Нюрка изгибалась как кошка и дергала бедрами в такт движениям Антона. Она буквально насаживала себя на его член так, будто ей не хватало его длины. Оба участника сего действа покрылись испариной. Отчасти оттого, что они находились в бане, отчасти оттого, что занимались сексом уже долго. Нюрка выскользнула из-под партнера, свалила его на спину и нависла сверху, касаясь его груди своими длинными волосами. Улыбнувшись, она кивнула головой в сторону своей попки и слегка провела языком по верхней губе. Антон согласно кивнул. Она развернулась так, что её влажное лоно оказалось как раз напротив его губ, а сама откинула волосы назад и захватила губами член. Антон придвинул к себе её бедра и, не торопясь, принялся языком щекотать её клитор, набухший от возбуждения. Анютка тоже никуда не спешила, и плавно и аккуратно посасывала головку, буквально самыми кончиками губ. Но её возбуждение было настолько сильным, что когда Антон слегка нажимал языком на клитор, она мгновенно забывала о своих обязанностях и начинала извиваться, громко и сладко постанывая. Тогда Антон шлепал её по попке, и тогда она, нарочито недовольно мыча, принималась работать губками. Когда она почувствовала, что может кончить еще раз, то просунула руку себе между ног, мягко отстранила назойливый язычок и довершила дело пальцем. Антон помог ей, мягко массируя соски руками.

Однако теперь пришла и его очередь. Анюта обхватила член двумя пальцами и направила себе в рот. Слегка помогая себе рукой, она начала сильно и быстро облизывать и обсасывать головку, двигая головой вперед-назад. И, видимо, быстро довела бы Антона до оргазма, но вид раскачивающихся бедер и теплой влажной промежности не давал тому покоя. Он выскочил из-под Анюты, оставив её в прежнем положении, встал сзади на колени, и направил свой член ей в лоно. Войдя в неё на максимальную глубину, он стал совершать движения. После тридцати секунд таких движений, она снова кончила, а затем кончил и он, повалив её на лавку и свалившись сверху. Они лежали так около минуты, отдыхая и выравнивая дыхание, а потом Анюта заворчала: «Ну, всё. Слазь, а то сейчас раздавишь». Антон откинулся на левый бок, дотянулся до сигарет, закурил и самодовольно заявил: «Ну что? Может, еще и в парилке займемся?». Анна взглянула на Антона – его член все еще сохранял эрекцию. Она жеманно закатила глаза, окунула палец в губы и принялась массировать сосок. Тот быстро отвердел и принял очень соблазнительный вид. Вторую руку она просунула себе между ног, смочила палец там и принялась за вторую грудь. Антон глядел на все это и чувствовал, как заныл от напряжения его член. Нет. Всё. На большее он не способен. По крайней мере, пока. Ну, можно отдохнуть немного, а там глядишь и силы вернутся.

«Ань, ты как хочешь, а мне нужна передышка». Аня в ответ закусила нижнюю губку и стала хлопать ресницами. Антон усмехнулся, встал и пошел в душ. Проведя там пару минут, он вышел, вытираясь новым махровым полотенцем. Анюта сидела, обхватив колени руками. Эта поза была явно рассчитана на внимание Антона. Она подчеркивала её упругие ягодицы, аккуратную талию. Да и к тому же между ног открывалось очень неплохое зрелище. «Ух, чертовка!», - пронеслось в голове у Антона, а вслух он произнес: «Ань, я пойду, туалет поищу».

Выйдя из бани на улицу в брюках и дубленке, одетой на голое тело, Антон отметил, что на улице достаточно морозно, но безветренно. Снег падал медленно, большими мягкими снежинками. Вспомнилось, как в детстве, именно в такую погоду, он с друзьями катал большие снежные шары. Лепили снежных баб, строили крепости, играли в снежки. Черт возьми! Как же все-таки здорово, что они выбрались на Новый Год в эту глушь! Никаких пробок, никакой суеты. Вокруг снег, тишина и покой. Однако, где-то должен быть и туалет. Туалет, как традиционно и полагалось, был один на всю турбазу, и находился на улице, метрах в ста от бани, визуально ничем не отличаясь от навесов с дровами или трансформаторной будки. Ночью особенно. Пока Антон его нашел, прошло минут десять, и на телефон успел дозвониться Павлик, друг детства. Проорал в трубку, что-то про Новый Год и счастье. Позвонила и Анюта, поинтересовалась, как идет процесс. Бросив в ответ раздраженное «никак», Антон сбросил звонок и побежал к туалету, который к счастью был обнаружен.

