В привычной толчее у пригородных касс Ярославского вокзала я его приметил не сразу. Он был довольно неряшливо одет, но его костюм еще сохранял следы былого приличия. Трехдневная щетина покрывала лицо, однако этот человек совсем не походил на бывалого бродягу. Вот если бы только не взгляд… Мутные, белесые глаза выражали лишь одно чувство – злобу на всех и вся.
– Бать, дай червончик на опохмел! Душа горит, не сдюжу…
– Не дам.
– Че так? Жаба давит, да? Перед тобой человек помирает, а тебе червонца жалко.
– Не дам, потому что пропьешь.
– Слы-ы-ышь ты, поп! А еще Богу служишь!
Он продолжал увещевать меня на свой манер, но тут, словно разряд молнии пронзил мое сознание. Ухмылка! Как же я это сразу-то не понял? Эту фирменную улыбочку, смесь комсомольского задора и разбойничьей удали я узнаю из тысячи:
– Серега, ты?!..
Вопрос прозвучал уже в полной тишине, видимо, мой ошалевший взгляд заставил невольного собеседника осечься на полуслове. Есть такое выражение человеческих глаз, когда тебя словно спрашивают: «Слушай, а где я тебя мог видеть?»
Теперь удивляться настал его черед. Лоб прорезали глубокие складки: он явно пытался мысленно стереть бороду с моего лица:
– Якорный бабай! Боцман, ты, что ли?
Через секунду мы уже сжимали друг друга в крепких мужских объятиях. Этот особый род приветствия знаком только тем, кто вместе тянул нелегкую матросскую лямку. Обнимая товарища, важно похлопывать ладонью по спине так, словно ты искренне хочешь отбить ему почки. Чем сильнее удар – тем больше радость от встречи, это закон.
Я часто примечал, как здороваются давнишние армейские кореша, «сапоги», как мы их величали на флоте. Вроде бы все то же самое, да только чего-то не хватает. Лишнего года службы и соленого ветра в лицо, что ли…
– Слушай, братишка, выручай. Меня Нинка из дома выгнала, пью вторую неделю беспросветно. Ночевать негде. Менты все деньги из карманов выудили. Кранты полные.
Он еще что-то радостно тараторил, а я уже протягивал деньги в кассу:
– Пожалуйста, до Болшево. Два билета.
За окнами электрички замелькал привычный пейзаж: серые нагромождения московских бетонных джунглей, перемежающиеся спасительными зелеными островками лесопарковых зон. Серега был несказанно рад встрече и балагурил без умолку. Он иногда улыбался чему-то своему и на мгновение замолкал, но потом, спохватившись, начинал говорить еще быстрее. Словно хотел успеть рассказать мне обо всех своих невзгодах до того, как электричка распахнет двери на подмосковной станции Болшево.
Его история была похожа на тысячи расхристанных человеческих судеб теперешней России. После службы на флоте подался в коммерцию, на изломе девяностых годов, когда по стране гуляли шальные деньги, сумел разбогатеть. Стандартный набор «нового русского» из мобильного телефона, иномарки, загородного дома и жены-манекенщицы тешил тогда его самолюбие, раздувал до вселенских масштабов ощущение собственной значимости.
Но если человеку не на что опереться в жизни, то срабатывает жестокое житейское правило: «чем выше полет, тем стремительней падение».
Деньги открыли дорожку к запретным плодам: дорогим напиткам, продажной любви и азартному угару казино. Грех всегда сладок, и часто человек даже не помышляет о борьбе с ним. Наоборот – всеми силами стремится на липкий мед порока. Постепенно такой образ жизни стал неотъемлемой частью натуры моего флотского друга. Жадный, мрачный, вечно брюзжащий тип накрепко засел в душе весельчака Сереги Торопыги, лучшего радиометриста на нашем корабле.
Мне почему-то вспомнилась наша первая «вечерняя справка», так на флоте называли обычную поверку, перекличку в строю.
Седой мичман устало скользил взглядом по списку новобранцев, коверкая незнакомые фамилии:
– Матрос Торопыга!
Из глубины строя раздалось залихватское:
– Здесь!
