20. ПРИХОДИЛ ЛЕНИН



- Ну что, батенька, по-пгежнему интегесуетесь?.. - спросил меня закартавленный известными советскими фильмами голос.

Я не удивился. И даже постарался оставаться спокойным.

Передо мной неожиданно возникла, словно ниоткуда, узнаваемая по тем же фильмам, присядистая фигура в поношенном костюме-тройке. Без бороды и усов… зато, с двумя бутылками немецкого пива!

Его безошибочно можно было узнать по посадке головы и азиатскому лукавому прищуру внимательных глаз. Да, в нём угадывалась плотная фигура с лицом, почему-то всегда напряженным, с клинистой бородкой и усами, растиражированная в непомерных количествах, и высосанная на памятники, бюсты, ордена, знамена, открытки, картины, значки и книги – 50-ти томные полные собрания лживых сочинений.

- Что, думаете, не может быть? - продолжил он, - У нас чего только может не быть? У нас теперь всего может не быть!.. Меня, напгимер… У нас чего только ни захочешь, того может и не быть. А я - вот он, я - есть!.. Да, не бойтесь вы! Наш чеговек смегти не должен бояться, ибо, в сущности, и не жил ни газу...

- Но, как же тот, вечно живой, в мавзолее?.. - встрепенулся я, поняв, что он угадывает мои мысли.

- Нет, я не тот, который в мавзогее. И не тот, который жил когда-то. Я - тепегь живой. Я – тепегь настоящий… И мне по-настоящему гогько сознавать, что ни тогда, ни сейчас ничего, в общем-то, не погучилось!..

- Но как?.. Как Вы, чёрт побери… И почему ко мне?.. И… с пивом?...

- Нет, чёгт здесь не пгичём. Там - ВСЁ совсем по-дгугому относительно того, как вы все здесь думаете… С пивом – а почему бы и нет?.. А к вам я пгишёл потому, что вы, судагь, стали частенько беспокоить меня своими говёнными вопгосиками!

- Вы так считаете?

- А вы нет?

- А почему вы спрашиваете?

- А почему вы мне отвечаете вопгосом на вопгос?

- А вот потому именно, что у меня к вам, как вы только что выразились, есть несколько… вопросиков.

- У меня к вам – тоже. Вот, напгимев: Вы – гусский?

- А почему, собственно, вас это беспокоит?

- Нет, почему ВАС, батенька, это беспокоит, что вы не можете сгазу мне ответить?

- А кто вам, Владимир Ильич, сказал, что меня это беспокоит?

- А я должен вам давать объяснения что, почему и у кого я спгашиваю?

- А я, по-вашему, должен давать ответы на вопросы неясного содержания неизвестно кому?

- То есть вы сомневаетесь в моих полномочиях как делегата от мавзолея? Вы не вегите, что я – Ленин?

- А какие у вас доказательства?

- А я должен вам это доказывать?

- А почему нет?

- А почему да?

- А почему нет?

- Сталина знаете?

- А должен?

- Вы можете ответить на вопгос?

- А вы на мои «говённые»?

- Хогошо, товагищь! Экая у вас манега спогить. Прямо – Тгоцкий какой-то…

- Так кого я, по-вашему, должен знать: Троцкого или Сталина?

- Ульянова-Ленина, - не без некоторой гордости заметил он, открыв первую бутылку с пивом, - У вас, товагищ, стаканчики чистые найдутся?.. Вам налить?

- Я не пью пива, тем более, э… немецкого!

- Вы на что-то намекаете? Да?

- Нет, Владимир Ильич, мы теперь точно знаем, КТО вы и ЧТО вы!..

- Да ну! И что же такого вы знаете? Это агхиинтегесно!..

- Про то, что вы – действительно взяли немецкие деньги, причём деньги огромные: 50 миллионов марок золотом, и за эти деньги обещали вывести Россию из войны, то есть действовали в интересах иностранного государства - это сейчас знают все. И теперь это называется «Измена Родине». И про то, что находясь заграницей, вы много лет сотрудничали именно с немецкой разведкой, поставляя ей важные сведения о России – теперь тоже известно. Причём, когда вам говорили об интересах России, то вы неизменно отвечали: «На Россию мне наплевать. Я большевик, батенька!»

- Это кто вам сказал? Вы пегеходите всякие гваницы!