Добежав кое-как до туалета, Антон стремительно стянул брюки, навис над очком и стал испражняться. Сухие деревянные стены гулко отзывались на каждый приступ метеоризма исходящий из недр Антона. Глаза Антона шарили вокруг в поисках туалетной бумаги. Её, естественно, не было. Было бы лето, можно было бы рассчитывать на какой-нибудь лопушок, или что-то вроде. Но январь не оставлял шансов. На улице не было ничего, кроме снега. Благостное настроение, вызванное долгожданным облегчением, сменилось растерянностью. Показываться на глаза любимой с грязными ягодицами и запачканными брюками ему совсем не хотелось. Можно, конечно, снять брюки и добежать до бани, а там вымыться, но придется бежать голым по морозу. Можно попробовать использовать снег. ДА! Точно, снег! Антон на корточках, со спущенными штанами выкарабкался на улицу. Зачерпнул рукой снег и принялся вытирать им свой зад.

Было очень холодно, но Антон терпел. Всё буквально замерзло, и Антон ничего не чувствовал, но продолжал вытираться. В конце концов, он посмотрел на руки. О, ужас! Они были все в замерзших фекалиях. Он с опаской провел рукой по ягодицам. Кошмар! Куски нечистот висели вперемешку с сосульками на волосах ягодиц. Ситуация становилась угрожающей. И Антон решил, что все-таки надо добежать до бани и там вымыться, но предварительно позвонить Анюте, чтобы та на время зашла в парилку. Он зашарил руками на поясе брюк, в поисках мобильника. О, нет! Мобильник вместе с чехлом куда-то пропал. Антон огляделся. Вокруг ничего. Как был с полуспущенными штанами, заковылял в туалет и стал рыскать впотьмах. Тоже ничего. Выбрался наружу и уже было вприсядку двинулся по своим следам, но вдруг тишину разрезал звук знакомого реалтона. Антон, обрадовано поковылял обратно. Значит все-таки в туалете! Эта мысль не давала счастливой улыбке сойти с его лица. Звонила, судя по мелодии, Нюрка. Только вот руки в нечистотах. Ну ничего, телефон в чехле, чехол отмоется.

Антон вернулся в туалет и обомлел. Звук раздавался прямо из очка туалета! Усиливаемая естественным резонатором, который был образован пространством внутри очка, мелодия разливалась внутри туалета, заполняя каждый его уголок. Антон был, с одной стороны, приятно удивлен, что его телефон может выдавать такой качественный звук, а с другой, то обстоятельство, что сейчас придется тратить время на его извлечение, очень огорчало.

Замерзшие фекалии не дали утонуть телефону. Антон, преодолевая брезгливость, лег на пол и замерзшими руками попытался дотянуться до аппарата. Он уже не обращал внимания на то, что его дубленка вымазалась в нечистотах, он тянулся изо всех сил, но до телефона так и не достал. «Блядь!», - вырвалось из его уст, - «ёбаный в рот!». Он изо всех сил ёбнул кулаком по полу сортира. Со злостью натянул штаны на сраную жопу, полез во внутренний карман за сигаретой, но понял, что опять измазал одежду в гавне. Снова заорав «Сука!», Антон с размаху пизданул по стене сортира так, что тот зашатался.

Нужно было найти какой-то длинный предмет. И на улице, к счастью, нашлась большая сухая ветка, с помощью которой, Антон все-таки зацепился за ремешок чехла и извлек на свет божий трезвонящий телефон. Антон решил не отвечать на звонок, боясь испачкаться, хотя это было несколько наивно. Он вознес ветку с телефоном над собой и пошел к бане. Пройдя десять метров, он зачем-то остановился, приспустил штаны и поковылял дальше. Он увидел баню, в светящемся дверном проеме которой, стояла Нюра, в накинутой на плечи шубе. Нюра издалека, в лунном свете увидела как какое-то уйобище на полусогнутых ногах, с какой-то сверкающей хуйней на ветке быстро приближалось к бане. Она взвизгнула и спряталась за дверью. Антон снова выругался. Вдруг сзади послышалось: «Эй, чертило!». Он развернулсо было штобы паслать нахуй каво-то, но на бошку апустилась какая-то тижолая хуйерга. Антон упал на снег без чувств, не выпуская из рук ветки.
****
Новый Гот мы атметили ахуенно, йесли даже не скозать савсем песдато. В нашых йебенях нихуя так абычно не бывает. Абычно хуйня всякая бывает. Вроде, блять, этово, блять… Этово, сцука, как ево бишь, суку… Вроде дифолта… или дифтерии… или вроде дифицыта… Месный ларёк кароче, канешно пад Новый Гот всяково бухла завозит дахуя, но ево всиравно никагда не хватаит.

