Часть вторая
 
                                              «ПРОЩЕНИЕ»


    Лето 1987,  г. Красноярск 
                                             
К любому человеку однажды приходит дьявол и настойчиво требует продать ему душу. Если дьявол уже приходил, тут ничего не изменишь (поскольку решение вами принято), ежели он ещё не успел вас навестить, задумайтесь: готовы ли вы к встрече или нет? Только не клянитесь второпях в беззаветной преданности Богу, ибо гонорар, предложенный  дьяволом, может оказаться весьма соблазнительным. Настолько соблазнительным, что некоторые не видят возможности отказаться от сделки и беспечно забывают свои клятвы, надеясь (хоть и недостаточно обоснованно) улучшить собственную жизнь. Мы часто не задумываемся или вовсе не хотим знать, что потомки будут судить о нас не по нашим красивым и правильным словам, а по нашим поступкам. Как иногда хочется вернуться в прошлое и поступить иначе, но, увы, поступок – это не исписанный неровным почерком лист бумаги, который можно разорвать в клочья и отправить в мусорную корзину, а затем взять другой лист и написать на нём правильный текст.
С 18-го на 19-ое июня 1987 года Евгению Даньшину, заключенному колонии № 27, приснился странный сон (а бывают ли сны, не странными?)  Стоит он будто на крошечном островке, расположившемся посредине бурлящей реки, а на обоих берегах по человеку. Один одет во все белое, другой – во все черное, и оба машут Даньшину рукой, призывая: «Плыви ко мне, Женя, плыви ко мне!». Евгений так и не определился, к какому берегу пристать, проснулся и долго ворочался в кровати, прежде чем удалось снова забыться в объятиях предрассветного утра.
«Интересно, - размышлял после подъема Даньшин, - с четверга на пятницу – это вещий сон или белиберда? Что я, в сны начинаю верить? Смешно. До двадцати девяти лет не верил, посмеивался, а теперь думаю: «Вещий сон – не вещий? Чушь собачья».
Даньшин находился в местах лишения свободы уже пятый год. Попав в ИТК № 27, что в поселке Индустриальном на окраине Красноярска, он считал, что ему повезло. Во-первых, жене не далеко ездить на свидание, во-вторых, с самого начала Евгений устроился на хорошую работу – художником в школу. А недавно его назначили завхозом этой школы.
В зоне  должность завхоза школы не имеет ничего общего с одноименной должностью в обычной, вольной школе. В колонии усиленного режима завхоз – это не тот, кто «заведует» швабрами, ведрами, тряпками. Для этого существуют «шныри» - официальные дневальные. Лагерный завхоз – это руководитель, если хотите, начальник, правда, в зэковской одежде. На бумаге завхоз является помощником начальника того или иного подразделения, например, завхоз отряда – помощник начальника отряда, завхоз столовой - помощник начальника индентантской службы (ЧИС), завхоз клуба – помощник замполита. Даньшин был завхозом школы и соответственно был помощником директора школы. Был в колонии и самый главный завхоз - завхоз зоны. Он являлся помощником «хозяина» - начальника колонии.
Все начальники – офицеры, от лейтенанта до полковника. А вот директор школы -  человек гражданский, хотя и пропитанным насквозь духом начальника. По сути, от людей в погонах он только и отличался слегка помятым гражданским пиджаком, да еще тем, что ему осужденные не говорили «гражданин начальник», а называли по имени и отчеству.
Завхозы всех уровней призваны помогать своим начальникам, однако зачастую они на практике их просто заменяли. Начальник и сам не замечал, как постепенно превращался в помощника завхоза. Исключением, пожалуй, являлся «хозяин». Но прозвище начальника колонии говорит само за себя. Хозяин – он и в Африке хозяин. Он царь и бог в колонии. И хозяином его называют не только заключенные, но и офицеры, работающие в колонии. Надо заметить, что речь идет не только об ИТК № 27  под Красноярском, хозяином называют начальника любой колонии.
Конечно, завхоз – завхозу рознь, и многое зависит от личности осужденного. Хотя, случайно занявший эту должность (такое иногда случается), не продержится на ней и пару недель. В колонии № 27 завхозом мог стать и удержаться в седле только лидер. Видимо, заприметив в Даньшине такого лидера, директор школы и предложил ему занять должность завхоза школы. Даньшин, не долго думая, согласился. Евгений в колонии вел себя достаточно спокойно, режим не нарушал, занимался в школе изготовлением различных плакатов и наглядных пособий. Учителя отмечали его грамотность: когда принимали у него работу, им редко приходилось исправлять его ошибки.
