Оранжевое бликовое подрагивающее пятно отчаянно противится судорожному хлопанью век. Наконец, нехотя расступается, обнажая взгляду пятнадцать палочек гексаграмм едкого огненного отлива, сложенных в фигуру "11:05" на кристаллическом экранчике моего электронного будильника. Нервный озноб сомнения: Суббота? Да. Внезапно возникший импульс паранойи сознания, слишком чувствительного к реальности после пробуждения, моментально поглощается вязким умиротворением выходного дня . Им полнится все мое естество, и мне не приходится обращаться к памяти или внешним аргументам, - выходной во мне . Я чувствую во рту вкус Субботы. Нет, не спермы, но именно Субботы. Воздушный и губчатый комочек покоя. Я знаю, это не надолго, и тщусь продлить . . .
Глаза влажные. Опять. Снова этот сон. Солнечный жаркий идеальный летний день, что бывает только в детстве. Полуденное оцепенение. Казалось бы, что любая жизнь, любое присутствие немыслимо и нелепо в этом оазисе не-движения. Но . . .но три пульсирующие и местами переплетенные пучка активности , отвергая какую-либо причастность к языческому суеверию, всецело отдаются собственному ритму . Три мальчика . Я, Сережа и . . . Имя третьего, видимо, навсегда затерялось в тех днях. У Сережи и Безымянного в руках рогатки, во взведенные жгуты которых вложено по камню. Камни есть еще и в карманах их шорт . Они медленно продвигаются к цели. Их цель - голубь, разморенный жарой, но по инерции продолжающий щелкать клювом усыпанный помоями асфальт рядом со ржавым мусорным баком. Я стою чуть поодаль. Все сплошь пропитано неотвратимостью, и потому из глаз моих текут слезы. Я противлюсь происходящему, но я не делаю ни шагу, чтобы вмешаться, не говорю ни слова, чтобы остановить. Противление пассивно принимает в себя надвигающуюся смерть. Но дело не только в ощущении неотвратимости. Еще я до безотчетной глубины боюсь Безымянного . . . вернее не его самого, не мальчишку с рогаткой . . . я боюсь непонятного. Я не понимаю почему он делает это, и не понимаю почему, столько уверенности и значимости вложено в каждый его шаг. Он приближается к жертве первым. Сережа следует ему, но время от времени оглядывается на меня. Сомневается. Но в моих глазах нет поддержки его сомнению. Там только слезы . . .
Безымянный останавливается. Менее чем в трех метрах спиной к нему голубь бесцельно тычет по асфальту. Он целится , задерживает дыхание. . . Я задерживаю дыхание и кусаю в кровь нижнюю губу. Он отпускает жгут. Звук разрезаемого камнем воздуха гасится глухим тоном о крыло птицы, спазмом сокращая мои внутренности. Голубя чуть отбрасывает, и от неожиданности он разваливается на груди и крыльях. Тут же рывком отрывается от земли, но сразу падает, начиная истошно молотить крыльями. Поврежденное крыло движется по ущербной траектории, заставляя голубя время от времени опрокидываться набок. Мне кажется, что я чувствую эту животную агонию внутри себя. Каждое движение, каждый взмах. Убедившись, что голубь не взлетит, Безымянный достает еще один камень, вкладывает его во жгут и обращает взгляд, чуть искаженный ухмылкой, на Сережу. Твоя очередь, друг. Сережа поспешно целится, отпускает жгут. Камень теряется между крыльев, вскользь бьет туловище и, выскочив из-под птицы, звонко ударяется о стенку мусорного бака. Ухмылка сменяется гримасой неодобрения. Безымянный подходит почти вплотную к голубю, оттягивает изо всех сил жгут и долго целится, следуя прицелом за каждым движением бьющейся на земле птицы. Пальцы белеют от напряжения. . . Секундная пауза в движении. Хлесткий выброс жгута. Камень втыкается в плоть, поражая шею. Удар приковывает голубя к земле. Распластав крылья и положив голову на один глаз, он начинает содрогаться конвульсиями. Из клюва, чертящего по асфальту в попеременных направлениях, появляется кровь и размазывается алой дугой на черном. Безымянный смотрит на нас, потом, видимо, удовлетворенный увиденным, поворачивается к голубю и . . . вдруг с размаху резко обрушивает обутую в кеду ногу голубю на череп. Я не знаю, слышал ли я хруст . . . но мои ноги отказали в повиновении, и я присел на колени. Что же это? Это, действительно, происходит? Безымянный еще чуть подавил голову птицы пяткой и поднял ногу, наблюдая недвижное тело с окровавленным протертым об асфальт черепом. Затем он вытер подошву о кусок картона, торчавшего из-под бака, и подошел ко мне. Я не сдерживался и плакал. Слезы беззвучно и непрерывно лились из мои глаз, и я даже не пытался утирать их кулаком. Вблизи взгляд Безымянного показался мне ласковым. Снисходительным, с неизменной ухмылкой, но ласковым ко мне. Сережа робко смотрел на нас издали, нервно дергая жгут своей рогатки.
