Смеркалось. Дверь камеры со скрипом отворилась, и через порог переступил Немец.
–  Всех порядочных приветствую! – бодрым голосом сказал Немец, хотя испытывал душевное смятение.
– Здорово… Привет… – послышались в ответ голоса. После чего, нависла полная тишина – нового арестанта внимательно изучали.
Это была десятиместная камера, со шконками в два яруса – пять сверху и пять снизу. Справа были расположены кран и унитаз. На стенах «шуба», а в воздухе неизменный спертый запах, никогда не покидающий этих мест. Помещение явно было переполнено людьми, потому что на каждой шконке сидели по два-три человека. Немец не знал, что ему делать дальше, как себя вести, поэтому продолжал стоять. Чей-то хриплый голос окликнул его из темного угла:
– Иди сюда, дружище!
В нерешительности Немец побрел в том направлении, откуда раздался голос, чувствуя на себе тяжелые взгляды сокамерников.
В углу сидел исхудалый человек, кутавшийся в клочковатое меховое пальто. Пальто было распахнуто, и на голой груди сидельца Немец рассмотрел полустершуюся от старости наколку с изображением оттопыренного среднего пальца. На голове его был полиэтиленовый пакет, на фалангах пальцев обеих рук виднелись синие партаки «ПСУК-ЗЛО». Полукругом от него сидели несколько молодых парней и, вероятно, до прихода Немца, что-то обсуждали с сидельцем. В центре стояла железная кружка, ужасно закопченная. В ней заваривался крепкий чай – называемый чифирь.
– Присаживайся, – сказал странный человек, указывая ладонью на противоположную шконку, – Погоняло есть? Откуда сам?
– Погоняло Немец. Ну еще Рихтером и Ыжычлом называют. Сам с креативов, альтерлитчик бывший, – ответил Немец, устраиваясь на визави к собеседнику.
– Точно креативщик? Не псуковец ?
– Нее…Заглядывал туда иной раз, но делать мне там совершенно нечего. А ты отчего их не любишь?
– Полюбишь их…Сами ни разу в жизни за хлебом не сходили а туда же – о судьбе Отечества рассуждать. Пострадал я через них. Сам за что паришься?
– За фотожабы. Ну никак не люди юмора они, не видят смешного. Да и модерша их закусилась на меня, я сам и выпилился оттуда. Пусть сидят теперь без фотожаб да стишков задорных.
– А меня Ведмей зовут, Польтом дразнят. Также «Ехали» погремуха была, но это еще до исторического материализма. Раньше не сидел?
– Нет, впервые здесь.
– Ну, не переживай! В жизни все бывает в первый раз. И от этого она становится только интересней, – заключил он философски и крепко пожал Немцу руку в знак знакомства.

– Как там на воле – спросил Медвей. – Че нового, интересного?
– Да нихуя. Епонец на больничке, Дыня праздники вешает, все по наезженному…
Следом потянулись руки других людей. Каждый представлялся по имени или называл свое «погоняло», но Немец не успевал их запомнить из-за многочисленности. За это время чай заварился и сидельцы погнали кружку по кругу, делая по два глотка, – как заведено тюремной традицией в жбане.
– Э-эх, ядреный вышел чифирок! Вдумчивый! – с наслаждением потянул Медвей.
С улицы раздался пронзительный свист. Медвей подошел к решетке и посмотрел сквозь прутья.
–Это Масука, братка, ништяк подогнал.
Медвей отогнул лацкан пальто и отцепил воблер, намотанный на леску. Привязав леску к указательному пальцу, Медвей ловко метнул воблер через решетку. Через минуту свист повторился, и леска была затянута обратно в камеру. К воблеру был привязан свернутый многократно лист форматом А4.
–Эх, заебись, щяс и почитаем, бормотал Медвей, разворачивая бумагу. Пробежав глазами заголовок, он побагровел, скомкал лист и швырнул его в паращу.
–Тьху блять! Думал там про рыбалку что, ну или спортивное. А там – новый высер Питермоса.
По камере пронесся неодобрительный гул, в котором можно было расслышать «На нож того Масуку, и вся недолга».
–Ладно, братка, вижу ты бродяга опытный, не мне тебя учить. Вон падай на шконку возле окна, отдыхай. Жрать – пить захочешь, спроси меня. Если глину откинуть, то Колю-Педю зови. –Эй, Педяй! – заорал Медвей – сюда на цырлах!
Из под шконки, ближайшей к параше, выползло неопрятное существо неопределенного пола.
–Это Педяй, бугор местный. Бугор в плохом смысле, хехе. Тут сам видишь, тюрьма, не зона. Производства нет. Задумаешь хезать когда, кликай вон ево, он хавальник откроет и сожрет все за милую душу. Ладно, не буду мешать тебе.

Немец откинулся на подушку и блаженно прикрыл глаза. «А не так и страшен этот жбан, здесь тоже можно жить», с удовлетворением подумал он.