую жизнь». Ой, я оговорился. Оставили, однако, жить…
После  убийства Кирова тихий Рентгеновский институт захлестнула волна арестов. Первым был арестован почтенный академик-старик Надсон (родственник поэта; его ударили в машине по дороге в Большой дом, и он тотчас умер). Потом арестовали друга отца (кабинеты были рядом) профессора Перцева. Ему предъявили обвинение в подготовке террористических актов в Ленинграде, Москве и Киеве (одновременно). Сгоряча приговорили к расстрелу, потом дали десять лет, которые он и отсидел, вышел, не стал «повторником» (хорошее словечко, к примеру, Нина Ивановна  Гаген-Торн – чудная фамилия для Совдепии – этнограф, возлюбленная Андрея Белого, была арестована в 1937 г. – на ее глазах следователь сжег в печке пачку писем Андрея Белого, обращенных к ней. Дали «десятку», отсидела. Через одиннадцать месяцев в 1948 г. опять арестовали и дали ту же тривиальную десятку. Ох, братцы, троцкисты-коммунисты, ВСЕ ЭТО БЫЛО. Профессора Перцева, а уж тем паче Нину Ивановну я помню очень хорошо (бывал у нее в гостях, ездил к ней на дачу в Большие Ижоры; после реабилитации дачу, как ни странно, «вернули»…).
Были арестованы профессора Шик и Рохлин с женами (жена Рохлина рожала сына в камере, в носовой платок). Отец каждый день ждал ареста, но пронесло.
Началась зимняя Финская кампания 1939-1940 гг. Отец был призван на эту забытую, кровопролитную войну. Он стал военврачом третьего ранга (майором – с 1943 г., когда были возвращены Сталиным офицерские звания). Отец много мне рассказывал об этой «незнаменитой» войне («кукушки», непомерный героизм финских солдат, летчиков  и местных обывателей, уничтожение линии Маннергейма прямой наводкой снятых с кораблей мощнейших орудий, и кровь, кровь, кровь). Читатель, по полуофициальным данным один финляндский солдат взял с собой на тот свет двадцать наших солдатиков. Много что помню, а расскажу лишь одно.
Друг был у отца на Финской, хирург. Взяли в плен тяжело раненного финского офицера. Отец сделал рентгенограмму, хирург по ней сделал операцию, удалил осколки. Финн был весь в крови, так торопились его оперировать, что даже сапоги с него не сняли. После наркоза, когда офицер пришел в себя, хирург наклонился над ним и спросил о самочувствии. Финн вытащил из сапога нож и вонзил доктору в сердце. Что стало с финном, умолчу. А зачем молчать. РАСТЕРЗАЛИ…
Отец присутствовал на подписании мирного договора в Выборге (тогда еще – Виипури). Весь город был почему-то усыпан царскими деньгами. Папа запомнил такую картинку: наши солдатики с величайшим напряжением втащили на высокий этаж рояль (не пианино) и сбросили его на мостовую. Россия. Лета. Лорелея. После подписания документов финские офицеры, превосходно говорившие по-русски, пожимая руки нашим командирам (слово офицер еще было запретным), приговаривали: «До новых боев». Что и сбылось через год с небольшим, когда финские войска вернулись к исходным границам и заняли Петрозаводск.
После завершения первой в своей жизни войны отец с величайшим трудом демобилизовался, уволился в запас и вернулся в Рентгеновский институт. Не слишком надолго. В июне 1941 г. отец был снова призван в Красную Армию. 18 июня (за четыре дня до страшного 22-го июня) он убыл в советскую Эстонию, в район города Тарту, в городок Петсери. Батюшка мой отчетливо осознавал, что уходит на войну, так и матушке сказал. Отец понимал, что война может пойти (вопреки дурацкой советской военной доктрине войны на ЧУЖОЙ территории, согласно которой немецкие солдаты повернут оружие против фашистов-гитлеровцев, и прочая белиберда) по самому худшему сценарию. Папа в квартире на проспекте Энгельса  сделал тайник и спрятал для мамы двадцать плиток шоколада. Увы, шоколад еще до начала голода съели крысы перед своим легендарным уходом из города… Родители расстались на пять долгих лет….
Я уже упоминал, что у нашей семьи был дом в Порхове. В мае    1941 г. туда уехала моя бабушка с двумя внуками и внучкой (Вадим, Марк и Наталия). Марк (1938 г. рождения преподаватель-словесник, у тетки Нины был муж Д.Свердлов, еврей, который умер от полученных ранений после окончания войны), Наталия (1939 г. рожд., ныне – инженер). Позвольте реплику по поводу того, как говаривали во время (и после) войны, мол, «евреи  взяли Ташкент». Это не Эдмунд Гуссерль, все понятно. Был у меня старший товарищ (он давно в Небесном Легионе) Эльхон Львович Розин, начавший войну рядовым и закончивший майором разведки. Пару раз я с ним был в бане, все его тело было покрыто просто чудовищными рубцами и шрамами. Сказанное относится и к выдающемуся поэту и переводчику Науму Исаевичу Гребневу, которому после смертельного (чудом выжил) ранения в брюшную полость писала в госпиталь нежные письма Ахматова.
Бабке было уже под семьдесят. Через короткое время после начала военных действий Порхов был оккупирован. Матушка моя не сумела прорваться к детям, шло немецкое наступление. Отец, служивший какое-то время не по специальности, в медсанбате, успел вывезти бабку с детьми из Порхова (боялся уличных боев), и… до 1945 г. мои родители и тетки ничего не знали о судьбах своих детей. С тремя детьми на руках бабка осталась без всяких средств к существованию.
Порхов заняли регулярные войска (не эсэсовцы), которые вели себя более или менее цивилизованно: разрешили открыть школу (мой брат проучился в ней год); была та же учительница, но в букваре вместо Сталина был Гитлер; на стене класса висела картина: дети преподносят цветы Гитлеру, кормили, вернее, подкармливали детей, давали кое-что из одежды и т.д.
В 1943 г. в Порхове было взорвано офицерское казино, погибло несколько сотен немецких офицеров. Наши военные историки практически ничего об этом не пишут. Существует упорная и упрямая легенда, что эту диверсию совершили британские коммандос. Гитлеровцы после диверсии выслали всех порховчан, проживавших на близлежащих по отношению к казино улицах. Хорошо, что не убили.
Бабку с детьми выслали в Литву, где они жили у ксендза, пожалевшего горемык: бабушка помогала ему по хозяйству, а мой брат пас гусей. Вернулись в Питер они только в 1945 году. После войны мама официально (письменно) подтвердила, что ксендз спас от голодной смерти детей красных командиров, тем самым спасла священника от высылки в Сибирь.
Итак, первое письмо отца. Открытки и письма публикуются без купюр.
1.

