Вот смотрю на некоторые творения самоуверенных неибацо юношей и поражаюсь. «Журналисты – пидарасы», «газетчики – продажные твари», «убить их всех нах» - все это безапелляционные утверждения авторов и фтыкателей удаффкома, высказанные относительно моей профессии. Профессии, которой я отдал больше, чем полжизни. И из которой не уйду никогда – как бы этого не хотели некоторые мрази, к удаффкому, к счастью или к сожалению, никакого отношения не имеющие.

Вы, суки, уже заебали поливать гавном меня и моих коллег. Обличая всех и вся, прячась за общие утверждения, вы ставите в один ряд с бабицкими, хинштейнами, доренками всех нас – всех тех, кто дни и ночи въебывает для того, чтобы люди узнали ПРАВДУ. Хотите знать, уебаны, кого вы смешиваете с гавном? Хотите? Я бы никогда этого не написал, не будь сегодня нашего профессионального дня скорби – всероссийского Дня памяти журналистов, погибших при исполнении профессионального долга.

Вы, мрази, называете «продажным писакой» Лешу Касьянова. Который умер по дороге в один из скромных райцентров средней полосы России, спеша успеть к моменту вооруженного захвата завода, дающего работу десяти тысячам жителей поселка с двенадцатитысячным населением. Он не успел, к сожалению. Он летел туда на своей «шестерке» с нашим коллегой Сергеем Ашмариным. А навстречу из-за поворота выскочил КаМАЗ.

Лешка никогда не занимался джинсой, никогда не требовал денег. Само понятие «заказчик публикации» было для него столь же диким, как и «суверенная демократия». Он просто делал свою работу. И Серега – тоже делал свою работу. Быть там, где кипит. Рассказывать людям всю правду, какой бы она ни была. Без эмоций. Без оценок. Только факты.

Коля Миронов, напротив, считал, что журналист не должен быть «репродуктором». Он всегда оставлял за собой право на оценку. Но его оценка, так уж сложилось, всегда совпадала с оценкой любого нормального человека. Когда тридцать детей убивают в интернате – это ненормально. Когда слуги народа приватизируют себе земельные участки в заповеднике – это гнусно. Когда в СИЗО попадает пацан, въехавший в ебло сынку начальника РОВД за то, что сынок пристает к двенадцатилетней девочке – это отвратительно.

И Коля писал об этом. Никого и ничего не боясь. И добивался того, что ситуация – исправлялась. Ему звонили потом, ему угрожали. Но благодаря его публикациям дети получали вакцину, чиновники отказывались от заповедных участков, а ни в чем не повинные пацаны выходили из СИЗО.

Когда его хоронили, во двор дома пришло пять тысяч человек. Слышите, уебаны? Пять тысяч! На ваши похороны, на похороны тех, кто тут орет о «продажной журналистике», не придет и десятая часть. Потому что вы – нахуй никому не нужны. Вы сдохнете вместе с собственным гавном, и хорошо, если кто-то вспомнит о вас через год. А Колю мы, его коллеги, друзья и ученики, поминаем до сих пор. С того самого черного февраля 1996 года. И до сих пор кулаки сжимаются в бессильной ярости. О, если бы мы могли! Не можем, увы. Ибо для того, чтобы спасти Колю от третьего инфаркта, нам бы потребовалось как минимум вырвать у него сердце. Жить иначе он просто не мог. Не мог оставаться равнодушным к чужой беде, к несправедливости, к обману.

А еще, педрильное отродье, вы обозвали продажной сукой Лену Пантелееву. Лена своими публикациями добилась того, что детей – пятьдесят детей! – оставшихся без родителей, усыновили и удочерили. Пятьдесят детей, вдумайтесь, уебаны. Пятьдесят брошенных детей обрели семью, причем семью российскую, а не закордонную. И вы ее – туда же, в этот ранг продажных сук и беспринципных сволочей.

Я даже не знаю, кто сделал Лене больнее. Вы или те уебки, которые зарезали ее в подъезде ради двухсот рублей и мобильного телефона.

Вы, твари, говоря о поголовной продажности пишущей братии, оскорбили моего друга Мишу Талалаева. Мишу, который подставил свою грудь под нож таких же мудаков, как вы. Он просто защищал женщину. Ночью. На автобусной остановке. Миша, истратив все деньги на подарок любимой девушке, ждал автобуса, а мрази типа вас решили доебаться до беззащитной девчонки. А он встал на защиту живым щитом. И Миша, по-вашему, тоже «продажная сука».

Меня – слышите вы, животные – убивали три раза. Но из профессии я все равно хуй уйду. Хотя бы назло таким же, как вы, самовлюбленным болванам, считающим, что раз у них есть бабло, то они купили всех и вся. Идите-ка вы на хуй, дорогие любители порассуждать о продажности журналистов. Идите на хуй, потому что вам все равно не понять, как это больно и жестоко – терять коллег. Коллег, которых мы, все здравомыслящие репортеры и просто нормальные мужики, поминаем сегодня.

Идите на хуй. Не поганьте этот святой для нас день.