– На флоте, услышав свою фамилию, отвечают «я!» Торопыга, вам ясно?
– Я здесь! – отозвался из строя тот же веселый голос. Команда дружно грянула жеребячьим хохотом.
На удивление расправы не последовало. Мичман спокойно повел бровью:
– Ну, что ж, по всему видать, толк будет. Торопыга он и есть Торопыга.
…За окном уже замелькали знакомые сосны. Еще пару минут и – наша станция. Столичная толчея наконец-то сменилась относительным простором ближнего Подмосковья.
...Дачный самовар весело клокотал крутым кипятком. На родовой подмосковной даче это уже давно стало ритуалом: приехали гости – ставь самовар. Тем более что это был не какой-нибудь электрический гибрид, а настоящее антикварное чудо, посеребренное и препоясанное медалями тульских мастеров. Колодезная вода, вскипяченная на еловых шишках, приобретала в этом самоваре ни с чем не сравнимый вкус.
Но чай Серегу явно не радовал. Мелкая дрожь в руках предательски свидетельствовала о продолжительном запое.
– Меня, короче, партнер мой подставил.
Попал я, братишка, на такие бабки, что столько и у Рокфеллера нету. Ну, тут, понятное дело, началось! Бандиты прижали очень крепко, перекрыли кислород – не продохнуть. Тоже мне, братва, их же на бережку подшатывает! – Серега сжал кулак и рельефно скрипнул зубами. – Потом, когда все отняли… ну, почти все… запил я, братишка. Запил так, что дизеля – в разнос и шлюпки на воду! Пил отчаянно, до саморазрушения. Хотелось до смерти упиться, веришь, нет? Все по ветру пошло…
Он поднял на меня уставший взгляд.
– Слушай, у тебя похмелиться нету, а?
Я молча подошел к холодильнику и, открыв дверцу, на мгновение задумался. Неожиданно предвкушение нелегкого, но благородного поединка захлестнуло меня.
– Тут ведь пивом делу не поможешь, да, Серега?
И я решительно поставил на стол початую бутылку водки:
– Не хватит, я еще сбегаю.
Торопыга перевел на меня тяжелый взгляд.
– Смотри, рискуешь. У меня если первая рюмка в жерло залетела – все, кранты! Пока не упьюсь в хлам, не остановлюсь. Сальники уже не держат.
– У меня тоже было такое…
– Чего?..
– Я, Серега, тоже как-то пытался беду водкой залить. Так что… Пока ты шел туда, я шел уже обратно. Разговор у нас с тобой долгий. И непростой. Наливай!
На меня, не мигая, смотрела пара удивленных глаз. Ставшая привычной молитва перед трапезой и просьба к Богу «благословить ястие и питие…» явно озадачила моего товарища.
Первая рюмка в России всегда почти дружеское рукопожатие:
– Ну, за встречу!
Когда долгожданная теплая волна разошлась по жилам, мой собеседник явно оживился и дал волю эмоциям:
– Слушай, так ты что, в натуре в попы
подался?
– С чего ты взял?
– Так бородища, вон какая! Молишься опять же.
– Нет, Серега, я не священник. Иногда пою на клиросе, работаю в духовном журнале, стараюсь ежедневное молитвенное правило не запускать. Не всегда получается, но я – стараюсь, как могу.
– Ты ж на флоте секретарем комсомольской организации был!
– Был – и что с того? Эх, мил друг Серега, пойми ты, нет в христианстве прошлого. Есть только будущее, и это будущее – жизнь вечная. Про апостола Павла что-нибудь слышал?
– Ну…
– А знаешь, кем он был до того, как уверовал? Карателем! Звали его Савл, и он именем Рима вырезал в городах целые общины первохристиан. А сейчас он – свят.
– Странно все это… Впрочем, вон я как-то маму покойную в Оптину пустынь возил, так тот монастырь тоже разбойник основал. Получается, что вы знаете путь к прощению?
– Нет. Христос дал нам путь ко спасению. Но лежит он только через прощение и любовь.
