Почтамт. Стеклянная крыша бросает капли в ведро.

   - Ремонтировали, ремонтировали, а течёт крыша, - старая в синем платке швыряет домысел.

   - Когда они её ремонтировали? В прошлом веке ещё! - старый в коричневых куртке и башмаках нервозно оглядывается.

   Старые говорят морщинистыми щёками обо всём важном, кроме насущного и стоящего. Они обожают затравить байку на собственную потеху и теряют время слушателя. Без смысла, без спешки, история вылетает из вонючих протезов или пустых валерьяновых дёсен с подробностями, фамилиями, смешками, а глаза блестят тупым восторгом сказанного. Никогда непонятно с чего всё началось и что именно станет концом идиотского, неинтересного изложения. Мотив выслушать - пристрастие возраста. За деньги, или из полнейшего заблуждения в уважении старого вонючего рта. Медленные черепахи, больные суставами, они орут, экономят, нервничают, срут, подглядывают. Нулевой километр почтамта плачет вместе с крышей, старые громко кашляют, отрыгивают бананами и хурмой, ядовито водят своими старыми, молочно-младенческими жалами корявых шей с нитями синих жил. Меня зовут Валентин Семинцев. Я официально ненавижу старых ублюдков.

   Один из этих недолюдей стоит в углу белой комнаты, которую принялся снимать один я. Комната на стыке современной дорогой стати с двухэтажной эпитафией девятнадцатому веку. Старый урод смотрит вперёд себя, ставит в парадной подножки прохожим и выбрасывает кота из форточки.

   - Что за детский сад! - восклицает ублюдок, когда ты занят любым из своих любимых дел. Когда ты озвучил уроду свои планы в начале вашего знакомства, всё же возымев надежду на изменчивость грязных аксиом. Не тут-то было.

   Старый ублюдок рассказывает свои бездарные, но лично для старого кретина, выжившего до сих пор подонка, бесценные истории из своей насыщенной, долгой жизни. А я расплачиваюсь за белые стены один.

   Старый презерватив в галстуке и белым платком в нагрудном кармане громко сморкается мимо ладони, прижав одну пористую ноздрю старым, кривым пальцем. Всегда одну. Всегда мимо. Его старая задница свисает в бесформенном мешке серых ублюдских трусов.

   - Я работал на производстве технологических разработок,- старый так ублюдскиподобно играет лицом, где кривые морщины, лавируя от удивления к интересу и ужасу, отбелены бездарью, что нужно иметь это в виду,- и на нашу деревню выпал хороший приз - приехало армяней, включают проигрыватели, там, да, с музыкой своей, мать их, национальной! Ну, мы с Лёней Малявой подходим к ним, разбить их эту шайку чёрную...

   Старый палец вверх. Ублюдский палец. Нос в порах, красный, ублюдский.

   - Ну, курсант наш знакомый зассал, убежал. Говорит - дела срочные. А мне голову арматуриной разбили - сотрясение, да! Армяне уехали, четырнадцать штук. Там ещё долго молва ходила про наши похождения, по деревне-то, и по... ты что отвернулся, не слушаешь? Валя?!

   Он безобразно выпучивает глаза из висящих морщин век и гогочет телевизионному юмору. Он поддакивает и отрицает каждому третьему предложению с красной строки.

   - На Люберецком бульваре нашёл себя необычный перформанс в лице неизвестного юноши, пригвоздившего половые губы стамеской к брущатке одного из дворов знаменитого...