Все это время я внутренне сопротивлялся происходящему, но я не ненавидел ребят. Господи, что же вы сделали?! . . Глупые мальчишки, я . . .
Чертов сон. Он бесконечно обнажает и терзает мое сердце. Мне совсем не нравится та душевная рыхлость, что переходит в пробуждение, но, в то же время, эта болезненная истома сладкая и очень близка мне. На сегодня ее больше, чем достаточно, иначе можно проваляться в постели весь день, а в восемь . . . в восемь у меня гости. . . Да, гости.
Я ни минуты не сомневаюсь, что он придет. Но самая толика вероятного препятствия, опустошает холодом безжизненности и пустоты перспективу сегодняшнего вечера. Нет, он придет! И ничего тому не помешает. . . Он . . . Залипшие слюной уголки губ трескаются неудержимой улыбкой . . .
Я познакомился с ним позавчера, в Четверг. Работа, вся рабочая обстановка, включая руководителя и коллег, с утра вызывала необъяснимое отвращение. К шести я готов был бежать из офиса, на ходу борясь с рвотными позывами и приступами истерики. Домой не имело смысла идти - запирать себя в четырех стенах, будучи заранее обреченным напиться там в одно рыло и предаваться болезненному самокопанию. Поэтому я пошел в клуб. Конечно же, в гей-клуб, где всегда можно завязать новое освежающее знакомство или, в худшем случае, уединиться за столиком со спиртным и с каким-нибудь несексапильным старым педофилом, где его умудренному годами и проницательному по пристрастию взгляду можно обнажить гноящиеся раны своей мученической пидорской души. Мне нравится называть себя пидором (именно пидором, а не педиком, гомиком и т.п.) открыто и вслух. В этом слове чувствуется какая-то сила и свобода. Свобода сильного духа и сексуального исповедания. Оппозиция и противопоставление. Второе и последнее слово, которое я позволяю в отношении себя, это "девочка". Но это скорее слово функционального назначения, подразумевающее пасса, а отнюдь не праздная бравада.
Итак, я пошел в клуб. Выпил несколько коктейлей, неприкаянно побродил среди танцующих и по темным лестницам интима. Ничего особенно не трогало взгляд, и я направился смотреть стриптиз в аквариуме. Стриптиз не приносит мне никакого сексуального возбуждения, но профессионализм его исполнения сообщает разуму приятную чуткость восприятия. Я поставил пустой стакан на стойку и собирался уже вмешаться в ожидающую действа толпу, как мое внимание привлек высокий молодой человек, одетый и с чертами лица соответственно всем канонам натурала, который стоял несколько обособленно от общей массы. Все : его взгляд, его поза, натужно засунутая в карман джинсовых брюк рука,- сквозило неуверенностью. Я понимал, что вся обстановка чужда ему, но эта его неуверенность рождала во мне охотничий инстинкт. Я не стал смотреть стриптиз, но на продолжении всего шоу наблюдал за ним.
Первое время он тушевался того, на что было обращено его внимание и собственных эмоций по этому поводу, но раскрепощенный криками и общим настроем бушующей аудитории, он открылся. Он был прекрасен в своем невинном восторге и простоте его выражения. Это был тот тип человека, который при общей своей недалекости, обладает способностью неопосредованно впитывать прекрасное. А следование прекрасному (безотчетное или маниакальное), зачастую ввергает адепта в страстную эстетику однополой любви. Для меня он был шоу того вечера, потому как к красоте его внутреннего содержания плюсовалась красота его лица и сексуальность фигуры. Я наслаждался.
. . .Вообще-то я склонен считать всех натуралов духовно примитивными. Бесспорно, есть исключения, которые лишь подтверждают правило. Люди, за всю свою жизнь не сумевшие или даже не осмелившиеся попытаться преодолеть внушенный природой стандарт, вызывают лишь мое презрение и жалость. На следующей ступени вверх стоят активные гомосексуалисты, потому как все еще недостаточно смелые и всегда оставляют себе отступной ход: просто ебу все, что шевелится. И, наконец, на вершине конструкции универсалы или недвусмысленные пассы. И те, и другие - это образец чистейшей кристаллизации духа. Люди с большой буквы, одиноко и гордо стающие по другую общественной морали, воспитания, серости. . .