До Даньшина в школе работал чрезвычайно талантливый художник, он рисовал чудесные плакаты, таблицы по русскому языку, математике, физике, биологии, но каждый раз ему приходилось после завершения работы исправлять многочисленные орфографические ошибки. С приходом в школьные художники осужденного Даньшина эта проблема отпала, и учителя не могли нарадоваться на нового сотрудника.
В школе училось около восьмиста осужденных в две смены. Это примерно пятнадцать-шестнадцать классов с утра и столько же вечером. В штате числилось более тридцати учителей, из которых было только трое мужчин. Четвертый мужчина -  директор школы Орест Фадеевич Голденберг.
Самой молодой учительницей была Светлана Евгеньевн Чайка, 25 лет отроду, худенькая, маленькая, больше похожая на десятиклассницу, чем на учительницу математики. Ей доставалось больше всех. Зэки–ученики, народ специфический. Если бы из восьмисот учащихся можно было найти хотя бы одного, кто добровольно ходил в школу повысить уровень образования, то этого ученика нужно было бы либо занести в книгу рекордов Гинесса, либо в какую-нибудь Красную книгу, либо показать в передаче профессора Капицы «Очевидное - невероятное».
Большинство заключенных посещало школу либо принудительно, либо поглазеть на живых женщин, чтобы ночью, вспоминая их платья, плечи, волосы, заняться мастурбацией. Но были и такие, кто мастурбировал прямо на уроке,  у Светланы Евгеньевны такие конфузы случались чаще всего. Если осужденный не реагировал на замечания, она уходила в учительскую, оттуда звонила в дежурную часть и через несколько минут незадачливого онаниста уводили в подвал под дежуркой. Разумеется, тот шумел и обвинял Чайку в оговоре, однако верили всегда ей, а не заключенному.
  Школа в ИТК 27 расположилась в большом трехэтажном здании с двумя подъездами. Фасадом школа смотрела внутрь жилой зоны, задняя часть выходила на запретную зону и КСП (контрольно-следовая полоса), к которым заключенным запрещено даже приближаться. Так называемая «запретка» охраняется и контролируется круглосуточно солдатскими патрулями и офицерами из роты охраны. А главное, наблюдается часовыми с вышек, расположенных таким образом, чтобы они видели друг друга, то есть для исключения из поля видимости «мертвых зон».
Плюс ко всему для охраны «спецконтингента» установлены и различные электронные приспособления. Конечно, пытаться убежать отсюда можно, и такие попытки были, но все они остались безуспешными. Одного «побегушника» подстрелили уже за забором, второго - поймали между внешним и внутренним ограждениями. 
Ходили в зоне легенды о том, что кто-то, когда-то сделал подкоп и  был случайно обнаружен надзирателем непосредственно перед совершением побега. Но таких легенд вам расскажут воз и еще маленькую тележку в любом исправительно-трудовом учреждении. Заключенные любят поговорить о мифических побегах.
Евгений Даньшин о побеге никогда не помышлял. Он рассудил трезво: лучше вести себя тихо, дисциплину не нарушать, а после отбытия определенной части срока (обычно это одна треть или половина) можно написать прошение о помиловании, ну, не совсем попросить освобождения, а, допустим, сокращения срока. Правда, для этого Даньшину пришлось бы признать себя виновным, но для скорейшего освобождения можно было пойти и на это, для себя он уже решил, что доказывать невиновность в его ситуации бесполезно. А если сбросят пару лет, уже можно хлопотать о переводе на поселение. А поселение – почти свобода. Там разрешено жить с семьей, осужденные носят обычную одежду, можно распоряжаться деньгами, безо всякой цензуры получать письма. И что примечательно – не нужно стричься под «ноль».
С десяти лет срока Даньшину нужно было отбыть две трети (примерно шесть с половиной лет), чтобы выйти на «поселок». Оставалось еще два с лишним года. По сравнению с прошедшими четырьмя годами, это уже был не срок. Он сравнивал его со службой в армии. Ведь тоже когда-то два года впереди казались вечностью, а пролетели, словно две недели. Да что служба, вон уже четыре года лагерной жизни позади.