– Не понимаю… Ладно, давай по второй, для ясности ума…
Потом была и третья, с неизменным «за тех, кто в море». Потом четвертая, пятая…
Вскоре мне стало казаться, что мои расчеты неверны и незримых гостей нам с Серегой уже не дождаться.
– Нет, ты мне объясни, чего тебя в церковь-то занесло? – не унимался Торопыга.
– Не знаю, поймешь ли. Я там дома.
– Это как?
– А вот так. Тепло там. Тепло и спокойно, как в отчем доме. И чувствуешь, что именно здесь – средоточие жизни.
Серега потянулся к бутылке:
– Нет, вас не разберешь! Я как-то в церковь зашел, так меня старухи чуть не покусали, не там стоишь, не так крестишься! Я-то, чисто, батюшке хотел деньжат подкинуть. Ну, что б у меня там дела поперли и все такое. А они меня чуть не загрызли!
Вот оно! Первой волны раздражения я все-таки дождался. То ли еще будет. Успокаивало одно: противник мне давно знаком. И этот противник – не Сергей, а тот, кто незримо стоит за его левым плечом. Былой опыт горького пьяницы научил меня безошибочно распознавать его повадки. Я хорошо знаю каждую его интонацию, каждую ужимку и скудный набор бранных слов. Он всегда оказывается рядом, едва люди поднимут за столом первую чарку. И терпеливо ждет. Раньше его звали «зеленым змием», а теперь, пожалуй, он носит более изощренное прозвище. Про себя я его кличу «хмельным бесом».
Взгляд у Сереги стал тяжелым, он подпер щеку рукой и начал изливать мне свою душу. Странная все-таки штука, русское застолье! Случайному собутыльнику мы готовы вывернуть наизнанку все свое нутро, поделиться самыми сокровенными чувствами, которые порой скрываем даже от близких людей. А уж когда за столом оказывается давнишний друг, то степень искренности и ожидания ответного сочувствия не знает границ.
Вот и теперь Серега выкладывал мне свои самые потаенные помыслы, перемежая откровения отборной корабельной матерщиной. Что и говорить, в этом деле он был мастак!
Но я был к этому готов:
– Слушай, как ты думаешь, у тебя ангел-хранитель есть?
Серега вытаращил на меня глаза и как-то неуверенно произнес:
– Знамо дело, есть! Я бы сейчас перед тобой не сидел, если бы не он… – Торопыга вздохнул и начал по второму кругу пересказывать мне историю про бандитские разборки.
Этого-то я и ждал:
– А ты знаешь, что каждое бранное слово заставляет его отступать от тебя? Ты выматерился – он делает шаг назад. Еще раз – еще шаг. Может так далеко отойти, что когда надо – не поспеет помочь.
Серега задумался. Но минутное замешательство сменилось изощренным сарказмом:
– Ты это… Ты тут свою поповскую пропаганду мне на уши не вешай! Какие, к едрене фене, шаги! У него же ног-то нету, он ведь дух бесплотный!
Что ж, мой товарищ оказался не настолько безнадежен. Он явно что-то слышал об ангельской природе.
– Дух говоришь? Это верно. Но разве нас окружают только добрые ангелы?
– Слушай, хватит меня экзаменовать! – раздражение моего собеседника достигло апогея и… я уже не узнавал своего друга. Тембр голоса стал другим, более надтреснутым, что ли… Фразы – отрывистые, интонация – на грани истерики. Ну, вот и дождались! Присутствие беса было столь очевидным, что у меня мороз пробежал по коже.
«Матерь Божья, заступница, спаси и пронеси…» – только и успел я подумать, а мой собеседник уже вовсю наседал на меня.
– Ты что думаешь, я не знаю, кто такие бесы? Думаешь, я Достоевского не читал? – Серега сжал кулаки и стал приподыматься из-за стола.
Напряжение нарастало, и было понятно, что до пьяной драки – мгновение. Но я точно знал, какая сила может превозмочь любые человеческие немощи. Этот пламенеющий меч мы всегда носим с собой.
– Серега, а ты крещеный? – я посмотрел ему прямо в глаза.
Он сразу как-то обмяк.