- Нет, Владимир Ильич, это вы перешли все границы – пересекли их в немецком вагоне как секретное оружие немцев. А русских вы не любили с детства. В вас не было ни капли русской крови: отец – наполовину калмык, наполовину чуваш, а мать, придерживавшаяся свободных взглядов на любовь, - немка с примесью шведской и еврейской крови. Всех русских вы неоднократно называли дураками, а русскую интеллигенцию – говном нации.

- Что вы хотите, чтобы я ответил? Я вот, напгимев, пиво пью, а вы – нет! – и тут я заметил, что пил он большими громкими глотками. Причём, в него, вместе с пивом заходил ничем не примечательный, ничейный современный воздух, а выходил из него - вот где чудо – его собственный, ленинский, и я мог его почувствовать. Неприятный был воздух, тяжёлый, скорее – перегар.

- А правду сказать не судьба?

- А зачем? – как-то невозмутимо заметил он. - Политика – это ложь и умелое вганьё. А геволюция – это агхиложь и агхивганьё! И всё гади одного: завоевания и удегжания власти!
И вганьё это – жестокое. До того жестокое, что сам начинаешь в него вегить!
Мы же когда пгиехали в Россию, нам ведь жить негде было. Даже мне пгишлось в шалаше обживаться. То есть, по-вашему, по тепегешнему, мы бомжами были – без определённого места жительства. И бомжевали мы тогда крепко. Пгавду сказать: не большевики, а бомжевики какие-то. В октябге стало подмогаживать, и нужно было пегебиваться на тёплые зимние квагтигы. Вот и пргишлось Геволюцию делать!

- Это что, новая версия причин Великой Октябрьской Социалистической Революции?

- Ну вы же хотели пгавду, товагищ, - сказал он, открывая вторую бутылку.

- А то, что на самом деле, вы никогда не страдали скромностью и не любили себе ни в чём отказывать, это даже сейчас заметно. – Сказал я, неожиданно став подозревать, что время моего непосредственного общения с Лениным утекает вместе с пивом из бутылки. - Живя за границей, вы, Владимир Ильич, никогда не садились обедать без пива, любили покрасоваться перед женщинами, и никогда по-настоящему не работали! То, что вам никогда не было присуще благородство и чувство чести – стало понятно несколько позже… Ну а то, что вы прониклись садизмом и стали «крестным отцом» российских террористов, беря их под свою опеку и требуя от них денег, якобы на «дело революции» - уже не подлежит сомнению…

Ленин перестал пить пиво, и чуть не захлебнувшись, нервно произнёс, внезапно даже перестав картавить: - Прескверно! Очень прескверно, что вы теперь об этом знаете… Чертовски неприятно выслушивать о себе такое!..

- Вот так же, наверное, попивая пиво в Швейцарии, вы призывали в 1905 году молодёжь в Петербурге и Москве обливать кислотой полицейских в толпе, лить с верхних этажей кипяток на солдат, использовать гвозди, чтобы увечить лошадей, забрасывать улицы «ручными бомбами».
А став главой советского правительства, вы одним из первых подписанных вами декретов отменили в России уголовное преследование за мужеложство и институт церковного брака как таковой – это с одной стороны. А с другой - требовали «…навести массовый террор, вывезти и расстрелять сотни проституток. Ни минуты промедления!»

- Что я вам на это могу ответить, товарищ?.. Это печальная история. Тогда бытовало мнение, что ради великой цели все средства хороши. Для нас существовал только один вопрос, первый и последний: нужно это для дела революции? Нужно. И нечего тогда разговаривать. И какие страшные слова не употребляйте – вы нас не смутите. Казнь, так казнь. Шпион, так шпион. Удушение свободы, так удушение. Провокация нужна? И перед провокацией не остановимся.

- Но, это же всё - какая-то сумасшедшая смесь гордо провозглашаемых целей и небывалого унижения личности, вплоть до её полного отрицания!

- Да, многие тогда думали, что строят светлое будущее, и с каким энтузиазмом взялись за дело! Но – только не я. Я знал, что на самом деле, это - всё та же борьба за власть, с истреблением конкурентов, устранением опасных соперников и одурачиванием доверчивых. Месть и жадность…

- Но, тогда получается, Владимир Ильич, что вы - никакой не «вождь пролетариата», а мошенник, который всех кинул: и рабочих, от имени которых выступал, и немцев, на чьи деньги развернулся, а потом – вообще всех!

