Gloom - УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ ТОШИ В МОСКВЕ

     Собрался однажды Тоша в Москву, чтобы продать там какому-нибудь дураку свои грязные писаки. Сказано сделано. Долго собираться не пришлось. Кинул он в дорожную сумку несколько своих бездарных книжонок, купил пять «Анап» и, подрочив напоследок писю, отправился покорять столицу.
     Пока ехал на вокзал, пришлось открыть одну бутылку - очень уж хотелось поскорее нажраться, поэтому билет проводнице наш герой протянул стоя на не очень твердых ногах.
     Когда Тоша зашел в купе, там уже сидели пожилая интеллигентная мать с симпатичной семнадцатилетней дочкой.
     В заполненном "анапой" мочевом пузыре молодого алкоголика разлилась приятная истома. Тоша сыто рыгнул и, изобразив улыбку, шагнул внутрь. В руке у него была недопитая бутылка портвейна. Увидев такое безобразие, женщина нахмурилась, представив свое чадо в объятьях нетрезвого образины. А Тоша между тем, обдав соседей зловонным перегаром, плюхнулся напротив и вынул вторую бутылку. На лице женщины отразилась гримаса отвращения. Она заставила перебороть себя и поинтересовалась, куда это направляется такой интересный молодой человек? Необращая внимание на иронию в словах женщины, Тоша выпятил грудь и важно поведал о цели своей поездки. Пока он рассказывал, уговорил вторую бутылку. Язык начал заплетаться, снова появилась отрыжка, а один раз он даже пернул. Однако всего этого писатель не замечал, а продолжал увлеченно рассказывать про свою новую книгу - труд всей его жизни, под называнием «Великий Ельцин».
     Тоша нагнулся за третьей бутылкой и вдруг, неожиданно для себя и окружающих, блеванул…

***
… Только что купленные Катей (так звали девушку) модные лакированные туфельки окатило бурлящей Тошиной рвотиной, а ядовитые желтые брызги внезапно повисли на холеном лице нагнувшейся что-то вынуть из сумки ее матери. Тоша выпрямился и мутным чуть просветленным взором оглядел женщин:
- Пардон, господа, - констатировал он, - я, бля, извиняюсь, бывает.
     Оправившись от шока, женщина возмущенно вскочила с места и бросилась в тамбур. В это время «писатель», раскачиваясь из стороны в сторону, куском газеты размазывал свое безобразие по туфлям плачущей от жалости к себе и стыда девушки. При этом он не забывал украдкой косить мутный глаз в сторону разреза на ее блузке. За этим занятием его и застали подоспевшие сотрудники Линейного отдела милиции во главе с разъяренной женщиной.
     Старший лейтенант Милиписькин шагнул вперед и попросил предъявить документы. Тоша важно прищурил глаза и неожиданно плюнул в милиционера, попав рвотной харкотиной прямо в кокарду. Сопля весело повисла на символе некогда великой Российской империи. Взбешенный офицер подскочил к нарушителю порядка и ловко ударил его по спине резиновой дубинкой. Тоша кулем повалился в блевотину.    
     Тщательно обшмонав пустые карманы хулиганистого придурка, Милиписькин разочарованно выпрямился:
-    Ничего нет, Иваныч!
-    А ты в авоське посмотри!
     Милиписькин проворно вытащил сумку из-под столика и запустил туда руку. На свет появилось несколько потрепанных книжонок в мягком переплете со странными названиями.  «Ссученый мент в опале» или «Пуля дура, а дубинка – молодец», медленно шевеля губами прочел Милиписькин заголовок одной из книг, потом нахмурился и передал книги Иванычу. Иваныч сдвинул густые брови к переносице и чертыхнулся.
-    Товарищи милиционеры, - жалобно попросила женщина, - переведите, пожалуйста, нас с дочкой в другое купе, мы не можем больше находиться вместе с этим чудовищем.
     Милиписькин тут же распорядился перевести незадачливых пассажирок в другое купе.
     Оставшись наедине с Тошей, милиционеры заперли дверь и начали раздеваться. Надо сказать, что Милиписькин и Иваныч были педерастами и никогда не упускали удобного случая, чтобы вволю натешиться с беззащитной жертвой, грозясь в случае отказа привлечь последнюю к уголовной ответственности за оскорбление должностного лица при исполнении.  
     Вывалив из заскорузлых форменных брюк толстый как баклажан детородный орган, старший лейтенант Милиписькин вплотную приблизился к телу автора...