. . .К концу представления я находился уже за его спиной, и вопросом "Понравилось?" ненавязчиво увлек его за свой столик. Я не выряжаюсь как транс, да и во всем моем облике и поведении нет ничего для непосвященного, чтобы распознать во мне гея. Косвенным указанием, конечно, можно было бы признать мелированные волосы. Ну а кто сейчас их не мелирует? Но, Серж (он представился Сергеем, но позволил мне именовать его так) сразу выпалил мне, что он не гей, что у него есть жена, годовалый ребенок, больная мать и стабильная работа, и что, возможно, я просто теряю с ним мое время. Я не совсем понял, как на его ориентацию влияет болезнь матери и стабильность в работе, но заверил его, что он может так сильно не напрягаться, ибо я вовсе не предполагаю каких-либо грязных притязаний на его персону и свое время трачу исключительно в пользу приятного светского общения. Он еще какое-то время подергался, но благодаря моей корректности и нескольким рюмкам водки, которую я заказал, он вскоре оставил свою осторожность, всецело отдаваясь разговору. Словно дорвавшись, он беспрестанно изливал на меня помои собственной "скучной и обыденной" жизни. Он терзался скромным течением повседневности и искал здесь, в этом клубе, возможной острой новизны.
Я тщательно следил за своим состоянием, не позволяя себе утратить контроль над собой и течением беседы. Но большая часть моего интеллектуального ресурса расходовалась на мониторинг поведения Сержа. Я заказывал все новые и новые порции водки, перемежаемые апельсиновым соком с парой кусочков льда в стакане, и постоянно искал в нем те психологические зацепки (или изъяны - в зависимости от точки зрения), которые смог бы использовать в дальнейшем. Когда же глаза его остекленели настолько, чтобы индицировать слабый отчет в происходящем и надломленный волевой момент, но сохранить при этом возможность стоять на ногах и способность на качественную эрекцию, я неожиданно предложил разъехаться по домам. Он опешил от внезапности моего хода и стал поспешно цепляться за различные поводы, чтобы мы остались. Я чуть надавил, и он вскоре подчинился.
Мы вышли на улицу. Я глубоко вдыхал прохладный ночной воздух, стараясь полностью избавиться от возможных последствий употребленной дозы. Но выпито было достаточно, чтобы сделать мои движения пластичными, а любые слова естественными. Мы дошли до дороги, где вскоре поймали такси. Сначала домой меня. Конечно, он был не против, и даже с охотой согласился на эту последовательность. Мы уселись вдвоем на заднее сидение, где он продолжал, не зная пресыщения, исторгать на меня блуждающие потоки своей пьяной мысли, время от времени обсыпая свои и мои колени сигаретным пеплом.
Машина остановилась перед моим подъездом и сотрясалась холостым ходом. Я посмотрел Сержу в глаза, улыбнулся и достал бумажник. В приступе пьяного тщеславия, он остановил меня и сказал, что полностью оплачивает поездку. Меня не надо было уговаривать, но я смерил его осуждающим взглядом, заставив усомнится в тактичности его душевного порыва, затем сменил гнев на милость и согласился, но только с тем условием, что сейчас же мы поднимемся ко мне, где я напою его кофе с коньяком, а там уже вызовем ему такси по телефону.
Он растерялся. К его голове прилили все ассоциации моей ориентации (я уверен, что в глубине подсознания он искал именно такого человека как я, хотя и не мог еще себе в этом признаться), но было уже поздно - я загонял его в угол. Он как-то суетливо стал рыться по своим карманам, но извлек деньги. Я уверенным движением, не терпящим противления, вынул из его руки необходимую сумму, отдал ее водителю : "Спасибо",- открыл дверь и почти вытащил Сержа за локоть. Закрывая дверь, он покачнулся, и мне пришлось его подхватить, чтобы он не упал. Мы рассмеялись. Напряжение было снято. Мосты сожжены.
Я включил свет. Он вошел и стал робко топтаться на пятачке коридора. Потом, спохватился, снял ботинки и с нарочитой развязностью прошел в гостиную, где плюхнулся на диван. Похоже, на этом силы и оставили его: он, сцепив руки замком у себя на коленях, ссутулившись, вновь занял неудобную позу, от которой засочилось напряжение, как газ при утечке. Я снисходительно включил ему телевизор и исчез на кухне за приготовлением кофе.