Даньшин мало отличался от остальных заключенных и тоже жил надеждой. Мечтал о том, как выйдет на поселение, как к нему приедут его девчонки – жена и дочка. Наталье Евгений верил безоглядно. Он знал, что она его дождется, не сомневался с первого дня заключения. Сам не мог объяснить, на чем основывалась его вера, но сомнений не было. Они любили друг друга с детства, оба были ровесниками. Перебрав за четыре года имена всех  знакомых девушек, Даньшин понял, что, с кем бы он ни дружил, ни встречался, ни переспал, все равно по-настоящему он всегда любил только Наташу Алексину (ее девичья фамилия). А после того, как на свет появилась дочка Катя, ближе женщины для него на всей земле не стало.
Даньшина очень огорчало одно обстоятельство: за четыре года Наталья ни разу не привезла на свидание дочь. У нее  было свое мнение на этот счет.
- Я не хочу, чтобы она в этом возрасте видела тебя таким.
- Мой вид ее напугает? – удивился Евгений.
- Может, и не напугает, но это останется в ее сознании. Пусть подрастет.
- Но я же ее отец. Какая разница, как выгляжу? Главное – пусть хоть изредка видит  отца. Чтобы не забывала.
- Я не хочу ее сюда приводить, - упорствовала Наталья.
- Почему? – возмущался Даньшин. – Ко всем жены приезжают с детьми.
- А я с Катькой сюда не приеду!
- Наталья, я же скучаю за ней.
- И что? Мы должны в этой ситуации не о себе думать, а о ребенке.
- Не понимаю, что плохого, если дочь побудет со мной, пусть даже в этих стесненных условиях.
- А что тут понимать? – вспылила жена. – Ты хоть знаешь, как нас обыскивают. Толстая тетка лезет в трусы к ребенку. На моих глазах девочка лет пяти-шести разрыдалась. Ты что, Женя, хочешь, чтобы и твою дочь обыскивали здесь, как... не знаю кого. Пусть немного подрастёт.
Наталья расплакалась. Даньшин сел рядом, обнял и тихо сказал:
- Ладно, Натуся, не реви. Я понял. Потерплю, одного боюсь, чтоб не отвыкла.
- Не отвыкнет. Для этого есть я.
Даньшин встал, подошел к зарешеченному окну, выходящему прямо в «запретку» и, не оборачиваясь, произнес:
- Спасибо, Наталья! Я очень тебе благодарен за все. Ты хоть веришь, что я не убивал того парня?
Наталья подошла к мужу, прижалась к нему и ответила:
- А если б и не верила, то что? Думаешь, бросила бы? Я бы все равно, Даньшин, тебя ждала. Об одном прошу: смотри, не одичай.
Евгений не мог сдержать слез. Он повернулся к жене и стал целовать ее лицо, руки, плечи. Первое свидание Даньшин всегда вспоминал с упоением. То далекое уже свидание перевернуло его сознание, оно заставило посмотреть не только на себя, но и на свое прошлое, на свои поступки, другими глазами. Некоторые бывшие желания и стремления теперь казались ему настолько никчемными, что о них не хотелось и вспоминать.
Евгений следил по газетам, журналам и телевидению, как стремительно меняется жизнь на свободе. Судя по тому, какие произведения и каких авторов, стали публиковать в литературных журналах, таких как «Москва», «Знамя», «Новый мир», «Дружба народов» и т.д., жизнь за колючей проволокой менялась не по дням, а по часам. Телевизор в школе Даньшин имел возможность смотреть круглосуточно. Он не пропустил ни одной передачи «Взгляд». Евгений вообще последнее время не ночевал в отряде (по договоренности с завхозом своего отряда), можно сказать, он и работал, и жил в школе.
