Я залезла в старую-старую книжку британского арабиста за правдой об Исламе, а встретила тебя.
«Матери ветра» - так, оказывается, арабы называли женщин, у которых рождались одни девочки. Красиво. Я даже замерла, пробуя метафору на вкус. И действительно почувствовала ауру, ветерок. Северный, холодный, он вдруг наполнился жаром, морской солью и превратился в сирокко.
Ветер принес меня к тебе – по прямой, через пять поколений, пять деторождений, мучительных и бесполезных, если верить мусульманам.
Кстати, ты и арабы – не такое уж дикое сочетание. Сицилийская кровь, порченая маврами. Может, поэтому они привели меня к тебе? Непредсказуемый ветер судьбы, судебный ветер.

Вообще-то, я знала о тебе всегда. Еще в детсадовском возрасте разглядывала единственную большую фотографию семьи Цешинских. На фото начала века всего двое мужчин – пожилой отец и крошечный внук. Царят одиннадцать девушек и строгая мама. Я, конечно, смотрела только на девочек в кружевных блузках. Кудрявые, большеглазые, нежные. И, конечно, обратила внимание на одну из младших, в правом верхнем углу – с грубоватым, застенчивым лицом, слишком смуглую и черноволосую. Темное платье, тяжелый шелковый бант, в руках скрипка.
- Это Марийка, - объяснила твоя внучка. – Единственная из нас, похожа на бабушку Низио. И самая талантливая.
- Некрасивая, - вынесла я жестокий детский вердикт. – Слишком черная.
Девочка-скрипачка, надежда семьи, умерла в восемнадцать от тифа.
Но ты можешь спать спокойно: наследники рода Низио – смуглые, носатые макаронники - все еще выскакивают в огромной семье.

Мне, праправнучке, не досталось от тебя ничего. Иногда, в порядке прикола рассказываю об 1/16 сицилийской крови.
Прости меня, я действительно ни разу не замечала, что принес ветер из XIX века. Я ни разу не пыталась пройти по прямой, обнаружить то, что объединяет нас, матерей ветра.

Есть голые факты. Голые? Нет, факты-зеркала, закутанные в темные, стекающие в землю, тряпки. Это Сицилия.
Но начать надо все-таки с востока, с польского восстания 1862 года, с нищего юного шляхтича, удравшего от сибирской ссылки в веселую орду Гарибальди. Забавно: Сибирь все-таки не миновала твоих наследников, Анджей Бутрим…
Наемник пламенного Джузеппе высадился на зеленом острове в августе. Гарибальди рвался к Риму. Шляхтич, потерявший все и всех, рвался к смерти.

Как вы встретились?
Знаешь, мне ничего не приходит в голову кроме классической сцены из «Крестного отца». Фруктовая роща и смуглая девушка, запыхавшаяся на бегу. Под кожей у нее не кровь – гранатовый сок. Картинка под музыку Мариконе «Любовь женщины». Жаль, ты не слышала эту мелодию, которую я люблю больше самой любви.
Думаю, ты увидела его первой – бледного славянина с обреченным лицом. В этот момент ты взяла его в мужья, хотя он никогда не узнал о твоей воле.
Женщины в нашем роду сами выбирают мужчин.
Ты взяла его в свою жизнь вопреки ярости отца и братьев (А может, у тебя тоже не было братьев?). Ты взяла чужого мужчину вопреки всему. На суровое военное венчание не пришел никто из соседей. Да, мой прапрадед не был похож на Майкла Корлеоне, разве что гонором – чем еще могут похвастаться поляки.
Но ты не ошиблась в Анджее Бутриме. Женщины в нашем роду редко ошибаются в выборе.
У твоих шестерых девочек были польские имена. Каждая - дар обреченному славянину, напоминание: эй, держись, мы здесь, с тобой.
Последняя дочь получила твое библейское имя.

Младшую из Бутримов, в замужестве Цешинскую, я помню. Мне – пять. Прабабушке Марии - девяносто. Стройная старуха сидит в плетеном кресле, во дворе. Слепая, с прямой спиной, неподвижное, четко вырезанное лицо с крупными веками, строгими губами. В ногах у нее кипит жизнь – копошатся куры, шелестят кошки, пробегают дети.
О чем она думала? Тихо перелистывала жизнь. Одиннадцать дочерей. Две войны. Однажды, еще в 20-х, за неделю похоронила троих детей. Две девочки ушли от тифа, одна – от скарлатины. 15, 18, 22 года. Последняя должна была на днях выйти замуж.
У прабабушки было очень спокойное лицо. Безветренное.