А в этат раз с района прийехал Виталег. Он единцтвенный из нас, кому удалось вырвацца в район и устроицца на нармальную работу. Ромка и йа паначалу тоже в район йездили. Учиццо. Ну нахуя нам, вапще учицца, кагда блять, каров пасти я так умею, без асобай граматнасти. Я, бля, чо? Каровам газеты читать буду штоле? Или, сцуко, книжки? Про красную шапачку. Да если хатите знать, каровы вапще плохо на красный цвет риагируют! Ну, вапще не каровы, а быки, но это похую. Да и каровам похую просвещение, вапще… Кароче, чо?.. Кароче, Виталег привез адну нармальную тему с района. Таджыки, с каторыми он работает на стройке, ево адной заибатой хуйне научили.

Бирёшь, кароче, в аптеке тоблетку от головы. «Триган» называется. Перемалываешь ево, кароче, в трипиздень. Патом бадяжышь лидяной вадой и працежываешь через ватку, ну или через платок можна, йесли не сапливый савсем. Это, Виталег говорит, штоп працетомол какой-то убрать, а то печени пиздец придет быстрей, чем кролики у бабы Таи ебуцца. Ну и хуячишь залпом эту бадягу.

Вот этот триган стоит всево питнацать рублей за десять штук. А у Виталека зарплата нихуйовая, я вам скажу. Он этово тригана может накупить яибу сколько! Ведь если поделить евойные почти шесть штук на питнацать рублей, это ж выходит бля, целых сто… нет, двести паходу… Или… кароче дахуя –  сторчацца можно. Такая у Виталега зарплата. Он нам этого тригана десять пластин притащил из района. Ну, мы по одной и выпили, а Виталег еще и в рот пять таблеток запихнул. Говорит, доза уже такая. Водкой отполировацца едва успели, как к нам пришол Новый Гот и ахуенный приход.

Ромку, видать из-за слабово организма, прибило сразу. Он стал какие-то умняки задвигать, за жызнь после смерти и ацких чорных бигимотиков, каторые пиздят душы грешников сваими малинькими чорными капытцами. Виталег тупил слегка, но потом понял про каких бигимотиков гаварит Ромик. «Я их, бля», - базарит, - «ищо в районе батинками  па гарбу хуйачил, штобы не беспредельничали. Только они инагда синие были, а инагда жолтые… со стремными фанариками». Мне фся эта жывность была похую, я справлял Новый Гот. Пел песни, водил хороводы и читал стехи Деду Марозу. Потом эта хуйня надоела, и я пошел смотреть свой внутренний мир. Но пацаны строго решыли, кароче, бигимотиков пойти пиздить, иначе они украдут Новый Гот и не дадут Медведову выступить перед согражданами.

А Медведов, это же, бля, святое. Ну, кароче, мы пашли. Я взял тапор и вилку. Мало ли каково они там размера, может и вилкой придецца атбивацца. Ромик тоже хотел взять тапор, но на нево не хватило, остались там шняги разные вроде митлы или ящега, но Ромик брать не стал. Нуивонахуй, говорит, стремно. Бигимотики засмийут.

Луна светила зловеще, нах. Нужно было выбирать, идти через кладбище или через турбазу.  Решыли, што на клатбище под Новый Гот палюбасу трупаки повылазили и свой стремный бухач затеяли. А вот на турбазе скарей всиво нет. Да стопудов нет! Кто, бля, там на турбазе трупаков закапывать бы стал? Ну кароче идем, бля, ачькуем. И тут хуйак! – бигимотик. Бля, прям такой как Виталег рассказывал. Чорный, сгорбленный, маленький и со стремным фанариком на ужосающей чорной ветке. Идет, сцука, пакачиваееца. Паходу думает, как нармальным пацанам Новый Гот абасрать и телеобращение к согражданам сорвать.

Я думаю, щас как падайду, как гаркну ему в рыло чо-нибуть нащот Африки, и штоп он туда уйобывал, а не нармальным пацанам кайфы ломал, а Ромик чото раз, так. Хуйак, топор у меня атобрал и с криком типа: «Волюнтаризм не прайдет!», апустил его на бошку чюдовищя. То сразу осело наземь и издало ацкий бигимотный придсмертный хриб. Абрадованные, што так вот лихко спасли Новый Гот на планете, маи друзьйа принялись разбирацца в устройстве злобново монстра. А паскольку мне фся эта фауна глубако дапезды, я ж не Драздов нах, я прадолжыл фстречу Новава Года. Стал катать колобки и строить снежную бабу.

Виталег разбирал трафеи. Стянув с ветки ацкий фонарь, он с удивлением праизнес: «Бля, йа внотуре на районе слышал пра серые мабилы, но никагда не видел!». Ромик не понял: «А чо за серые?». «Да я раньше и сам не врубался, а щас панимаю, серая мабила – та на каторую серют, а патом ходят вот так», - тут Виталег согнулся три пизды, отклянчил жопу и воздел руки вверх.