– Родители-то коммунистами были. Так что бабка меня в детстве тайком крестила. Она…
Я ловко оборвал его фразу и продолжил за него:
– …все посты соблюдала, молилась каждый день, в деревенском доме у нее иконы висели. Вот бабушка твоя была истинно верующей, а эти, теперешние, которые в церковь всем скопом подались,– совсем не то!
– Хм… А ты откуда знаешь?
– Да не поверишь, я эту песню в тысячный раз слышу. И все одно и то же, как по нотам! Ты мне лучше скажи, где твой нательный крест?
– Да не нужен он мне, потому что….
– У тебя Бог – в душе и носить крест необязательно, – я улыбнулся, потому что мой захмелевший друг настолько опешил, что начал понемногу трезветь.
– Ты что, мысли читаешь?
– Нет, Серега. Знать помыслы человека может только Бог. Ни я, ни даже окружающие нас бесы этого не умеют. Они ждут твоих слов. И как только ты их произносишь – начинают действовать. Никогда не замечал, что если рассказать кому-то о своих планах, то осуществить их гораздо труднее? И потом… ты лучше меня знаешь, ничто нам не развязывает язык лучше вина. А вино, Серега, для любого христианина – святыня.
– Как это алкоголь может быть святыней? От него одни только беды! Сам же говорил, что пьянкой делу не поможешь!
– Ты что-нибудь про Тайную вечерю слышал?
– Само собой. Это когда Христос с апостолами… Иуда еще там был…
– Это была последняя трапеза Спасителя перед крестными страданиями на Голгофе. Вот смотри, – я достал с полки Евангелие и не спеша прочел: – «И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите; сие есть Тело Мое. И, взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из нее все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая. Истинно говорю вам: Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божием» (Мк. 14, 22–25).
Серега молчал, пытаясь осмыслить евангельский текст. Мне оставалось только продолжать:
– Пойми ты, что именно в воспоминание о Тайной вечере Церковью и установлена главная служба – Божественная литургия. И вино – ее неотъемлемая часть. Во время службы оно становится кровью Спасителя, не меняя видимости вина. Но люди слишком часто находят вину совсем другое применение…
Он не нашелся, что ответить. Отрешенный взгляд, сжатые губы, надсадное сопение – все свидетельствовало о том, что я попал в самую точку.
– Осуждаешь?
– Исключено. Осуждение ближнего – первейший враг христианина. Пожелаешь человеку зла, оно же к тебе и вернется. Что посеешь – то пожнешь, это евангельский закон и он – непреложен.
Было видно, что мои слова возымели действие. Сейчас самое главное – не медлить:
– Вот ты, Серега, мне душу свою излил, всю свою жизнь многотрудную по полочкам вместе с матом-перематом разложил, но разве так можно? Да, в человеке заложена потребность поведать свои грехи, исторгнуть их из своего сердца и омыть почерневшую совесть слезами. Но возможно это только на исповеди, а не за бутылкой водки. Пьянка – это подделка покаяния, суррогат, когда ты бесам исповедуешься, а не Богу.
Торопыга уткнулся лицом в ладони и буквально простонал:
– Ну, ты и гад! Я тебе, как лучшему другу, выговорился, а ты… Да подавись ты своей водкой! Думаешь, подпоил меня, так можно ко мне в душу залезть?
Но последняя атака бесплотного врага была обречена на провал. Я уже знал, что мне нужно делать. Года два назад я купил в церковной лавке простенький нательный крест. Купил по наитию, словно знал, что он мне рано или поздно понадобится. И вот он дождался своего часа.
– Ну… спасибо, – Серега неуверенно положил крест на ладонь, – а что теперь делать-то надо?
– Вот тебе крепкий шелковый шнурок, перекрестись, целуй крест и – повяжи его на шею. И еще, – я открыл перед ним Евангелие от Матфея на 16-й главе, – читай!
Он быстро пробежал текст глазами и на мгновение осекся. А потом… Потом по его лицу ручьем заструились слезы. Это не было пьяной истерикой, это было первое в его жизни раскаяние. С трудом сдерживая себя он произнес неуверенным, дрожащим голосом:
– «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною…»
Мне же оставалось одно – с радостью выдохнуть:
– Аминь!