Как жаль – тебе ничего неизвестно о судьбе внучек и правнучек, Мария Низио. А может, это не так? Может, еще тогда, в гранатовой роще ты знала, что оставишь нам в наследство, куда подует ветер?
Ты не рожала роковых женщин и фанатичных матерей - только жен. Ты подарила всем нам эту странную профессию, требующую решимости, терпения и надежды. 
Я вспоминаю, ищу в родне одиночек. Их нет. Наших мужчин могли отнять только война, ссылка и смерть, больше ничего.
Даже ослепительная твоя праправнучка, Анна - королева красоты, контракты, работа за рубежом -  все бросила, в двадцать лет шагнула с парижского подиума в объятия своего мужчины. Вместо миллионных гонораров – семья, ребенок. Конечно, девочка - а как же?

Еще жива моя бабушка Стефания. Уж не твой ли это характер, Мария Низио?

- Отстаньте от девчонки! Пусть носит все, что нравится, пусть хоть голая ходит – ей девятнадцать.

- Бабушка, слушай, что прочту: «Есть женщины, у которых не было любовников, но нет женщин, у которых был только один любовник».
Лукавый взгляд зеленых глаз:
- Есть такие женщины.

- Аленка, ну как тебе замужем?
- Еще не поняла.
- За полгода не поняла?
Она качает головой:
- Это не твоя проблема, детка. В нашем роду холодных женщин не было.

- Бабушка, почему тебя так любит дед?
- Ума не приложу. Самой удивительно. Мужчины ко мне всегда слишком серьезно относились.

После смерти деда, гневно:
- Никто из вас мне его не заменит. Можете не стараться.

Твоей внучке сегодня 93. Последняя из огромной семьи, Стефания гаснет, как свеча. Она уходит к тебе.
Может, в этом тайна – ветер возвращается. 

Мы, конечно, рожаем сыновей, любим их больше, чем ветреных дочек и даже не пытаемся это скрывать. Но главные в нашей жизни – мужья, самые дорогие дети. Наверное, каждая из нас получила от тебя знание: нет ничего на свете дороже семьи. Запредельная степень родства с мужчиной – вот что принес ветер из XIX века.

Иногда ты мешала мне, Мария. Особенно по молодости, когда мечталось о легких, ветреных отношениях. Любая связь превращалась в инцест. Никто из мужчин, меченых твоей густой гранатовой кровью, не уходил.
И тянется за мной десятилетиями вечная вина.

Мы, конечно, рожаем сыновей, любим их остро и ревниво. Но что они значат по сравнению с дочкой – теплым ветром, несущим семью в будущее. И что мальчики значат для отца, по сравнению с маленькой собственной женщиной.
Мы полтора века дарим дочерей своим любимым мужчинам. Как ты, Мария Низио.

Кажется, я срываюсь на фальцет, когда говорю с тобой. Это неправильно. Сейчас, спустя век после смерти ты слышишь только шепот. В шепоте больше ветра.
Послушай напоследок историю о твоем последнем чуде, Мария.
Я говорила, что мне от тебя ничего не досталось. Это неправда. Понятно, что предпочла бы твои роскошные косы или яркие средиземноморские глаза, но на нет и суда нет.
Зато у меня есть твой крестик, дешевый маленький католический крестик из красноватого золота с эмалевой вставкой. На обороте корявое клеймо итальянского ювелира.
Я носила его лет семь, очень рисковала – дужка почти протерлась.
Похоже, он приносил мне удачу.
В 2000-м году подруга шла в роддом рожать мертвого сына. Так сказали врачи. На УЗИ обнаружилась огромная киста головного мозга.
- Умрет парень в родах, оно и к лучшему, - вынесли вердикт акушеры.
Я обняла ее и надела на шею шнурок с твоим крестиком, Мать ветра.
Наташа родила здорового милого мальчишку. Диагностическая ошибка? А может, все гораздо серьезнее? Недаром твой крестик, Мария, расплавился на Наташкиной груди.
Носить его теперь невозможно. Запаять никто не берется. Ювелиры говорят, что от температуры эмаль выпадет.
Крестик бездействует.
Значит, так нужно. Значит, Мария Низио, Мать ветра, устала нянчиться с детьми – своими и чужими.
Неужели тебя не хватит на шестое поколение, на девочку-подростка – дерзкую и беззащитную? Слишком яркую, слишком смелую, слишком темноволосую – твою.
Ты очень ей нужна.