Спустя десять минут я закончил сервировку стола кофе, сливками, бутылкой коньяка, тостами, масленкой с прямоугольным куском "Вологодского" и пепельницей. Сел рядом с ним. Он не дернулся, но чуть сдвинул ноги. Я быстро выпил свою чашку, окропленную лишь каплей коньяка, и, положив одну согнутую в колене ногу на диван, повернулся к Сержу. Стал наблюдать за тем, как он пьет свой кофе. Он чувствовал мой взгляд всем телом, но старался изобразить, что поглощен процессом и вкусом пития. Тогда я ласково взял его правую, ближайшую ко мне руку за кисть, медленно поднес к своему лицу. Он не сопротивлялся, и я понял, что уже победил. Я раздвинул его пальцы, выделив указательный, и погрузил его во влажную утробу моего рта. Погружая его до половины внутрь, я медленно высвобождал его из упругого обхвата губ, и погружал вновь, все время ощущая языком чуть соленую дактилоскопию его шершавой поверхности. Я придвинулся к нему. Моя левая скользнула по его ноге и, охватив пах, начала массировать его с давлением. Я ощутил под его джинсами твердое тело и стал расстегивать ему ремень, затем отстегнул пуговицу и раскрыл молнию. Серж не смотрел мне в глаза, он ,словно гипнотизируясь, вторил взглядом каждому движению моей гибкой змеевидной левой. Обеими руками я крепко ухватился за его пояс и рывком приспустил его джинсы. Затем стянул с бедер его трусы, из-под края которых, изогнувшись, распрямился его среднестатистический член, возвышающийся из заросли черного волоса. Плешивенькие яички похабно развалились под ним. Я люблю именно такой член во рту. Полувставший. Слюна переполнила полость моего рта. Я склонился, провел языком под головкой, нежно касаясь уздечки. Соленый. Потом резко обхватил ствол губами, погружая его в теплую массу скопившейся во рту слюны, и начал сосать. Я сосал его член: поднимая голову, я проникал языком в щель его уретры, опуская, касался губами основания. Несколько раз я проталкивал его через гланды. Именно в эти моменты я вдруг ощущал неимоверную эрекцию собственного члена. Его рука легла ко мне на шею. Не прерываясь, я снял с себя джинсы, трусики, затем выдавил пальцами из куска масла небольшой кусочек и стал растапливать его в ладони. Образовавшуюся скользкую, с небольшими комочками, массу я размазал по своему анусу и прилегающей к нему межягодичной области. Я высвободил его член изо рта, и вытер об головку оставшееся на ладони масло. Затем я развернулся к Сержу спиной, максимально комфортно раздвинул свои упертые в диван колени и рукой направил его член в свое анальное отверстие. Серж перехватил движение и медленно, чуть отступая и вновь продвигаясь вглубь, стал входить в меня. Сладкое болезненное ощущение, когда налившаяся кровью головка преодолевала обод сфинктера, переросло в трепетную истому наслаждения. Серж, почувствовав себя в привычной позиции и потому уверенно, впил свои пальцы мне в бедра и начал искусно трахать меня . . . Я чувствовал, как его напряженный член ходит во мне, и постанывал от удовольствия . . .
Да, во мне . . . Я сладко кутаюсь в одеяло, пропустив руку между ног. Уже, наверное, больше двенадцати, но мне не хочется видеть будильник. После секса он сторонился меня, но, уходя, вдруг попросил номер моего телефона. Если честно, я отнесся к этому весьма скептически. Вчера он позвонил и спросил разрешения прийти сегодня. Конечно же, да, приходи, я буду рад тебя видеть. Он будет сегодня в восемь. . . Надо таки вставать, а то не дай бог еще разболится голова.
Я иду в ванную, где выбрасываю возбуждающие воспоминания обильной и густой струей на кафельную плитку. Потом обессиленный наполняю ванную водой и погружаюсь в нее. Расслабленный член поплавком стремится к поверхности. Член . . . Я понимаю, что мои отношения с Сержем не несут на себе сколь либо серьезной смысловой нагрузки и осмысленной перспективы, но все же он волнует меня и мне не безразлично его здоровье. Я получил результаты анализов ровно неделю назад. Все отрицательные. Но Серж уже второй мой партнер с того отправного момента. На следующий после результатов день мой давний друг, к которому я прибегаю в случае острого сексуального голода (человек безотказный в этом плане, но безотказный не только мне, а равно и любой грязной дырке, выцепленной неизвестно где), распиздяй и беспредельщик, рвет во мне гандон и обогащает мои внутренности спермой, весьма сомнительного содержания. Это как-то не удивило меня: закон подлости не балует меня своим игнором. Теперь опять надо переться в КВД, где предлагать свое нежное тело игле и скребку. Единственное, что греет душу при таких посещения, это возможность общения с Катей. Она работает там медсестрой. Это самая замечательная девушка из тех, что я знаю. Даже несмотря на возраст, а ей чуть более двадцати. Это красивое, умное, тонко чувствующее создание, таит в себе неисчерпаемую глубину нежности и женственности. Если бы я обладал "даром" любить женщину, как женщину (а не как друга), я, вероятно, женился бы на ней и боготворил её. Причем чувство моё взаимно. Всё её легко ранимое естество тянется ко мне. Мы даже как-то целовались, и мне стоило большого труда отстранить её, чтобы не заронить надежду в её жаждущее любви сердце. Я должен был навсегда стереть иллюзорную линию перспективы в отношении меня. Она достойна гораздо большего . . .
