Меня осеняет то, что нам не дано прожить вечно.
Что бы не говорили религиозные притчи.

Смерть такая штука, что много достоинства нам не оставляет. Оставляет после нас только груду плоти и костей.
Наибольшее достоинство надо искать в жизни. Как смерть находит себя в любом времени и предстает перед нами несомненнейшим фактом. Так и наша жизнь, остается аргументом, против которого, кажется, любая смерть бессильна.
Каждый умирает в первый раз. И все существо пронизывает навязчивая идея предотвращения смерти и желание идти до конца в этом споре.
Без этого желания наша способность выживать была бы сведена к нулю. Но все вместе это ведет к отрицанию.
Слишком много в смерти грязного, отвратительного, дегенеративного.


Вчера вечером меня позвала Марта. Показать строение, в котором вздумалось ей выстроить галерею. Хлипкие стены несут навороченный потенциал художественной мысли.
Ржавые металлические покрытия – декорации  фильма о последствиях ядерной войны.
Зияющие просветы определяются, как маркер отхода из действительности в потусторонний мир.
Мир двойников, бродящих на пару с призраками. С остановившимися  двадцать лет назад часами, пыльными книжными шкафами и заквашенной долгой неподвижностью аурой.
Только полуразрушенное здание заводской конторы советского розлива может в полной мере определить одиночество, как артефакт.
Наше восприятие мира связывает наше вырождение с одиночеством.
Но никто не видит вырождения в самой том, что мы ласково зовем "люди".
Одиночество не может быть вырождением, потому,  как и счастье дается лишь познавшим полный ситуационный антипод в патологическом его преувеличении.
Оно, как удача, приходит к лучшим последователям идеи отраженного от суеты разума.
Одиночество – смелое следование законам логики неотрывно связанных с законами духа.

Я не знала – зачем она меня позвала. Моя мысль – не факт, мое мнение – не последнее в безумной череде становления грандиозного замысла.
Я молчу, потому, что здесь не место.
Позже, все равно я встречу пьяных женщин в годах и норковых шубах, точно таких же,. Как и в любой забегаловке, чуть престижней, которые, хорошо отметив в винном баре открытие очередной выставки, продолжат "культурно" общаться между собой.
Марта взяла в руки обломок красного кирпича, подвела его к просвету огромного окна и заметила стоящему рядом:
- Белое. Сделайте все белым. Пусть будет светло.
Архитектор, молодой спесивый одобрительно кивнул, успев посмотреть на меня сквозь стекло в черной оправе.
- Вы очень удачно выбрали это здание. Если совместить ваше желание и мой проект – будет настоящий анемолит! Лофт фореве! – он рассмеялся, затем смутился, окидывая мою недоуменную фигуру, и поправил очки.
Он был прав.


Мой мир – скоротечен. Но каждый момент в нем значителен. Чтобы оставаться в нем и    чувствовать его дух всеми своими органами, я делаю все инстинктивно.
Во мне столько желания, что я не успеваю его осознавать.
Иногда меня можно провести словом.
Но никогда я не обманываюсь в материи.
Я услышу, как в общей гармонии где-то спрятаны искаженные линии, которые задают диссонанс.
Почувствую опасность от неискренности и дилетантства, разбавленного больными  амбициями.



От Архитектора шла волна позитивной наивности.
Хотя он не из тех, кто прожигает страницы  чьей-то жизни.
Не исполнитель жесткой реальности.
Но это, же лучше, чем оставаться в нерастраченных чувствах.
Я запланировала выспаться на мужском плече. 

"Тебя нельзя целовать?"
Я смотрела на его лицо. Густая тяжесть его темных коротких волос давила на мою ладонь. Рот Архитектора с приспущенными уголками доверчиво раскрылся.
Пересохшая, от горячего и холодного, губная кайма  в сфере мелкой поросли щетины растянулась в безмолвной пантомиме.
Я глотнула воды и стакан поставила со звоном.
Он продолжал молча сидеть.
Я понимала и принимала его запах.
Страшно стало на мгновение. Я сняла с него очки в черной оправе и увидела его волну - лазурную.
Неоинтеллегент.
Жилистый, гибкий, доверчивый до абсурда. Любит свое тело и бережет свои впечатления.
Поток нарциссизма худощавой гуттаперчевой фигуры, держала широкая кисть.
Мое сознание исказилось и замерло, приняв слепок с его образа.
"Теперь я знаю тебя" - соскользнула нервная мысль.
Я сняла майку, отчетливо видя, как сузились его зрачки. И вслух сказала:
"Теперь можно"
Даже сейчас, обжигаясь его потом, вознося и останавливая его, я закрывала глаза, чтобы лучше понять себя.

Я взяла Архитектора за волосы и притянула к себе на грудь.
Его кайф был мне понятен.
Все-таки лучшее вещественное доказательство существования человека – секс. Иначе как бы мы доказали обратное?
Это - жизнь, которая прерывается.

Когда потом, мы теряем способность ощущать. Короткий переход и — следы страстей стираются с поверхности существования.
Единственный выход - надежда не дождаться их окончания.
Я чувствовала себя вечной, разделяя жизнь и смерть, как два несовместимых понятия.
Вечной я буду всегда, за исключением того момента, когда ангел с распростертыми крыльями заберет меня в свои объятия.