                                                      ***

     Внезапно тесное пространство купе окуталось ужасающим смрадным зловонием, от которого у Милиписькина перехватило дух, и в следующую секунду Тошин зад изверг в сторону похотливых блюстителей порядка вонючую струю горячего поноса… Захлебываясь липкой горячей жижей Иваныч и Милиписькин вывалились из купе и, чертыхаясь, ринулись в привокзальный туалет.
     Прошло несколько часов. Тоша проснулся как ни в чем не бывало, подтер жопу, надел штаны и, подхватив котомку, вышел в тамбур (все-таки из-за вони, в купе было оставаться нельзя). Вперив немигающий взор вдаль, писатель замер. И вот на горизонте замаячила Златоглавая. Тоша встрепенулся, крякнул и встал на цыпочки, чтобы лучше видеть надвигающийся на него огромный мегаполис, в котором он никогда не был и который ехал покорять своим недюжинным писательским талантом. От радости нестерпимо захотелось выпить. Судорожно сглотнув, ельцинский последыш решил немедленно занять у кого-нибудь денег и тут же вспомнил про маму с дочкой.
-    А че? - гордо подумал про себя Тоша, - телка от меня без ума, да и мамаша вроде бы с понятием. Че она мне денег что ли не даст на Анапу, бля?
     Быстро отыскав нужное купе, он с радостной ухмылкой молодого бабуина развязно открыл дверь. По застывшим в ту же секунду лицам герой понял, что произвел должный эффект своей гусарской бравурностью.
-    А вот и я, - бодро сказал он и плюхнулся на полку. Женщина застонала.
-    Вы не могли бы, - продолжил Тоша, - дать мне немного денег для приобретения одного замечательного напитка под названием…Он не договорил, так как женщина судорожным движением выхватила откуда-то полтинник и швырнула его прямо в лицо прирожденного интеллигента.
     Тоша изящно подхватил купюру и гордо удалился из помещения. -  Как-нибудь верну, - непонятно кому пробормотал кавалер…    
    И вот, наконец, вокзал. Тоша, сверкая желтым одеянием, устремленно соскочил с подножки и побежал в ларек. Там, под радостное причмокивание была приобретена бутылка дешевого портвейна и тут же за ларьком распита. Тоша вышел из-за угла уже с гордо поднятой головой и увидел Москву как и положено - в радужном свете: все прохожие, даже бомжи копошащиеся в помойке на фоне седьмой модели BMW, стали ему родными и близкими. Яркое летнее солнце радостно светило в залитые портвейном зенки очередной жертвы демократии. Все было хорошо и весело. Жизнь удалась…
     Стоп. А ведь хоца еще выпить? Антон уверенным шагом направился в сторону чуда немецкого машиностроения.
    - П-простите, пожалуйста, если вас отвлек. Не могли бы вы уделить мне несколько волшебных секунд? Я хотел бы попросить у вас ничтожную сумму…, - он не договорил потому, что из полуопущенного тонированного стекла иномарки внезапно вылетел огромный волосатый кулак и врезался в напыщенную литературным потугом физиономию молодого литератора. Уже лежа лицом вниз, он обиженно ойкнул, почувствовав как чья-то нога в грубом ботинке бесцеремонно наступила на филейную часть и покрутилась на каблуке. Потом все стихло. Герой боялся посмотреть вверх. Наконец-то смелость взяла свое и Тоша привстал. Первое, что бросилось в глаза – начищенные до блеска ботинки и форменные брюки столичного милиционера, который спокойно и даже с некоторым интересом разглядывал желтое чудо с протектором на заднице.  
-    Ну-с, молодой человек? Почему в нетрезвом виде? Ваши документики.
    Рядом стоял молодой сержантик и весело улыбался, поглаживая рукоятку демократизатора.
-    Ну, - начал давить Тоша. – У меня документы выпали, а сам я известный писатель…
-    Все понятно, товарищ лейтенант, наш, - нетерпеливо сказал веселый сержант.
     Милиционеры с двух сторон подошли к оракулу и, подхватив под руки, живо затолкали в газик.
-    Мои книги! – завопил Тоша, показывая на оставшуюся на асфальте авоську. Сержант нехотя вышел и подобрал сумку.
    По дороге лейтенант злобно выругался и сказал сержанту, что очень хочет выпить, дескать наглядишься за день на таких вот уродов как этот пидор в желтой майке и самому хочется нажраться до потери памяти. Через десять минут Тоша уже сидел один в машине пристегнутый наручником к сиденью и ждал, когда ненавистные мусора удовлетворят болезненную прихоть всеми троими почитаемого греческого бога. Ментов не было около часа. За это время писатель нарочно надуть под лейтенантское сиденье огромную зловонную лужу и уже было собирался блевануть на лобовое стекло…