  В его подчинении было девять осужденных. Это в первую очередь четыре «шныря» (уборщики-дневальные). Трое дневных и один «ночник». Дневальные отвечали за чистоту школы. Один из них (посменно) всегда дежурил «на кнопке», т.е. следил за входом в локальный сектор перед школой, небольшой дворик, огороженный высоким, но просматриваемым забором от угла до угла здания и шириной метров пять-шесть. В ограде имелась калитка с электрозамком. Обязанностью дневального, дежурившего «на кнопке»,  было открывать (или не открывать, смотря кто пытается воспользоваться входом-выходом) калитку с помощью кнопки электрозамка. Пятым подчиненным был столяр, делавший деревянные каркасы для стендов и плакатов, которых изготавливалось по инициативе учителей неимоверное количество. Еще было двое художников и двое лаборантов – один «физик», другой «химик». И, собственно, сам завхоз школы. Итого десять человек. Раньше, когда учащихся было больше тысячи, а учителей около пятидесяти, в штате обслуживающего персонала находилось более пятнадцати заключенных. Сейчас же с работой справлялись и десять.
Директор, завуч и учителя по всем вопросам, как правило, обращались к завхозу, а он уже принимал решение: кому поручить выполнение того или иного дела. Исключением были, пожалуй, лаборанты, те находились в прямом подчинении у своих патронов-учителей, и завхоз школы к ним почти не касался. Они приходили в школу к началу занятий и уходили после того, как их учитель покидал школу. Главным физиком была Татьяна Степановна Жучкова, ей принадлежал кабинет физики с лабораторией. Ключ от лаборатории по официальной версии был только у нее. Второго ключа не имел даже второй учитель физики по фамилии Майоркин. Лаборанты после окончания занятий должны были отправляться в отряд. По инструкции завхоз школы не должен был иметь ключей от учительской, где стоял телевизор, от кабинетов школы и других служебных помещений.
На деле ключи от всех помещений имелись у осужденных. С молчаливого согласия администрации и завхоз, и лаборанты, и дневальные, и художники, все ночевали в школе. Дневальный-ночник дежурил «на кнопке», остальные спали, каждый за своей запертой дверью. И даже когда контролеры заходили ночью в школу с проверкой (что было крайне редко), то никого, кроме ночного дневального, не обнаруживали. Не ночевал в школе только столяр дядя Яша, старичок лет шестидесяти, маленький, щупленький, вечно улыбающийся, казалось, совершенно посторонний в данном учреждении человек. Человеку, впервые видевшему дядю Яшу, хотелось спросить у него: а что вы, добрый человек, делаете среди уголовников? Настолько его внешний вид не сочетался с окружающей обстановкой. На самом же деле под этой искрящейся улыбкой и старческой внешностью скрывался «Яша-рыбак». Что это значит?
Дядя Яша, или как его еще называли, дед Яша, -  укокошил двух мужиков только за то, что те на рыбалке пытались украсть его сеть с рыбой, и были застигнуты добродушным старичком с поличным. Рыбы  дед Яша в тот день так и не попробовал, поскольку с рыбалки прямиком угодил на нары, а позже суд приговорил его к пятнадцати годам лишения свободы. Кличка прилипла к нему основательно – «Рыбак», но в глаза так никто не называл, потому как прозвище приводило его в неистовое бешенство и он грозился «повесить» на себя труп любого, кто посмеет назвать его «рыбаком». Поэтому все называли его либо дядя Яша, либо дед Яша. Даньшин, с уважением относясь к его возрасту, говорил ему «вы» и обращался не иначе, как Яков Леонидович.
Летом в лагерной школе занятий не проводилось. Здесь полным ходом шел ремонт. Ответственной за проведение ремонта в 1987 году, приказом директора школы была назначена учительница физики Татьяна Степановна Жучкова. Она являлась на работу ежедневно к десяти утра и часов в пять-шесть вечера покидала школу. Но, если бы Татьяна Степановна ни разу не появилась в школе, завхоз Даньшин вряд ли это бы заметил, поскольку Татьяна Степановна в ремонт не вникала  и вообще этими вопросами не занималась. Ответственность за ремонт школы лежала на осужденном Даньшине. К началу занятий, т.е. к первому сентября, нужно было окрасить полы во всех классах, окна внутри и снаружи, отремонтировать парты, стулья, столы и другую мебель. Необходимо было заменить по заранее намеченному плану наглядную агитацию, привести в порядок фасад здания, вымыть все стекла, убрать локальный сектор, покрасить ограждение. Этим и занимались штатные работники школы под началом завхоза Даньшина.