2 июля <1941 г.>. День моего рождения по старому стилю.
Милая и дорогая Валюша!
Судьба играет человеком. После многих бессонных ночей и тряски на грузовике я попал в район гор<ода> Порхова и сегодня отпросился на 3 часа к бабушке. Сейчас сижу у нее и срочно пишу тебе. Я в общем здоров, хочу только спать. Еду не знаю куда. Были приключения военного времени, но в общем все хорошо. Адреса не имеем и не знаем, куда идем. Во всяком случае дивизия будет доформировываться.
В Эстонии было много всего, можно было бы и <нрзб> , но уехали неожиданно, да и не знали куда. Едем и не знаем куда приедем.
Спим под открытым небом, питаемся супом из пшена, но в общем ничего. Конечно, очень хочу получить от тебя письмо. Напиши на всякий случай на имя мамы на главпочт<амт>  г<ород> Порхов. Может быть, задержимся здесь.
Сейчас приехал на 3 часа с случайной машиной. Бабушка передает, что ребята все здоровы, копают убежище. Мама здорова, передает, что все благополучно. Если возможно, то пришли Вадиму и маме муки. Вадик записан в школу к хорошему учителю. Мальчик вырос, хороший, не баловень. Понятно, не отходил от моего пистолета, шинели, восхищался сапогами.  Дети! Мама передала, что и Володя на фронте.  Привет, сердечный привет. Ты, Валюша, смотри держись. Сестра Валя пусть тоже живет с тобой и, если будет что-нибудь, то лучше пусть заявит в И<нститу>те, что она уезжает в Хабаровск.
Привет всем, привет от бабушки и Вадика. Вот судьба? Уже была стрельба и т.д. Крепко, крепко целую. Твой Сергей.
Больше ничего не пишу, спешу на почту, нужно скоро ехать.

Приключения военного времени. Была стрельба.  Дивизия, разбитая немцами, будет «доформировываться». Еще нет штампа «Проверено военной цензурой». Помните чеховское «подводное течение» (термин В.И.Немировича-Данченко), вот оно: в конце июня отец непосредственно принял участие в боестолкновениях, несколько раз ходил в штыковую атаку, в рукопашный бой (у военных врачей такое случается редко). Он не любил об этом «распространяться», вспоминал чрезвычайно редко, однако, до конца жизни  кричал во сне «В атаку! В атаку!» В открытке об этом ни слова, ни слова и о стремительном отступлении под натиском немецкой военной машины. Больше папа в атаку не ходил, но стрелять приходилось много (врачу!), был контужен при обстреле машины немецким летчиком. Гильзу от снаряда немецкой самолетной пушки, контузившего его, отец хранил всю жизнь. В письме упоминается сестра отца, Валентина Васильевна, студентка-медичка, которая приехала из Хабаровска (где отбывала ссылку ее мать).