- Знаете, товарищ, вы мне уже надоели своими… вопросиками! И вообще, моё пиво заканчивается. Но, я вам всё-таки скажу: Революции зарождаются в подвалах, куда не доходит дневной свет и большинство звуков. А когда революционеры выходят из подполья, то видят, что жизнь совсем другая, мир изменился. Но – слишком поздно менять свои планы, и им приходится делать революцию…

- А можно ещё вопросик: почему вы вдруг перестали картавить?

- Ну это просто: обычно на второй бутылке пива у меня начинается здоровая отрыжка, я рыгаю, и звук отрыжки умело вставляю на место звука «р»… Научился, понимаете ли. Вот такая вот Геволюция. – А сейчас не получилось, извините. Я и так тут с вами слишком долго общаюсь!

А вы, батенька - наивреднейший человек – всё то вам нужно узнать, докопаться до истины… Ох, уж эта Россия и эти русские! Недаром вас Маркс не любил. Он ведь и свой «Капиталл» написал в надежде, что в него только русские смогут поверить!.. Причём, поверить, практически не читая.

- Ну, я «Капиталл» не читал и не верю.

- Так ведь и я тоже!

- Да?

- Да!.. Его же невозможно прочитать весь целиком… Архискучища! Послушайте, а вы не хотите умереть?

- А вы?

- Так я уже умер!

- А ещё раз?

- Ну, разве что, когда закопают в земле… Но это ещё не скоро.

- А зачем же тогда вы мне предлагаете?

- Да потому, что вы пива совсем не пьёте, и ваша пайка ТАМ - достанется мне!

- Вы серьёзно?

- Ну да! У нас же ТАМ - все равны.

- Как при коммунизме?

- Как на ТОМ свете!

- А мы сейчас где?

- Ну я же говорю: говённые у вас вопросики!..


Я почувствовал себя неловко и - захотел проснуться.

- Э, нет, батенька! Я - не сон.., - опять разгадал мои намерения Ленин, - Так просто вы от меня не отделаетесь! Вот погодите - вы у меня ещё в партию вступите…

- В какую партию?

- Как в какую? – В коммунистическую, конечно, большевиков!

- Зачем?

- А затем чтобы я вам мог давать партийные поручения, сбегать за пивом, например…

- Вы в своём уме, Владимир Ильич?

- Нет, в вашем!

- Тогда, может быть, сразу - в Партию любителей пива? – решил съязвить я.

- А кто там главный? – спросил Ленин, сощурив глаза.

- Не знаю…

- А пиво у них какое?

- И немецкое тоже есть, Владимир Ильич.

- Ну вот, говорил же я Свердлову, что диктатура пролетариата в конце концов приведёт к торжеству немецкого пива!

- А причём здесь диктатура пролетариата?..

- Видите ли, товарищ, - немного напрягся Ильич, - когда чего-нибудь очень захочешь, и хочешь, чтобы тебе за это потом ничего не было, то нужно найти того, за чьё имя можно спрятаться, а затем всё время действовать от этого имени.
И «пролетариат» был самым подходящим для этого именем… Ну, вы меня понимаете. Во-первых, слово «пролетариат» для простого народа было непонятным тогда, а для крестьянства и интеллигенции – чужое! Значит, в политическом смысле, почти никем не занятое. И, в результате, я мог диктовать от его имени всё, что мне в голову взбредёт! Вот…

- Возможно, возможно, - задумался я над неожиданными откровениями Ленина. - А чего вы всё-таки, на самом деле, Владимир Ильич, хотели?

- Как чего?.. Разве не ясно?.. – Власти, конечно! Власти! И ещё раз, власти! Власть даёт всё, власть спишет всё… Власть – это всё!

- А как же пролетариат?

- Я уже говорил, что теперь настоящий – пролетариат мне, потомственному дворянину, до лампочки… До очень, знаете, батенька, большой лампочки.

- Так это и есть та самая знаменитая «лампочка Ильича»?! - не смог сдержаться я.

- Вы агхивъедный товагищь! И вопгосики ваши – говённые!.. Я же, напгимег, не спвашиваю почему вы совсем не пьёте пиво? - опять закартавил картавый голос после некоторого молчания и унылого взгляда прищуренных глаз.

- Тогда, Владимир Ильич, зачем вам в партии нужны такие, как вы выразились, «архивредные товарищи»?