                                                           
                                                                    ***

Полдесятого утра в комнате дневального раздался звонок, кто-то звонил в калитку. Даньшин, услышав звонок, удивился, обычно Жучкова приходила на работу к десяти часам. Евгений находился на третьем этаже в одной из аудиторий, он подошел к окну и увидел у калитки дневального по штабу Степу Крыльчука. Примерзкая личность, но должность дневального штаба давала ему ощутимые преимущества перед другими осужденными. Близость к руководству колонии всегда дает заключенному возможность получения таких привилегий и льгот, которые обычным заключенным не снились.
Во-первых, дневальный штаба имеет право передвигаться по территории  всей колонии,  и все двери для него открыты, во-вторых, он в любое время может шепнуть штабному начальнику (от хозяина до инструктора политчасти) как что-то хорошее, так и что-то плохое о любом руководителе из числа заключенных. Завхозы всех уровней со штабными дневальными стараются поддерживать нормальные отношения, хотя бы внешне.
«Что этому гаду с утра нужно, - подумал Даньшин, - наверное, кто-то из начальства вызывает?».
Услугами дневального-посыльного мог воспользоваться любой начальник, любой офицер политчасти, режимной части, оперативной части, заместители хозяина и, наконец, сам хозяин. Если завхоза школы вызывает замполит, это вполне естественно, школа в его ведомстве, если - хозяин, тоже неудивительно. Тревожно, если вызывают режимники, те обычно начинают докапываться до всякой ерунды, то форма одежды не такая, то сапоги не нравятся, то куртка сшита не по форме, все не так, а в конце концов, просто дают задание – плакат какой-нибудь нарисовать, оформить стенгазету и т.д.
Детям офицеров в школе дадут задание, а выполняется оно в колонии усиленного режима. Особенно количество таких просьб возрастает в канун различных праздников. Но это полбеды. Беда, когда вызывает начальник оперчасти капитан Мажухно. Маленький, толстенький, лысенький (над ушами рыжая поросль), с прокуренными усами и маленькими, вечно красными  глазками. Когда вызывает Мажухно, жди беды, конечно, если ты тайно не работаешь сексотом (проще говоря, стукачем). Стукач тоже получает разнос, но театральный. Даже шнырь почти никогда не догадывается, кто получает по-настоящему, а с кем оперативники разыгрывают спектакль. Но информацию стукач  всегда успеет передать то ли устно, то ли в письменном виде.
Осужденный Даньшин на оперчасть не работал, поэтому, когда Степа объявил, что его вызывает капитан Мажухно, Евгению стало не по себе. Мажухно как-то заглянул  в школу ещё в мае, когда шли занятия, и встретившему его завхозу школы прошипел:
- Что, блядь, пригрелся среди куропаток? Кого потрахиваешь?
- Гражданин начальник, - пытался  что-то сказать Даньшин.
- Чего, «гражданин начальник»? - передразнил его капитан, - Я спрашиваю, кого трахаешь?
- Никого, - ответил осужденный.
- Дрочишь, что ли? – Мажухно приблизился вплотную к Евгению и добавил: - Я все равно тебя в БУР упрячу. Понял?
- За что, гражданин капитан?
- Кто тебя сюда поставил? Ты получил мое благословение?
- Замполит….
- А у меня ты заявление подписывал?
- Я же не знал, гражданин начальник. Когда меня назначили завхозом школы, вы были в отпуске.
- А чего после отпуска не зашел? – прорычал Мажухно.
- Я не знал, что так нужно…
- Еще узнаешь, - ухмыльнулся капитан.
Мажухно ушел, а Даньшин после такого разговора (если это был разговор) ночь не спал. Разнервничался не на шутку. Все случилось неделю назад, и вот начальник оперативной части вызывает его к себе в кабинет.
«Что ждать от такого вызова?- думал Даньшин. – Лучше бы работал художником. И зачем я полез в завхозы?».
Наверняка, начальник оперчасти хотел кого-то из стукачей сюда протолкнуть. Хотя это не так просто сделать, поскольку заявление о приеме на должность завхоза школы, помимо оперативной и режимной частей, должны подписать замполит и, конечно, директор школы. А директор не стал бы брать завхозом в школу незнакомого человека. Мажухно и его сотрудники из оперчасти никогда открыто на такие должности не толкают своих агентов, это бесполезно. Тот или иной начальник, зная, что ему в помощники подсунули агента Мажухно, очень быстро «сплетет ему лапти», то есть посадит в изолятор. Докопаться до осужденного (любого, будь он хоть трижды агент 007) очень легко: то опоздал, то не встал, то не поздоровался, то запрещенный предмет хранил, два-три рапорта, и хозяин подпишет постановление о водворении в штрафной изолятор.