А ко мне уже фтарой раз за этат вечер пришол детмарос. «Стихи, сука, давай читай», - сказал, и хищно так улыбнулся, што я нивольно западозрил ево в бигимоцтве. Я знал только Пушкина, и то понаслышке. Но триган давал валшебный иффект, и я лихко фспомнил строки из децтва:

Здравствуй княсь ты мой пездатый
Хуле ты как лось сохатый
Ходишь в шерсти, на рогах.
Бля тебе б побрицца нах

Жопу мыть и яйца тоже
Грясь почистить, што на роже
Што бля йоптваю за княсь
Коли на йебале грясь?

Ветер ветер ты – еблан
Улетай в Афганистан
Здесь пездато, но, увы,
Нет ни мака, ни травы.

Рыба по морю гуляет
Рыбный траулер гоняет
Он летит себе в волнах
Пизданутый сцуко нах.

Детмарос праникнавенна слушал стихи и гладил миня по галовке. Расстрогался, дескать  вот бля, нармальный пацан растет, не то што в гораде, уйобища бизграматные. И в падарок за стихи дал мне царь-дивитсу. Царь-дивитса выглядывала из двери бани, адетая в раскошные миха, призывно кричала мне и махала руками. Так как снигавик был пачти гатов, я решыл атвлечься и пашол принимать свой навагодний падарок. В бане царь-девитса сйеблась пачиму-то в угол и ебацца атказывалась. Я ей, дескать, фсио нармально, расслапься, детмарос разрешыл, я свой, мине можно. Но она чото биззвучно орала, паэтаму мне ничево не аставалась как принять навагодний падарок таким, какой он есть.

Ебал я ейо сночала в пизду. Славная была пизда. Раскошная. Только вот волосов пачиму-то на ней не было. А потом я стал йебать ейо в жопу. Ни панравилось. Жопы у царь-дивитс видать узковаты, не то, что у Груньки майей. Грунька в этам атнашении лутше гараздо. Патом, после жопы, я хател атйебать ейо в рот, но сучка извернулась и принялась сйобывацца. Тут я понял, что это тригановый приход такой был, что это нихуя не царь-девитса, а пришлось мне йебать ведьму как минимум.

«Пацаны!», - кричу, - «Ведьма!». Но Ромик уже и без миня разобрался чо к чему. Кагда я выбежал на улецу, с видом заправского чинганчгука он вынимал из ведьминой спины тапор. «Я ейо ибал», - гордо заивляю. А Виталег мне: «Да ты чо йоптваю! Типерь тибе придецца хуй мыть с мылом, иначе атсохнет вапще!». Я в ужосе: «КАК?! Йобаныйврот! Ниужто? Да ну нахуй! Этава ниможет быть!», - говорю, - «Да, ниужели мой хуй типерь придецца мыть с мылом пастаянна?!». Виталег заржал: «Да не сцы! Это шутко!».

Я расслабился, но зотаил абиду на Виталега. Тоже мне друк называецца, бля. И пашол лепить снигавика дальше. У нево как раз нихватало ручек, глазок, ротега и носега. Ручки я сделал из страшной чорной ветки, што нес в своих малиньких карявых капытцах чорный бигимотек. Вместо ротега йа засунул серую мабилу. Она инагда приливалась ацкими агнями и пела песенки про джынглбелс. Очень па-навагоднему палучилось. С носегом мне помог Ромка, принеся откудато большой лохматый хуй. Вот это я панимаю друг, бля! Фсигда паможет.

****

Когда Дарья Павловна проснулась, солнце светило во всю. Первым делом она вспомнила про ту странную парочку, решившую отметить Новый Год у неё на турбазе. «Надо пойти спросить, будут продлевать или нет», - решила она и, накинув тулуп, вышла на улицу. Снег ярко сверкал и переливался. Погода стояла по настоящему новогодняя.

Не обнаружив гостей в домике, она направилась в баню, по пути очень удивляясь - дрова то должны были давно кончиться. Холодновато нынче в бане. Но удивление на лице сменилось гримасой ужаса, когда она увидела, как на снегу, слегка припорошенные, лежали два трупа, в лужах замерзшей крови. Труп парня был покрыт множественными порезами и фекалиями. Девушка лежала лицом вниз, но было видно, что шуба надета на голое тело.

Дарья Павловна стремглав кинулась к себе в сторожку, чтобы вызвать милицию. А вслед ей смотрел снеговик с половым членом вместо носа. А смотрел он глазками. Голубыми Анютиными глазками.