Так нет же! В эту пресловутую Субботу она исповедуется мне в том, что уже месяц встречается с каким-то "необыкновенным" парнем. Так вот, несмотря на все её искренние попытки его оправдать, я понимаю, что она влезла в полное дерьмо. Этот парень полный выродок. И если пока он ограничивается тем, что различными способами изводит и обижает этот хрупкий цветок, не гнушаясь время от времени посылать её отборным матом, то, очевидно, в скором будущем он причинит ей не только душевную боль, но и тяжелое физическое увечье. Господи, девочка, ну оглянись ты вокруг . . . Нет, я понимаю . . . я знаю по себе, что сейчас найти нормального мужика не так-то легко. Но это вовсе не означает, что надо кидаться сломя голову в самую клоаку моральной и ментальной деградации.
Она еще и заботится о нем. Спрашивает совета. Не объясняется ли назойливое желание её бой-френда вставить ей в анал его тяготением к гомосексуальному, и, если нет, то как сделать безболезненным и правильным первый анальный акт? Меня передергивает от всего этого. Конечно же нет, это совсем не означает того, что твой парень латентный пидор: запретный плод сладок. Хотя нельзя исключать в этом посягательстве элемент проекции твоей попки на его собственную. "Но ты мне скажи, милая моя девочка, тебе самой-то этого сильно хочется?" . Она опускает глаза : "Нет, я не хочу и очень боюсь этого. . .", - потом резко вскидывает на меня: ". . , но , если я начинаю серьезные отношения с человеком, то считаю единственно верным подарить ему все, что в моих силах, а значит, и анальный секс". Я не могу противиться пылкости её слов и взгляда, но отчетливо вижу этого трясущегося над своим еще формирующимся "концом" юнца, который определенно не оценит её жертву, а первым делом побежит вещать корешам, как он круто отодрал свою телку в задницу. Тьфу, бля, ненавижу этих ебливых козлов-натуралов!
Эх, Катерина . . .Я подбриваю промежность, подмышки. Тщательно мою везде гелем для душа. Голову - шампунем с крапивой. Вытираюсь махровым полотенцем и одеваюсь во все чистое и свежее: кремовую водолазку, узкие трусики, обтягивающие бежевые джинсы, белые, с двумя поперечными линиями теплые носки. Обуваюсь в пушистые тапочки-собачки с болтающимися до пола языками. Теперь: на кухню. Съесть что-нибудь воздушное, легкое, так чтобы спустя пару часов не пришлось ставить очистительную клизму.
Яблоко и маленькая булочка с ювелирным слоем масла легко растворяются в высоком бокале черного чай с ложечкой молока и надписью "I LOVE YOU" . Затем следует уборка квартиры, шероховатость последствий которой аккуратно затираются влажной тряпкой, отжатой в малой пропорции стирального порошка, разведенного в пластиковом ведерке с водой.
Я открываю окно проветрить результат и укладываюсь, подогнув ноги, на постель с томиком Уайльда. Полчаса чтения и . . .

Звонок в дверь переливается дребезжанием люстры и отдается в сердце. . . ОН . Я быстро провожу пропитанным духами Ten пальцем по шее и внутрь, под водолазку, и иду открывать. Это Серж. Как я рад тебе. Все та же робкая улыбка, влажный взгляд и . . . пузырь "Флагмана" в руке. Это нахуя еще? Подсознательный порыв принести букет, преломленный через призму гетеросексуальных стереотипа? Да. А как насчет мягкой игрушки? Впрочем, мне и то, и другое полностью безразлично. Теоретически, мягкой игрушкой можно считать и мой тапочки, но это , отнюдь, не фетиш, символ вторичного признака гей-ориентации, а , будучи давним подарком, лишь теплое чувство ностальгии. Да хуй с этим! Беру у него водку и убираю в холодильник. Я выпью её, когда ты меня бросишь.