Мажухно пользовался другим методом. Он не мешал назначению на ту или иную должность незнакомого ему осужденного, но после назначения последнего на должность, спустя некоторое время, когда тот уже привык к власти, расслабился, Мажухно брал его в клещи и начинал третировать. Старался склонить заключенного к сотрудничеству с оперативной частью.
Даньшин, подойдя к кабинету начальника оперчасти, набрал полную грудь воздуха, выдохнул и постучал в дверь. Приоткрыв первую дверь, постучал во вторую. Вход в кабинеты к оперативникам, оборудованы тамбурами, чтобы невозможно было подслушать из коридора. При открывании первой двери в кабинете над входом загорается лампочка, поэтому приложить ухо ко второй  двери никому не удастся.
- Разрешите!
- Входи, - ответил Мажухно.
Из-за маленького роста Мажухно, казалось, сидел за столом на очень низком креслице. Перед ним стоял огромный графин, доверху заполненный  чистейшей водой. Поговаривали, что «расконвойники» ежедневно приносят в зону молочную флягу с родниковой водой, специально для штабного начальства. Где-то в двух километрах от колонии в лесу бьет ключ, и вода там кристально чистая.
Евгений представился:
- Осужденный Даньшин. Здравствуйте, гражданин капитан. Вызывали?
- А дальше?
- Не понял, гражданин капитан?
- Не, ты совсем охренел? - Мажухно встал, отодвинул ящик стола, вынул оттуда наручники и, вертя их на среднем и указательном пальцах, стал прохаживаться от стены к окну и обратно.
- Извините, гражданин начальник, я действительно не понял, -  оправдываясь,  произнес Евгений.
- Ты забыл, как должен представляться осужденный? А статья, срок, начало срока. Ты чего, Жека? Припух? Или бабы все памороки отбили? Обнюхался духов и трусов? А ну, как положено, представился!
- Осужденный Даньшин. Статья 103 УК РСФСР. Срок 10 лет усиленного режима. Начало 30 мая 1983 года, Конец срока 30 мая 1993 года.
- Соображаешь. Так что, Женька, водочку попиваем, баб потрахиваем, колбаску жрем. Неплохо для убийцы пристроился. Так и на воле не каждый живет.
- Гражданин начальник, я не пью водку и никого не трахаю.
- А мне по хрену! Ты понимаешь это или нет? По хрену мне! Захочу, именно за это и сядешь в кандей, ты меня понял?
- Понял. Но это будет несправедливо.
- Чего? Ты чё мелешь, гражданин осужденный? Какая справедливость? Завалил человека и рассуждаешь о справедливости?
- Я не признал себя виновным, гражданин начальник.
- Тем более, почему же такие привилегии в месте исполнения наказания? Приговор вступил в законную силу, ты игнорируешь этот приговор, не признаешь себя виновным, вследствие чего, естественно, и не раскаиваешься. И вдруг, нате вам, гражданин Даньшин, должность, тепло, сыто, уютно. Как это понимать? Почему другие зэки пашут на производстве, на выезде, на стройке, на холоде, под дождем? А ты ходишь, теток обнюхиваешь? И при этом, заметь, не раскаиваясь в преступлении. Почему?
Такого оборота Евгений не ожидал. Чтобы не наговорить глупостей, он решил молчать. Конечно, добровольно отказываться от должности завхоза школы ему не хотелось. А, как он подумал, Мажухно клонил именно к этому, но разговор неожиданно перешел в другую плоскость.
- Ладно, присаживайся, - капитан указал взглядом на один из стульев у приставленного стола, плюхнулся в кресло, закурил и продолжил:
- Даньшин, я закрою глаза на то, что ты влез в школу без согласования со мной. Но! Ты обязан мне помогать, – капитан бойко щёлкнул пальцами.
- В каком смысле? – удивился Даньшин, он понял: Мажухно вербует его в агенты.
- В прямом. Мне нужна твоя помощь. Ты готов?
- Готов, - ответил Евгений и, спохватившись, добавил, - в пределах разумного.