- Ах, вы ничего опять не понимаете! Вот мы же с вами ногмально газговагиваем и не «включаем» цензуру. Столько лет пгошло – а вы и вам подобные опять ничему не научились… Объясняю специально для вас: поначалу все товагищи агхивъедные. Но если каждому из них дать цель, котогая покажется сказочно великой и пгеквасной, а потом намекнуть, что к этой великой цели путь лежит только чегез твои идеи, чегез тебя самого, то почти каждый не то что за пивом для тебя побежит, он жизнь за тебя положит!.. Потом воскгеснет, и ещё газ положит. Ну, всё же так пгосто!

- Да, вы, видимо, правы, Владимир Ильич, к сожалению. Русские особенно доверчивы и любят сказки - поверили же в сказочный коммунизм, не имеющий никакого отношения к реальной жизни. Так и сейчас в «пирамиды» верят, в Мавроди, в МММ. Но такой народ обманывать – всё равно, что детей обманывать. Зачем же вы ТАКОЕ против людей задумали?.. Стольких простых людей погубили?..

- Ну, товагищь, мы же тогда на весь мив замахнулись. Поэтому чегтовски важно было иметь пвацдагм и кгепкий тыл. А люди - что люди?.. Люди всё гавно ничего не поняли…

Посвушайте, так вы хотите умегеть?.. Или нет? А в пагтию вступить?.. Тоже нет? Но, если вы не хотите чтобы я кагтавил, то пгидётся вам всё-таки за пивом сбегать! Когда нет пива – я всегда кагтавлю. – И знаменитое лицо в глубоких трещинках морщин лукаво напряглось.

- Владимир Ильич! Я не знаю, кто сейчас в чьём уме: вы в моём, или я в вашем. Но вы же не можете не видеть, что я лежу в больничной палате после тяжёлой полостной операции и мучительно отхожу от общего наркоза… И почему вы так э… ходите?

Ленин действительно странно двигался: сначала правой ногой он делал небольшой шаг назад, а затем левой ногой делал два шага вперёд, при этом, правая - как бы подволакивалась.

- Как, газве вы не читали моей знаменитой статьи «Шаг назад - два шага впегёт»? - Да, я сам - тоже тгениговался так двигаться. Пги коммунизме все обязаны так ходить! В мою честь!.. И ничего, что у некотогых пги такой ходьбе газвивается «детская болезнь левизны в коммунизме». Ничего, мы всех научим и всех вылечим!

- Но, как же женщины будут таким образом ходить на каблуках?.. Ведь, это просто невозможно!

- Ах, опять вы, ни чегта не поняли! Пги коммунизме же все гавны! Женщина гавна мужчине. Мужчина - женщине… И каблуки не нужны вовсе!

- А как же семья?

- А что семья? – Жизнь говаздо больше и богаче, чем узкий мигок семьи.

- И всё-таки, Владимир Ильич, у вас же была семья?.. Надежда Константиновна?..

- А кто вам, батенька сказал, что Надежда Константиновна – это семья?.. Надежда Константиновна - пгосто мой личный товагищ по пагтии. Вот Инесса Агманд – это семья… Жена даже, можно сказать, пгавда, двоюгодная…

- Да, я как-то тоже не могу представить, что вы, Владимир Ильич, берёте за грудь Надежду Константиновну.

- Да что там за гвудь! Я её за попу дегжал – но газве ж это семья? - неожиданно с горечью признался великий Ленин. Мне показалось, что он почувствовал себя как-то неуютно и даже потерянно. Пиво кончилось…

Мы помолчали. Затем он характерным жестом засунул короткие руки за жилетку и подошел своим фирменным шагом к окну моей палаты. Не глядя на меня, он произнёс фразу, в которой почему-то не было ни одной буквы «р»:

- В конце концов, в жизни всё становится на свои места, только самой этой жизни никогда не хватает!..

- Вы это к чему, Владимир Ильич?

Он повернулся ко мне и сказал, как-то необычно чётко произнося все звуки «р»:

- А знаете, не верьте мне! - и я увидел, что в его тёмных, расширенных и таких далёких от действительности, глазах выступили слёзы. - Не надо верить мне ни при жизни, ни после… Есть такие люди, которым лучше не верить никогда! Совсем!..

В этот момент Ленин показался мне маленьким, жалким, утомлённым мыслью и бессмысленностью, нелепым существом.



… Я выжил. И Ленин никогда больше ко мне не приходил.