                                                     ***

     Мусора долго и больно пиздили незадачливого рифмоплета делая акцент на ребрах. Какое то время Тоша стоически выносил боль, снабжая свою участь жалкими завываниями. Но потом осмелел и начал ругать истязателей коммунистическими сатрапами. На это сержант ухмыльнулся и неожиданно, что есть силы ударил немытым ботинком прямо в середину физиономии непризнанного пиита.
- Ненавижу! -, взвыл писатель, от боли упустив ком говна в широкую штанину шортов.
- Проклятые коммуняки, - прохрипел апологет литературного таланта и с неожиданной для самого себя и окружающих силой пнул лейтенанта, который вышиб своим недюжинным весом задний борт уазика и вывалился на дорогу. Тоша мгновенно выпрыгнул следом и с проворностью дикого вепря исчез в окутанных вечерним сумраком пригородных посадках.
     Молодые резвые ноги несли что есть мочи, а кусты больно хлестали по голым загорелым ляжкам. Наконец посадки оказались позади и  изумленному взору, блистая огнями и живописной сверкающей рекламой, предстал один из больших московских проспектов. Фасады домов зазывно щерились неоновыми порталами ночных заведений.
    - Вот это пафос! - взревел пораженный Тоша, мгновенно забыв о пережитом потрясении. Молодого повесу охватил восторг. Сразу захотелось выпить и устремиться на одну из шумных дискотек. Но неожиданная радость тут же пробуравилась крайне неприятной мыслью – не было денег. Гениальный мозг затрепыхался в поисках подходящего решения. Шли минуты, а решения не было. И вдруг напряженный мозг прорезало ярким невидимым спазмом, от которого живым импульсом приятно отдалось в яйцах, гений понял – решение найдено. Он сейчас замутит с какой - нибудь телкой на улице, запудрит наивный неокрепший ум всякой либеральной чепухой, телка, естественно по уши влюбится в гиганта мысли и они вместе, радостно нажираясь, пойдут на ночную вечеринку. Сказано сделано. Через несколько минут Тоша уже пер по Бродвею, широко расставляя свои длинные ноги и колесом выпятив грудь. Когда мимо проходила симпатичная девушка, герой выпячивал вперед нижнюю челюсть, наклонял свою крашеную башку чуть не до земли, останавливался, и поворачивал корпус назад на сто восемьдесят градусов, выражая тем самым крайнюю степень восхищения.           Однако гордые столичные чиксы не спешили знакомиться с таким Ромео, и Тоша решил изменить тактику и превратиться из Жиголо в обиженного судьбой, но жутко талантливого, влюбчивого и благородного этакого «рыцаря печального образа». Он зашел в один из обоссанных свободной молодежью подъездов. Там намеренно скосоебился, вытянулся лицом и опустил наполненные неизбывной грустью глаза в пол. В таком амплуа Антон снова вышел на освещенный проспект и медленно побрел. Эффект страдальца не замедлил себя ждать.
     - А что это молодой человек такой грустный, - раздался сбоку веселый сиплый смех.
     Страдалец поднял глаза и увидел перед собой трех подвыпивших девиц похожих на шлюх.
     - Идем к нам, выпьем. Мы угощаем!
     Последняя реплика подействовала магически и Тоша, оставив всякие колебания и мгновенно преобразившись, устремился навстречу.
   - На, выпей за наше веселье, - ослепительно осклабилась блеснувшими  в свете неонового фонаря золотыми зубами крашеная толстуха в ядовито оранжевой футболке с надписью «Love» и протянула наполовину выпитую бутылку водки. Жеманно хмыкнув, Тоша запрокинул голову и, в несколько крупных глотков опорожнил посуду. Сразу стало хорошо и уютно. Тоша мигом почувствовал себя своим в этой кампании. – Ничего, что шалавы,- думал он. Я же гений. Куда им до меня, необразованным. Щас я их удивлю своим интеллектом.