Мажухно пристально посмотрел на заключённого и сказал с хитрой улыбкой:
- Все в нашей работе разумно, без нашей работы вы бы давно друг другу глотки перегрызли. А мы вас сдерживаем, не даем превратить колонию в сборище зверей. Значит, так. Слушай внимательно и запоминай. Надеюсь, ненужно напоминать и предупреждать, чтобы наш разговор остался за этими дверями и никому не был известен.
- Да, да, - усердно закивал головой  Евгений.
- Так вот, Женя, кто-то из ваших баб таскает водку в зону. Я примерно знаю - кто, но ее нужно поймать с поличным. Необязательно с водкой, с чем угодно, главное - с запретным. Понял?
- Пока нет, - тихо ответил Даньшин.
- Тупишь, Женя! Тупишь, – капитан развёл руками. - Нужно сделать заказ. Попросить, чтобы она что-нибудь принесла, и сообщить мне. Теперь ясно?
- Я должен выступить в роли провокатора? –  спросил  осуждённый и подумал: «Мало тебе своих стукачей? Зачем я понадобился?».
- Где ты этих слов нахватался? «Провокатор»! Твою мать. Это наша работа: выявлять тех, кто нарушает закон. Понимаешь? Сегодня она чай тащит зэку, завтра водку, послезавтра наркотик, а там, смотришь, и пистолет затащит в лагерь. Понимаешь? Если ты встал на путь исправления, если хочешь пораньше освободиться, да и здесь в зоне жить лучше, чем другие, то просто обязан помогать администрации выявлять преступников. Тем более, ты же сам сказал, что готов помогать. Не так ли?
- Так... Если не секрет, кто, по вашему мнению, таскает водку?
- Вот, - оживился Мажухно, - это уже конкретный разговор. Я думаю, и даже уверен, что это Татьяна Жучкова, учительница физики.
- Мне кажется, это чей-то наговор или ошибка, - усомнился Даньшин.
- Ошибка? – Мажухно привстал из кресла. – Нет, Даньшин, это та еще сука. Хитрая и коварная. Эта стерва только прикрывается профессией учительницы, на самом же деле она законченная шлюха. И моя задача – это доказать. Я считаю, что таким особам не место в школе для осужденных. Ну что? Сотрудничаем или как?
- Гражданин капитан, - тяжело вздохнул Евгений, - может, позволите мне собраться с мыслями, подумать немного. Все как-то неожиданно.
- Хорошо, - спокойно ответил Мажухно, - иди и думай, хотя, чего здесь думать. Ты же знаешь, если я о чем-то прошу, мне отказывать нельзя. Но сделаем вид, что ты думаешь, а потом добровольно согласишься. Даю подсказку: это не стукачество, это борьба с преступностью. Ты же не признаешь себя преступником? Чего молчишь? Я спрашиваю, ты себя признаешь преступником, убийцей или нет?
- Нет, не признаю. Я никого не убивал.
- Вот и прекрасно. С кем я должен сотрудничать? С такими, как ты, Евгений. Твоя совесть перед законом чиста, ты не преступник, следовательно, такие, как ты, и должны стать нашей опорой в деле разоблачения преступных элементов.
- Разрешите идти? – Даньшин встал со стула.
- Иди! Думай. Я тебя вызову.
- До свидания, - Евгений вышел из кабинета и направился к выходу, расположенному в самом конце коридора.
Все кабинеты начальников различных служб находились на втором этаже. Первый этаж занимала столовая, третий был отдан под общежитие 1-го отряда, так называемого по старинке ХЛО (хозяйственно-лагерная обслуга). На втором этаже, кроме кабинетов, располагались актовый зал и библиотека.
За дверью библиотеки Даньшин услышал шум и, приоткрыв дверь, увидел несколько человек с газетами в руках. Заведующий библиотекой Серега Белоконь вслух что-то зачитывал, а остальные словно проверяли, не ошибся ли, не пропустил слово или фразу. Белоконь был приятелем Даньшина и, увидев в дверях Евгения, закричал:
- Женя, иди к нам! Ты даже представить не можешь, что мы сегодня получили.
Посреди читального зала валялись мешки с прессой. Обычно работники библиотеки никогда себе такого не позволяли. Мешки заносились за стойку библиотекаря, и там вся корреспонденция аккуратно раскладывалась по полочкам, каждая отдельному отряду.
Сегодня должно было случиться что-то невероятное, из ряда вон выходящее.
- Что-то важное? – спросил Даньшин.
