Утро. Тихое московское кафе. В уютный зал развязной шаркающей футболистской походкой входят двое. Клетчато-долговязый и непрестанно чешущийся. В движениях сквозит суетливость и нарочитый снобизм. На одном кроссовки NikeX стоимостью в среднюю зарплату россиянина, на втором – худи от Gucci за 3 такие же зарплаты.

– Эээээ, там, йобана! Кофе принеси нам.

– Сию секунду!

– Ыыыыыыыы, бля! – долговязый пытается хлопнуть официантку по жопе, промахивается, цепляет спинку стула. Стул с грохотом падает.

– А чо, братан, заебись мы того чорта отмудахали, да?

– В натуре, йопть! Распидорасили, как талибы Будду!

– А как сучка визжала, да? У меня аж привстал!

– Да надо было вырубить и трахнуть. Хули ты менжевался?

– Ничо я не менжевался, йопть! Это ты бля менжуешься, когда в тебя мячик летит

– Ты базар фильруй, буратина кривоногая! Ато Gucci в жопу засуну!

– Ээээээ тише будь, еблан! Ты чо, бля?

В разговор вмешивается странный господин азиатской внешности, сидящий в углу. Он тяжело опирается на трость с набалдашником в виде головы Укупника и выглядит одутловато. Один его глаз узкий, а другой тоже узкий, но косой.

– Молодые люди! Нельзя ли потише?

– Чо, бля? – оба спортсмена подскакивают и направляются к дерзкому пассажиру.

– Чо ты сказал, хуйло?

– Ты чо тут раскомандовался, ээээ?

– «Чо» по-корейски – жопа! Вы мешаете людям завтракать! Это общественное место и я, как представитель вла…

Смачный удар табуреткой прерывает реплику азиатского господина.

– Ты охуел, блять? Охуел, сука?

Удары сыплются градом, но по большей части мимо цели. Говорливый господин пытается что-то сказать, но слышны лишь отдельные звуки: «Аннушка», «Минпромторг», «сгною», «Собянин»…

– Ты чо тут рот раскрываешь, гнида?

– Вали в свой Китай и там командуй, понял, говнюк?

В драку пытается вмешаться ещё один мужчина, но ловит лицом волосатую клешню и становится натюрмортом. Из его визитницы веером рассыпаются карточки высокопоставленных московских чиновников. Рядом с неестественно вывернутой головой образуется тёмно-багровая лужа.

– Ты чо, пизда? Берега попутал, а?

Двое месят богато обутыми корявками борца за нравственность и мораль, молодцевато хэкая при каждом ударе. Во все стороны разлетаются зубы, сопли, ошмётки плоти. Пол заливает кровавая пена вперемежку с брызгами говна и статусности.

– Нет, ты посмотри на тварь! Понаехали, блять, в мою прекрасную и великую Россию, а теперь командуют. Кока, приподними ему ебальник, я пенальти пробью!

Названный Кокой брезгливо поднимает за волосы голову пиздоглазого доброхота, держа руку на отлёте. Он похож на готовый к прыжку памятник ноге Акинфеева, бойцовская стойка выражает агрессию и готовность не отступать. Пригнувшись для замаха, его друг со всей силы впечатывает элитный штиблет в подбородок говорливого «китайца». Со смачным, неповторимым звуком голова проворачивается вокруг своей оси на двести семьдесят три градуса по Кельвину. Раздаётся сладкий, непередаваемый хруст позвонков, намекающий, что замечаний больше никогда не будет.

На долю секунды в кафе становится тихо, как в морге во время веерного отключения электроэнергии, слышно как падают отжившие мгновения в каверну безвременья, глубочайшим разломом залегающую под одной шестой частью суши.

– ГООООООООООООООООООООООЛ!!1111, – кричит Кока, отряхивая с ладоней окровавленную полоску кожи с прядью волос, оставшуюся в руках по инерции.

– Fatality! Mamay wins! – механическим голосом произносит кто-то за спиной у парней.
Обернувшись, они видят перед собой вызывающе одетого мужчину с опрятно стриженой бородой и в ковбойской шляпе. Он улыбается зубами и линзами солнцезащитных очков. Каким-то непостижимым образом кристально ясно, что глаза за поляризованными стёклами смеются.

– А ты чо за хуй?

Мамай пытается добавить в голос угрозу, но получается какое-то жалкое блеянье пиздюка, застигнутого за мастурбацией.

– Не ссать, свои! Работает Небесный ОБНОН. Вы зачем так упоролись, мудозвоны? Пять смертельных доз на двоих… дебилы, блять!

– Чо? Да мы… мы..

– Кожурка от хурмы! Долбоёбы! Мерзавцы! Говноеды! Вы понимаете, на какое лэвэ вы попали? На какие муки себя обрекли?

– Ты попизди тут ещё… – в голосе Коки нет никакой уверенности. Он говорит это, будто задавая вопрос сам себе.

– Я пиздел при Александре Втором «Освободителе», пиздел при Екатерине Второй Потаскухе, пиздел как Меньшиков при Петре Первом Брадобрее, пиздел при Ольге-Зажигалке, ссал в уши царю иудейскому, прикидываясь горящим кустом. Уж с парой наркоманов как-нибудь справлюсь, да?

– Ты, бля, кто?

– Хуй в манто! Эйн-цвэй-дрэй, жопушка, гори!

Свет на мгновение померк, а когда всё вернулось в норму, Кока снова ощутил в руке стул, летящий в азиатскую рожу наглого китайца.

Где-то, в другой вселенной, в кафе ещё врывался обсаженный коксом Митька Дюжий и стрелял из пальца в потолок, бухой в ссанину Алексей Понин разгонял несанкционированный, стихийный митинг маленькой собачкой, прочно сидящей на сизом, бугрящемся венами, трехаршинном удилище. Ольга Шузова засасывала анусом сверхмассивную чорную дыру и распевала партию Плава Лагуны, выдавливая из себя Витаса по микрону. Ксения Собак изображала плевательницу в мужском закрытом клубе, а Ельцин Борух Никодимович наказывал очередного нерадивого премьер-министра ракеткой для бадминтона в прямую кишку – за проёбинг национальной валюты и недостаточно молодцеватый вид. Аннушка по-прежнему разливала масло и похищала подковку, Фриде подбрасывали измазанный кровавыми соплями, спермой и говном батистовый платок, а Мастер бился в конвульсиях на больничной койке, отдавая душу коварному азиату. Поэт Бездонный сочинял тексты для песен Григория Люпуса. Потому что в этой, блять, стране никогда нихуя нормально не было, и не будет. Даже в параллельной реальности.

КОНЕЦ