   - Девчонки, а вы Бродского знаете?
   - Чего, бля? – задорно хохотнула рослая патлатая шалашовка в кожаной мини-юбке  с ярко накрашенными черной помадой губами. Это что за мудак такой? Твой кореш что ли?
   - Да нет. Он великий русский поэт,- обиделся литератор.
   - Да пошел он на хуй. У нас сегодня выходной. Давай лучше бухать, - отметилась третья проститутка.
     При мысли о выпивке Тоша подобрел и благодушно согласился продолжить гулянку на квартире одной из падших женщин. Было приобретено несколько бутылок дешевой московской водки и, по настоятельной просьбе писателя, бутылка «Анапы», при покупке которой Тоша выдал несколько реплик и ужимок, чем удивил видавших виды московских путан.
     Выглядело это примерно так: подвижник либеральных ценностей с брезгливой важностью вошел в магазин, долго щурился на обширный ассортимент алкогольной продукции, а затем, показывая указательным пальцем куда-то под самый прилавок, противным кривляющимся голосом заявил:
   - Дайте мне вон тот чудовищный напиток под названием «Анапа».
     Продавщица молча протянула бутылку и выбила чек. – С вас 27 руб. 50 коп.
    - Какая чудовищная сумма! - растягивая слова, на высокой ноте громогласно протянул Тоша и швырнул на прилавок три мятые десятки. После чего резко вышел из магазина.  
     Жилище, в которое они пришли для продолжения праздничного вечера оказалось однокомнатной «хрущевкой» гостиничного типа с ободранными деревянными полами, старым шкафом с кроватью и загаженным сортиром. Но вдохновленный предстоящим догоном литератор этого не замечал. Его распирало от одной только мысли: Ура! Я в Москве!

                                                       ***

     Между тем шлюхи врубили старый «кассетник», нарезали нехитрой закуски, разлили водки:
    - Эй ты, мечтатель, погнали выпивать,- скомандовала золотозубая сквозь протяжное завывание «Владимирского централа».
     Бухать начали яростно и со вкусом. Жеманно укнув, Тоша отправлял в рот очередной стопарик, весело рассказывая девицам разные небылицы. Шло время. Язык оратора начал все чаще коверкать слова и путать фразы:
   - Однажды я и-иду б-бухой и вдруг Мерс, а в нем Боря Моисеев…а я г-говорю ему, а ты еврей…
     Внезапно зазвенел дверной звонок, и одна из проституток пошатываясь пошла открывать. Коридор наполнился какими-то гаркающими звуками, и через секунду в комнату ввалились три пьяных хачика в одинаковых кепках.
   - Вай, - сказал один, -вот тэбэ раз. Это што за хуй…
Возникла неловкая пауза.
   - Это што за хуй я тэбэ спрашиваю! - повторил чурка, обращаясь к одной из проституток.
   - Я не хуй, - с бравурной злобой прокричал Тоша. Я великий поэт. А ты чурка ебаная!
   - Зарежу! - закричал абрек и бросился на обидчика.
     Не смотря на сильное алкогольное опьянение, поэт ловко увернулся и нож вошел в жирную ляжку золотозубой шмары, которая, дико завопив, опрокинула шкаф на двух оставшихся чурбанов. У Тоши помутнело в глазах. Он вдруг резко решил валить и схватил котомку с книгами. Почему-то оказалось, чтобы открыть входную дверь, надо сначала запрыгнуть на порог.- Непорядок, - смутно подумал беглец, открыл дверь и вышел…
… Тошу вернул в сознание чей-то истошный вопль: «Спасите! Скорая. Человек из окна упал. П-а-м-а-гите!»
     Тоша тут же вскочил и, стремительно трезвея, бросился бежать подальше от проклятого места.