- Важнее не бывает! - радостно прокричал Белоконь.
- Да говори конкретнее, – с раздражением произнёс Евгений.
- Амнистия, Женя! Указ в «Известиях» сегодня об амнистии!
Даньшин махнул рукой и, присев на стул, сказал:
- Удивил. Мало их, что ли, этих амнистий? Какая амнистия для усиленного режима? Кого у нас амнистируют – малолеток да баб беременных, ну, может, еще кого из ветеранов.
- В том и суть, что необычная амнистия. На, почитай! – Белоконь протянул Даньшину номер газеты «Известия» от 19 июня 1987 года. Бросилось в глаза: «Указ Президиума Верховного Совета СССР  об амнистии в связи с 70-летием великой октябрьской социалистической революции» В конце текста две фамилии Громыко и Ментешашвили.
- И что тут? – все еще с недоверием спросил Даньшин и, криво улыбнувшись, добавил: - ну и фамилия у секретаря президиума - Мент-Ешашвили.
- Пусть хоть три мента, ты почитай,  - ликовал Белоконь, - внимательно почитай. Здесь не только усиленному режиму, тут даже «полосатикам» обламывается.
- Держи карман шире, всех нагонят на свободу, - съязвил Евгений, вникая в текст.
- Жека, ты почитай, все сам поймешь. Там очень просто. Кто одну треть отсидел, всем срока  половинят. Это нам, первоходкам, а «полосатым» одну треть сбрасывают от срока. Врубаешься? Ты сколько отсидел?
- Четыре года.
- Ну вот, осталось шесть. Значит, треху долой! А мне еще девять лет корячиться. Но ведь шесть отсидел. Значит, четыре с полтиной скинут.
- А статьи?
- Да там никаких статей. Только ходки.
Даньшин повернулся к окну и стал внимательно читать газету.
Оказалось, и правда, Даньшину должны сократить срок на три года, то есть оставшиеся шесть лет разделить пополам. В пункте «е» девятой статьи Указа чёрным по белому было написано: «Сократить лицам, не подлежащим освобождению от наказания на основании настоящего Указа, оставшуюся часть наказания. Осуждённым, отбывающим наказание в исправительно-трудовых учреждениях, отбывшим не менее одной трети назначенного срока наказания: судимым к лишению свободы не более двух раз – наполовину; судимым к лишению свободы более двух раз – на одну треть».
- Слово «наказание» четыре раза в одном предложении упомянули, - пробормотал Даньшин и, вспомнив приснившийся ему прошедшей ночью сон, и двух человек по разным берегам реки, подумал: «Наверное, черный  - это Мажухно, а второй – Белоконь. Надо же, и фамилия соответствующая у Сереги, с белым оттенком. Так, наверное, люди начинают верить в сны, колдунов и гадалок».
- Менты начнут беспредел творить, - грустно произнёс Даньшин.
- Это почему? – удивлённо спросил Белоконь.
- Вот этот пунктик меня настораживает, - Евгений ткнул пальцем в газету, - видишь? «Не сокращать в соответствии с настоящей статьёй наказание злостным нарушителям режима».
- Ты чего, Жека? – рассмеялся Белоконь. – В «отрицалово» записался? Нам это не грозит, пусть блатные локти кусают.
- Нет, - вздохнув, ответил Даньшин, - я не записался в «отрицалово», но, чует моё сердце, кто-то запишет. Газетку возьму с собой?
- Возьми, конечно, - ответил Белоконь.
- Спасибо. Поживём, увидим. – Женя махнул рукой и вышел из библиотеки. 
У себя в школе он попросил дневального заварить ему чаю покрепче и, завалившись на диван, задумался: «Неужели это реально – на три года  срок сократить? Если такое случится, жизнь станет другая. Считай, срок позади. Можно идти на поселение. Не могу поверить. Дай-ка ещё почитаю документ».
Даньшин снова развернул газету и стал медленно, вникая в каждую фразу читать.  В дверь постучал дневальный.
- Чай, Женя!
- Ага, спасибо, сюда поставь, - Даньшин приподнялся с дивана и указал пальцем. – Да не ставь на стол, след останется от горячего, вот же подставка.
Из динамика, висевшего у двери,  доносилось: «Перестройка – работа сложная, она не потерпит искусственного спрямления, упрощения, что уже было в нашей истории»… Ну, и так далее.