Счастье подобно бабочке. Чем больше ловишь его, тем
больше оно ускользает. Но если вы перенесете свое
внимание на другие вещи, Оно придет и тихонько сядет
вам на плечо.
Виктор Франкл.

Стальные лепестки плотно сомкнулись, в один миг превратив яркую приманку в надежный контейнер. Жертва, одурманенная сладким запахом, билась внутри стальной ловушки, приводя в движение пружину из бериллиевой бронзы. Пружина,  стилизованная под гигантского богомола, своими колебаниями запускала часовой механизм, ведущий отсчет времени и контролирующий момент, когда жертва может уснуть от недостатка  кислорода.

Бронзовый богомол, приводимый в движение колебаниями контейнера, раскачивался и во время поклона хватал лапками алюминиевую трубку, посылая импульс дальше по цепи.

Лесная поляна с выжженной ежедневными опытами травой была оплетена сетью алюминиевых трубок, соединенных между собой причудливым узором. Каждая трубка имела спиралевидное продолжение, венчающееся крупным ярким цветком. На самом деле это были хитроумные ловушки с тычинками – липучками, терпеливо ждущими жертву. Все это устройство запускалось при помощи чудо–конструкции, созданной из  генератора с латунным отводом, соединяющим механизм и стеклянную колбу.

Сосуд был укрыт плотно прилегающим куполом, на шпиле которого сидела громадная меганевра, сплетенная из толстой проволоки. Проволочный монстр, колеблясь под порывами ветра и достигая максимума в бешеной амплитуде, приводил в действие шпиль, который под весом меганевры опускался внутрь сосуда, сдвигая клапан и давая выход эссенции находившейся внутри  колбы. Выброс жидкости в латунный отросток своей механической энергией включал генератор, который распределял эссенцию по алюминиевым трубкам. Импульсная нагрузка заставляла двигаться богомола, который, хватая лапками трубку, толкал жидкость вверх, тем самым пропитывая тычинки резким ароматом и завлекая новых жертв в ловушки.

Сегодня охота была удачной. Мужчина, придумавший эту конструкцию, уже третий раз собирал добычу из стальных коконов. Аккуратно придерживая за крылышки пинцетом, вспрыскивал раствором из шприца лапки пленниц и педантично, стараясь не повредить, перемещал очередную бабочку в контейнер-переноску.

Когда-то давно он ловил бабочек сачком, но очень часто нежные крылья обламывались об грубые сетчатые края.  Испорченную добычу приходилось выбрасывать, а мужчине нужны были только целые и жизнеспособные экземпляры.

Алтарь принимал только качественных и красивых особей. Ведь та, которой приносились эти жертвы, была достойна самого лучшего.
***

Его звали Треттон Клайф и он помнил тот первый раз, когда, невзирая на густые клубы лондонского тумана, он сумел поймать сачком две дюжины прекрасных, нежных бабочек. Мистер Клайф был изобретателем, фантазером и умел сделать красиво.

Он мечтал подарить фейерверк из бабочек, выпустить прямо в комнате несколько десятков ярких, нежных мотыльков, чтобы они порхали в воздухе, образуя своим танцем яркий праздничный хоровод. Подарок, да и сам повод для сюрприза, были, на взгляд мистера Клайфа, весьма достойными.

Сейчас вспоминая ту давнюю историю, Треттон чувствовал себя глупцом. Как дурак, он прыгал с сачком по сырой поляне, отлавливая редких бабочек, не желающих садиться на влажные лепестки цветов. Четыре часа, проведенные в бессмысленных прыжках, сопровождались мечтами и яркими сценами, где были счастливы он и его любимая Мадлен.

Его Мадлен - хрупкая, тонкая девушка, решившая все по-своему. А ведь он хотел изменить ее жизнь, он дал ей шанс, он желал превратить их совместную жизнь в бесконечный праздник. Он явился в бордель, оплатил время, которое он мог провести с Мадлен, прошел в комнату. Мадлен ждала его, мистер Клайф был одним из самых щедрых клиентов.

Яркие губы и выбивающиеся из-под чепца рыжие локоны, так не похожие на все английское и пресное, вызывали у Треттона желание сорвать чепец с головы Мадлен, выпустив на волю непокорную гриву, а затем распустив корсетный шнурок, освободить грудь, которая, впрочем, и так виднелась в вырезе до самых сосков. Хотел и не мог. Вот уже полгода, Треттон приходил в бордель, оплачивал время и вел долгие беседы с Мадлен, не смея прикоснуться к ней.