***

     Немного отдышавшись и придя в себя Тоша начал лихорадочно думать, где бы ему заночевать, так как на улице уже начало понемногу темнеть. С тоской блудного попугая он сиротливо посмотрел на залитые уютным светом окна домов. Увы, там его никто не ждал. Что же делать? Денег по-прежнему не было. Пока он размышлял над своей участью, на небе появился месяц. Глубоко вздохнув, он нехотя полез на дерево. Разместившись как соловей-разбойник на огромном суку, утомленный бродяга мгновенно уснул. В тихую летнюю ночь приснился ему радостный и светлый сон. Тоша в желтой униформе работает на ликеро-водочном заводе на укупорке бутылок. С хрустальным звоном тянется мимо глаз вереница разноцветных бутылок. Чего там только не было: и коньяки, и настойки разные, и водка всякая. Но вдруг блаженную гармонию сна пронзила неприятная мысль, что чего-то здесь не хватает, чего он понять не мог. И вдруг все закружилось, завертелось. Конвейер издал ужасающий скрежет. Тоша оглянулся и увидел бегущего к нему грузчика с бутылкой в руке:
   А «Анапу» забыл, - заорал грузчик и ударил поэта бутылкой прямо в лицо…
…- Товарищ прапорщик, а авоську забыли, - послышался голос.
   - Да хер с ней. Не деньги же там.
   - Там книги, - завопил Тоша, мгновенно вскочив.
   - Вот и наш птенец очухался. Че, из гнезда вывалился, - гоготнул прапорщик Занюхаев.
   И тут Тоша неожиданно расплакался от обиды и жалости к себе.
   - Че, оформляем его? - посерьезнел не любивший соплей прапорщик.
   - Да ну его на хуй. Че с ним делать? Денег у него все равно нет.
     На том и порешили. С привычным остервенением рядовой Дронов ударил Тошу по почкам дубинкой и лишь после этого ночной дозор погрузился в «бобик» и укатил. Гость столицы застонал и потел ушибленное место.
    И тут он принял единственно правильное решение – примкнуть к бомжам. Подхватив авоську с литературой, Тоша грустно поплелся вдоль обшарпанных домов московского пригорода, грустно заглядывая в пустые глазницы подвальных проемов в надежде увидеть свет.
     Наконец ему улыбнулась удача в виде освещенного подвального окна из которого доносились приглушенные голова. Тоша зашел в вонючий загаженный подъезд и начал спускаться по подвальной лестнице. В нос ему ударила целая гамма ароматов, от которых бы стошнило нормального человека из надземной среды обитания, но наш герой был настолько измучен скитаниями и голодом, что всего этого не замечал.
     Спустившись в освещенную мутным светом подвальную комнату, Тоша увидел довольно живописное зрелище. Вокруг старого круглого стола эпохи имперского стиля 50-х годов сидело несколько бомжей, которые скрюченными грязными пальцами разлупляли дымящуюся печеную картошку, отправляя в свои гунявые рты.
    

Продолжение следует…

Tweet