Он проходит в спальню и садится на постель, смущенно теребя покрывало. Секса хочешь? Я даю ему секс и вбираю его энергию в себя. В этот раз он более раскрепощен: он целует меня в шею, в спину, берет в ладошку мой возбужденный член, - но целовать меня в губы, не говоря уже с язычком, он еще не готов. И не факт, что будет когда-либо. Он прячет глаза и уклоняется от близости наших лиц.
Мы лежим и отдыхаем. Потный, он тяжело дышит. Меня изнутри распирает сладостный спазм. Я полон нежности к нему - он пытается скрыть отвращение. Я уже знаю его наизусть и не дотрагиваюсь до него. Мы курим. Я предлагаю ему поесть. Нет? Тогда может выйти пройтись? Тоже нет. Хорошо, как ты хочешь. Он включает телевизор с пульта. Канал Культура. "Винсент и Тео" Роберта Олтмана: Ван Гог, еще с обоими ушами, сидит сверху на животе Гогена и целует его в засос . "Бля, и здесь одни . . ."- он осекается , боязливо косится на меня. Лажаешься, малыш. ". . .Пидоры",- продолжаю его фразу. "Нет, я не это хотел сказать . . . мне просто не нравится этот белобрысый Мэтт Деймон". Мудак. "Милый, это не Мэтт Деймон. Это Тим Ротт". Он доволен, что перевел тему: "Да? Я, действительно, очень плохо разбираюсь в актерах. Больше в актрисах . . .". Ты заткнешься когда-нибудь? Повисает пауза. Он не выдерживает первым. Что? Есть ли у меня "интересное" кино? Я указываю ему на тумбу под телевизором. Он моментально спрыгивает с кровати, как будто только и ждал повода для большей дистанции между нами, и начинает копаться в видеокассетах. Он вытаскивает большую лазеровскую коробку со спаренными Питтом и Нортоном: "Интересно?". Я киваю. Он вставляет кассету. Возвращается обратно и размещается на самом краешке постели. Я поворачиваюсь набок и весь фильм неотрывно смотрю на него. Его тело, его мускулы, его вздымающаяся грудь, его челюсть, когда он чуть выдвигает её, затягиваясь, - все вызывает во мне состояние перманентного озноба слезо- и любвеобильной тоски. Время от времени мои глаза спонтанно наполняются теплой влагой.
Фильм ему понравился: "Класс! Смотрится на одном дыхании и заряжает тонусом мозг и тело . . . Тебе ведь тоже нравится?". "Да, конечно, только вот . . , - он недоумевая возможному возражению, впервые начинает раздражаться; я продолжаю, - . . . только вот все это . . . как бы сказать . . .мечты в песочнице, что ли". Он не понял меня, но я улыбаюсь ему, и он проглатывает все как есть. "Мне уже скоро пора уходить", - говорит он, подергивая свой член. "Хочешь минет?". Он опять прячет глаза, стыдливая девочка, и невнятным звуком однозначно дает понять, что согласен. Я отсасываю ему и глотаю нестерпимо горькую сперму. Жрет похоже всякую дрянь.
Он одевается. Я одеваюсь следом, предполагая проводить его до Метро. Он всячески пытается меня отговорить, но я ласково непреклонен. Ему, конечно, будет не совсем удобно привнести меня в свою нормальную жизнь, на улицу, но, я полагаю, он это как-нибудь переживет. Мы выходим на улицу. До Метро - одна сигарета. Мы успешно их выкуриваем и бросаем окурки в ограждение ступенчатого спуска под землю. "Ну, пока?", - он постоянно оглядывается по сторонам в низком старте, но я так его не отпущу. "Поцелуй меня",- я властно притягиваю его за талию к себе . "Что, здесь?", - я чувствую как он дрожит. Потом понимает, что поцелуя не избежать, быстро склоняется к моим губам в надежде чмокнуть и бежать. Но в этот момент я перехватываю его рукой за шею, впиваюсь в губы, а язык проталкиваю ему сквозь зубы. Касаюсь его языка, поглаживаю. Другая моя рука нащупывает его член - образное собирательство для последующей мастурбации. Он вырывается, останавливается в двух шагах, кивает : "Пока . . . ты ведь понимаешь. . .", - и быстро слетает вниз по ступенькам. "Пока", - шепчу, закуриваю сигарету и предаюсь оцепенелой интроспекции по следу пережитого унижения. Больше не видеть его? Но что мне это даст? . .
