Рынок был похож на стоянку армии кочевников. Казалось, Орда подошла вплотную к городу, но так и не сумела перевалить через кольцевую дорогу. Колеса кибиток вмерзли в грязь, шатры обзавелись  фанерными стенами и только выцветшие флаги, видевшие другое небо и другую землю, так же трепетали на высоких шестах.
Я пришел сюда по коммерческому делу. Здесь, в самом центре скопления складов, контейнеров, ангаров и торговых палаток меня ждал человек. Человек этот не имел ярко выраженной национальности и возраста, а звали его Зинур.
Зинур был торговцем. Не бизнесменом, не коммерсантом, а именно торговцем. Из тех торговцев, про которых уважительно говорят: "Пол-Москвы кормит". Действительно, склады, торговые точки и перевалочные базы Зинура покрывали Москву частой сетью. У него был даже представительский офис в стеклянно-стальном лужковском бизнес-центре. Там пустовал без хозяина роскошный кабинет с триколором, портретом Путина и золотыми сурами Корана на стенах. Наполненные своей значительностью, неплохо оплачиваемые юноши и девушки переводили кипы бумаги на "новые концепции маркетинговых стратегий" и "альтернативные планы продвижения брендов". Все это было фальшивкой, иллюзией, но Зинур, усмехаясь, говорил - "Пусть будет" - и направлял туда совсем не толстый по сравнению с другими статьями расходов ручеек денег. Пачки засаленных пятисотрублевок превращались в аккуратные выписки по зарплатным счетам, ксероксы наполняли воздух теплом и запахом озона. Дела шли.

Но настоящим сердцем торговой империи, местом силы был маленький вагончик на  безобразном азиатском рынке. В этом вагончике Зинур дневал и ночевал. Там стоял продавленный диван, на котором было сексуально использовало не одно поколение крашеных хной и перекисью наемных продавщиц, и мутноглазый телевизор советской постройки.
Из офисной техники присутствовали обмотанный прозрачным скотчем радиотелефон и старый, но живучий ксерокс. На ксероксе шлепали стопроцентно поддельные сертификаты и качественные удостоверения.
Тем не менее, именно сюда сходились все ниточки. Войти в этот вагончик было труднее, чем миновать три кольца охраны из блестящих раскормленными рожами "ветеранов спецподразделений".

В свое время я попал туда и даже сумел продать Зинуру свой товар. Теперь я шел, чтобы обговорить технические вопросы и уладить формальности. Мне повезло, хозяин был на месте. Обычно Зинур ходил по рынку, трогал мятые, покрытые масляными пятнами коробки с товаром и сам управлял целой армией своих безликих рабов. Толпы то ли таджиков, то ли уйгуров, то ли калмыков, а может быть просто людей загадочных, веками незнаемых народностей подчинялись ему с полужеста и полувзгляда. Одетые в грязные, рваные спортивные костюмы и меховые шапочки, они муравьями бросались на товар, руками растаскивали двадцатитонные фуры и через минуту уже безучастно ели вонючие беляши с плоских картонных тарелочек.