Миссис Клайф, маменька Треттона, при жизни говаривала ему:

- Мальчик мой, твой отец испортил мне жизнь, проводя много времени в постелях девиц со свободными нравами. Мне будет больно, если ты повторишь его путь и станешь гулякой. Ты должен жениться на той, кто придется тебе по сердцу, и ты будешь счастлив. Дай мне слово, что не нарушишь моей воли.

В свои двадцать семь Треттон оставался девственником, не решаясь нарушить данное маменьке слово. Но он собрался сделать предложение Мадлен. Маменька ведь не говорила, что на проститутке нельзя жениться.

В мерцающем свете свечи Треттон взглянул в зеркало, висящее над камином, сделал жест рукой, поправляя волосы, откашлялся и сказал:

- Мадлен, я хочу пригласить Вас на прогулку. У меня есть для Вас подарок. Я думаю, Вам понравится то, что Вы увидите.

- Конечно, мистер Клайф. Я так рада Вас видеть, Вы давно не заглядывали ко мне. Я уж начала беспокоиться, не случилось ли с Вами какой неприятности.

Треттон не появлялся в борделе больше месяца, он не мог принять окончательного решения о свадьбе. Скорее всего, им придется переехать, чтобы не подвергаться  насмешкам со стороны соседей, скованных пуританскими нравами. Обо всем этом Треттон размышлял, сидя в кэбе подле Мадлен. Путь их лежал в дом Треттона на окраине Лондона.

- Хотите вина, Мадлен? – мистер Клайф не знал, куда деть руки после того, как он помог снять девушке пальто в прихожей.

- Да, я не откажусь от маленького глоточка вина.

Треттон разлил по бокалам вино и, откашлявшись, произнес:

- Мадлен, я много думал о нас с вами. О Вас и обо мне. Думал, да… - Треттон замешкался, не зная, как продолжить, а потом решил сказать, как есть. – Выходите за меня. Уедем куда-нибудь с Вами, туда, где никто нас не знает, Вы родите мне детей, будете смотреть за домом, я буду ходить на службу. Соглашайтесь!

Мадлен, ожидавшая чего угодно, состроила гримаску, усмехнулась и сказала:

-Мистер Клайф, Вы хотите жениться на проститутке? А хочет ли проститутка быть Вашей женой? Вы ведь пресны, как обезжизненный творог, вы скучны, как ежеутренняя овсянка… Вы зануда, Треттон! И я не хочу рожать от Вас детей, да и можно ли от Вас родить, Вы за полгода даже не удосужились меня поцеловать. Да, Вы щедры, но это все! А я хочу чувств, я хочу, чтобы в моем животе порхали бабочки, щекоча меня изнутри своими крылышками – только при одном виде мужчины. Моего мужчины!

Когда мистер Клайф пришел в себя сумрачным тоскливым утром, он обнаружил, что спал одетым в компании пустой винной бутылки, руки его были в крови, а на кровати среди скомканных простыней лежала обнаженная Мадлен. От груди и до самого пупка, точно по центру, плоть девушки была сначала раскроена портняжными ножницами, а затем сшита грубой сапожной  нитью серого цвета. И на этом бледном, мертвом шитье проблескивал маленький яркий кусочек.

Треттон зажег свечу и подошел ближе к телу Мадлен. Маленькое яркое крылышко, пришитое к коже грубыми нитками, все еще трепетало, щекоча застывшую плоть.
***
Вы думаете, ошибку нельзя исправить? Зря вы так думаете. Можно и время остановить при необходимости. И добиться своей цели тоже можно. Треттон не зря был изобретателем, он сумел остановить время и дал Мадлен новую жизнь. Теперь у него была прекрасная мумия Мадлен с вшитым в живот аквариумом. Каждый раз шнуруя кожу Мадлен корсетным шнуром, Треттон размышлял о том, что аквариум для хрупкого девичьего тела все же великоват, со стороны казалось, что Мадлен чуть-чуть беременна. Но именно этот аквариум давал временное пристанище бабочкам, которые ласкали своими трепещущими крылышками Мадлен изнутри. Процесс был безостановочным, бабочки всегда были свежие и живые. Все в жизни Треттона и Мадлен теперь так, как просила она. Правда, детей у них не будет. Но кому они нужны, эти дети, когда есть вечность.