"Эй, дамочка", - я вздрагиваю. Два молодых парня в черных куртках, военных ботинках, коротко стриженные в паре шагов от меня. Медленно приближаются. Один высокий. Чуть больше волос - и я мог бы влюбиться. Симпатичное молодое (может только слишком) лицо, не обезображенное . . . Второй: наполеоновская патология, лицо обезображено ухмылкой и жестким бессмысленным взглядом, волос почти нет совсем - тоненькая корочка, кажущаяся седой. На зеленой армейской футболке в левом углу черная свастика в красном кружке. Ублюдок! Я собираюсь уже попросту послать их нахуй, как вдруг этот, что пониже чеканит: "Насосалась, сучка ? Теперь время, не раскрывая рта, сделать королевский минет моему истомившемуся ботинку!". Выражение его лица, сопутствующее фразе, не предвещает ничего хорошего. От этого хуями и посылами не отобьешься . . . Так, бежать! На крайний у меня есть газовый баллончик . . .
Я изображаю бешенство и готовность на лице, делаю пол шага вперед. Они останавливаются. Ухмылка, правда, остается статичной. Тогда я круто разворачиваюсь и, что есть силы, несусь в сторону моего дома. Мой маневр оправдан: я выиграл время. Они замялись на несколько секунд - отрыв в десять метров. У меня легкие туфли, значит разрыв можно увеличить. Но они преследуют меня, ебаные малолетки. Тупые твари, что им нужно?! Я вхожу в первый поворот - первый двор. Низкорослая мразь уже близко от меня, смазливенький отстает. Дыхание сбивается. Я вхожу во второй поворот . . что-то тяжело тянет назад и в сторону. Низкий повисает у меня сзади на куртке. Я резко разворачиваюсь, извлекая из внутреннего кармана баллончик, выставляю руку. Подальше от собственных глаз. Низкий мгновенно ныряет мне под руку, оказывается с внешней её стороны и . . . Сильный удар кулаком приходится мне в чуть приоткрытый рот. Зубы, блядь! Больно. Я роняю баллончик, зажимаю губы руками и наклоняюсь вперед. Кровь начинает сочиться на асфальт. В этот момент Высокий, не теряя скорости, обрушивается всей массой мне на спину, ближе к шее. Я падаю на колени и на локти. Суставы надрываются мелкой дрожью. Тогда Низкий пробивает мне ботинком по носу и левому глазу, чуть подскакивая на опорной ноге. Я слышу хруст. Нестерпимая боль во всей голове. Я заваливаюсь набок. Закрываю глаза, сквозь которые текут слезы боли, обиды . . . Я не знаю кто, но чувствую глухие удары в мою грудь и живот. По ребрам сверху. Удар в пах. Еще в живот. Я подгибаю колени. Удар по коленям. Пауза. А-а-аааа. Нос ботинка, подло установленный под нужным углом, проходит через ягодицы, отбивая мягкую плоть промежности и ануса. Меня сейчас вырвет от боли.
Вдруг все стихает. Я лежу, не открывая глаз. Пытаюсь внутренним взором охватить степень увечия моего тела. Чуть двигаюсь. Острой боли нет, но тупой множество. Приоткрываю глаза и . . . тут же зажмуриваюсь, закрывая лицо руками. В метре от меня стоит Низкий и ухмыляется. Чуть поодаль Высокий прикуривает сигарету. Ничего. Меня не трогают. Я открываю глаза и, неотрывно следя за Низким, отодвигаюсь к стене дома. Там облокачиваюсь об нее, принимая полу сидячее положение. Низкий, не двигаясь, пристально смотрит на меня с долей какого-то нездорового интереса. Неожиданно он быстро пересекает разделяющее нас пространство, в правой руке его появляется телескопическая дубинка, он замахивается . . . Блядь, сука, только не в голову! Ну зачем ?! . . Зачем ?! Время словно замедляется для меня. Я вижу как медленно из рукоятки распрямляется пружина, увенчанная свинцовым набалдашником. Я вижу, как Высокий, обронив сигарету, набегает на Низкого в безнадежном стремлении его остановить. И тут я понимаю, что должно произойти . Я понимаю причину замедления времени. Этот миг я должен запомнить навсегда, потому как НАВСЕГДА для меня кончается здесь и сейчас. Мне кажется, что я уже ощущаю холод свинца на моем виске, но я не чувствую ненависти к этим молодым ребятам. Нет . . .
Глупые мальчишки, я люблю и прощаю вас . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рана уходит глубоко под кожу, к кости, и не перестает кровоточить. Блядь, здесь может быть все, что угодно: от сигаретной смолы до столбняка и . . . В пизду, об этом! . . Эти суки постоянно копошатся в самом очаге . . . Всё, бля, оставил тему! Сейчас все одно к Катьке; вот пусть эта долбанная медсестра и заботится. В итоге, это имеет самое прямое отношение и к ней. Обрабатывает там перекисью, спиртом, хуй знает еще чем . . . Может хоть железом каленным, если это все, на что способна современная медицина. Думать об этом бессмысленно . . . Бля, ну это же надо так . . .