2.
4 июля 1941 г. Открытка первая.
Милая, любимая Валюша!
Еще ближе подъехал к Порхову. Сейчас имею в своем распоряжении 1 ½ часа, из этого времени хочу поговорить с Ленинградом и еще раз забежать к бабушке. Ночь работал в больнице, в рентгеновском кабинете. Нас вызвали из части, но к бабушке зайти не мог. Как ты думаешь, может быть перевести часть аттестата на бабушку, чтобы тебе не посылать. Вообще телеграфируй на имя бабушки. Не исключена возможность, что я еще раз заеду к ней.
Милая Валюша, а нельзя ребят отправить к Коле в Ташкент? Или это нереально. А Ольга не может приехать в Порхов, ведь кажется с маленькими детьми разрешают выехать из Ленинграда. Или Нина?
От тебя не имел ни одного письма. Как ты живешь. Твое лицо стоит передо мной. Может быть, я даже проеду Ленинград <так!>. Но это, конечно, под большим вопросом. Скорее где-то в глубине будет происходить срочная реорганизация и доформирование.
Сижу и жду на почте телефон. Сейчас, может быть, услышу твой голос, но ничего не удается. Бегу к Вадиму. Всем привет. Крепко, крепко целую. Твой Сергей. 
В Ташкенте служил мамин брат Николай Артемьевич Пригодич. В письме упоминаются  сестры матушки: Ольга и Нина. Тетя Оля эвакуировалась вместе с детским домом, где была директором. Матушка и тетя Нина отстучали всю блокаду от звонка до звонка.

3.


4 июля 1941 г. Открытка вторая.
Милая дорогая Валюша!
Ждал телефон и так мне не дали возможность услышать твой голос. Был сейчас у Вадика дома, посидел часок. У бабушки все благополучно. Ребята как всегда. Вчера звонила Нина. Так как она ничего плохого не говорила, то я заключил, что у тебя все благополучно. Жалею, что нет от тебя ответа на имя мамы. Ты все же срочно пошли ей письмо. Взял у бабушки твою и Вадика фотокарточку. Ты теперь еще ближе к моему сердцу. Крепко, крепко целую. Сергей.
В открытке идет речь о письме мамы к свекрови в ссылку.

4.
Штемпель не разборчив. Открытка не датирована. Ясно только, что она написана ранней осенью  1941 г.
Милая Валюша!
Первая ласточка – первая открытка из Пскова. Жив, здоров. Вспоминаю тебя. Спал хорошо. Настроение бодрое. Целую. Милая, милая Валюша. До свидания Валюшка. Сергей.
Бои, отступление. Об этом ни словечка. Спал хорошо. Это означает не что иное, как: разок выспаться удалось. Отец всегда говорил, что на войне очень мучительный недосып и вечный шум…


5.
1 октября 1941 г.
Милая, дорогая Валюша!
Пишу тебе из Москвы, где я пробуду два-три дня и поеду к себе в Валдай обратно. Я приехал за аппаратом. Как жаль, что не в Ленинград. В Москве у меня никого нет. Жизнь в Москве такая же, как и была, по коммерческим ценам можно купить съестное. Работают театры и даже такси. Сейчас утро, и я еще не видел, как следует, Москву, но сегодня немного ее посмотрю.
Я получил от тебя открытку от 24 сент<бря>. Ты жива и здорова. Это все. Милая  Валюшенька, с Тафило посылаю вам посылку с съестным. Разрешается 1 посылка за все время с личными вещами. Потом, может быть, пришлем еще одну.
Валюшенька, пусть Коля не забывает вас. Милая Валюша, пиши мне. Будь добра. Буду тебя всегда искать. Привет всем. Крепко и нежно тебя целую. Твой Сергей. Дорогая Валюшенька, не забывай писать.
Отец придумал передвижную рентгеновскую установку, смонтированную на автомашине, посему был вызван в Москву (получил «аппарат»). Такие рентгеновские установки появились в госпиталях всех фронтов и спасли жизнь многим тысячам раненых. И по сей день рентгеновские лучи лучше всего на СВЕТЕ определяют пулевые и осколочные ранения. Отец уже знает силу и мощь врага, но об этом ни словечка. Тафило – его сослуживец. Коля – мой дядя, военный ветеринар, служил тогда далеко от фронта. Удивительная фраза: в Москве у меня никого нет. Дядя Боря был мобилизован и отправлен за Урал строить авиационный завод, в Москве оставались его жена и дочь Татьяна Борисовна Гречишкина (1938 г. рожд., ныне – инженер).
Все, господа-товарищи-братва! Притомился я. Девять часов просидел за машиной бесовской. Продолжение следует. Дедушка Кот читателя не «кинет».
26 апреля 2005 г.
Петергоф. 7 час. 49 минут.
Солнечное морозное (!!!) утро.

Tweet