"Ты ведь понимаешь . . , у меня молодая семья: жена, ребенку год . . . Мне сейчас это совсем ни к чему", - Серега умеет выводить из себя своим нытьем. А когда тебе, сука, было к чему, а ? Что-то ничего на память и не приходит. Да и потом, я тебя заставил обкончать твоей тупорылой овце всю яйцеклетку? Семья молодая, бля . . . Запихивают себя в её узкие рамки, и оттудова начинают причитать, что ничего, дескать, теперь не могут сделать. Только вот правда в том, что они и без неё ни на хуй не были способны. Пошел в пизду, слизняк! . . Все к Катьке. . .Сколько сейчас? Так, двадцать три ноль пять. Значит, без пятнадцати двенадцать - в худшем случае. . . Блядь, уже сколько говорю себе: хуячь ногами, либо уже одень кожаные перчатки. Тьфу, бля . . . Пока жаренный петух. . .Бля, вот именно, что петух . . . "Ты не подумай, что я типа лоялен к ним. Тебе-то может все похую, но расхлёбывать всю эту хуйню, если что, придется не тебе одному". Хм, типа . . . Ты заткнешься когда-нибудь? И, действительно, а не слишком ли ты лоялен? Порой мне кажется, что стоит лишь подойти к тебе поближе, шепнуть что-нибудь соответственное . . . Серж, милый . . , да положить руку тебе на бедро, и твои щенячьи глазки тотчас засочатся сладким соком женского начала . . . Я бы и тебе башку проломил, но, видать, еще не время. Пусть ты и не настолько проникновенен, как тот пидор, что насадился своими обдроченными зубами мне прям между костяшек, но это лишь потому, что ты не можешь проникнуться вообще ничем. А то, что ты очко еще никому не подставил, так это у тебя просто кишка тонка . . Хе-х. Да, в прямом и переносном смысле, тонка.
Причем помню, давал тебе "Эдичку", полагал, не совсем ты уж мудак. Так ить нет, рвало его, бедняжку, прям таки от каждой страницы. Ты что же, шифровался тогда от меня? Сука, а чем ты лучше пидора, когда пытался отсосать мне, чтобы я его не убивал, и когда пытаешься отсосать мне сейчас, чтобы замять историю твоей первой попытке отсосать? Да мне похуй, кого из вас раздавить: два одинаковых таракана, что запозли на мой обеденный стол. Только вот тот ярко голубой, а ты . . . для тебя даже цвета своего нет. Если только дерьма. . .
И потом, говоришь "всю эту хуйню. . .". Козел, ты никогда не поймешь! И лучше бы ты просто молчал. Это, блядь, не хуйня. Это, бля, мистерия! Я был близок к космическому одухотворению. Я видел его глаза, когда он все понял. Понял и имел силу принять. Я надолго запомню эту рвущуюся во мне бурлящую лаву Провидения. Я был самим Провидением и вершил человеческую судьбу безвозвратно. Это основа основ. Словно побывать на собственных родах, глядя как кровоточащее чрево матери пучит и разрешается тобой. Я видел его глаза после. Один из них, вывалившийся из раскрошенной глазницы и височной кости, можно было взять рукой. . .
Двери открываются. Моя станция. Серега отчаянно хватается за мой рукав: "Ну . . . ты ведь правильно меня понял . . , ведь правильно?", - и норовит заглянуть мне в глаза. Я усмехаюсь, резко сдергиваю его руку: "Понял, понял". Выхожу на платформу, поворачиваюсь к нему: "Только вот, знаешь что . . .", - я впиваюсь в него немигающим взглядом. Он старается держать взгляд, глаза его начинают слезиться. Вот оно женское. Потекло. "Понять не означает простить", - моя правая следует сакраментальной траектории от сердца вперед до щелчка в сумке локтевого сустава. Двери закрываются. Я еще раз усмехаюсь и наблюдаю, как в отъезжающем поезде он липнет к стеклу, салютуя мне в ответ.
Я хочу сохранить эту вселенскую сопричастность в себе, по крайней мере до того, как отойду ко сну. Пока я еще весь в ней. У меня продолжают дрожать руки, я чувствую жар по всему телу. И я знаю, что мне делать. Пусть она будет сопротивляться, пусть будет кричать или кровоточить, пусть будет жалобно плакать или у нее будут сломаны ребра, но именно сегодня мой непреклонный член войдет глубоко в её узкий девственный анус и наполнит его отголоском моего настоящего величия.

Да! Сегодня я трахну Катьку в жопу!