Сейчас их хозяин лежал на своем продавленном диване и смотрел телевизор. Из всего разнообразия передач Зинур  больше всего любил драматические сюжеты о жестоких схватках людей и ржавых систем отопления в  провинциальных поселках городского типа.
Поприветствовав меня вялым взмахом руки, Зинур снова уткнулся в экран. Естественно, там показывали мятого хозяйственника, кучку жильцов, давно существующих за границами добра, зла и представлений о человеческом достоинстве, а также озеро дымящихся фекалий посередине какого-то обледенелого барака.
Когда социальный сюжет наконец закончился, Зинур со стоном поднялся с дивана, щелкнул кнопкой видавшего виды чайника и пододвинул ко мне картонную тарелочку с остывшим беляшом.
- Кушай. Сейчас чай будем пить.
Мысль о поедании беляша, наполняющего комнату удушливым зловонием, заставила меня содрогнуться.
- Спасибо, Зинур. Я просто чайку попью. Ел недавно.
- Ну ладно. А то смотри, хочешь - курицу гриль принесут.
Кулинарный ассортимент рынка был невелик и беспощаден к человеческому желудку. Есть курицу гриль, медленно обуглившуюся над поддоном с прогорклым салом, мне тоже не хотелось.
Несколько минут мы проговорили о делах, обменялись пачками документов в пластиковых файлах, согласовали время и место первой поставки. Потом Зинур разлил чай по плохо вымытым кружкам.
- Слушай, еще в прошлый раз хотел тебя спросить - ты в институте учился?
- Да.
- А что учил?
- Почвоведение.
- Это что за наука? Зинур с шумом отхлебнул из кружки.
- Наука о сохранении плодородия земли.
- Плодородие земли... Зинур мечтательно прикрыл глаза и они задернулись мутными пленками, словно глаза ворона.
- А я вот историю учил. Один год всего. Он поднял вверх корявый палец. - Один.
- Дело хорошее.
- Почему ты сейчас плодородие почвы не сохраняешь?
- Денег за это платят мало. Я отпил чай и подумал, что надо уже прощаться. Откровенничать с этим пауком не входило в мои планы.
- Денег... Зинур опять зашторил глаза.
Здесь ты денег тоже не заработаешь. Саша-джан, я тебе скажу одну вещь, только ты не обижайся пожалуйста на старого дурака.
- Ну говори.
- Ты умный парень, все делаешь правильно. Я буду с тобой работать. Но ты - не торговец. Я людей немного вижу. Зачем тебе лазить по нашей помойке? Тут другой характер нужен, не такой как у тебя.
Я через силу улыбнулся.
- А какой у меня характер?
- Не знаю. Не могу сказать - он сокрушенно щелкнул пальцами. Но не такой. Точно тебе говорю.
- Да уж, Зинур, порадовал ты меня.
Я в два глотка допил чай и встал из-за стола. - Ладно, пойду. Подумаю в дороге над твоими словами.
- Не обижайся, брат-джан. Я не со зла. Не хотел тебя обидеть.

Зинур проводил меня до двери, и я стал спускаться по уложенным друг на друга палетам, служившими лестницей и дорожкой над лужей. Погода совсем испортилась. Серое ноябрьское небо висело низко. Ветер сек щеки ледяной крупой и трещал выцветшими бледно-розовыми флажками на высоких шестах. Над закрытым торговым павильоном раскачивалась и мигала гирлянда лампочек. Весь рынок словно вымер.
Подняв воротник пальто, я почти бежал по прихваченной первым морозом грязи. Мне было как-то по особенному тяжело и тошно. Я чувствовал себя пошедшим в народ наивным, изнеженным барином, с которым ведут дела только из насмешливого снисхождения. И почти ненавидел Зинура, хотя он всего лишь озвучил мои собственные подспудные мысли. Ветер выдувал последние остатки тепла из-под пальто, под ногами хрустел тонкий лед, и моя голова  подсказывала мне самое простое решение - подумать обо всем завтра. А сейчас, забив на офис, скорее доехать до теплой квартиры, где пиво, коньяк и плей-лист с нарезкой любимых песен. Напиться, погрузиться в мягкую перину ноябрьской хандры, растравить себя почти до слез и наконец уснуть. Проснуться завтра с больной, но вполне пустой головой и  поду... Ну да, думать о чем-то  тогда уже не захочется.
Вдохновленный этой перспективой, я зашагал еще быстрее и уже почти дошел до ворот рынка, как вдруг кто-то бесцеремонно схватил меня за рукав.

Цыганка. Немолодая, вполне классического вида. Куртка из кожзаменителя, пестрый платок на голове, шаровары, некогда вычурные, а теперь безобразно грязные и растоптанные сапоги. Рядом кучковалась группа поддержки - три девки помоложе. Они лузгали семечки и смотрели на сладкого лоха, которого сейчас будут разводить.
В другое время я  бы молча вырвал руку и пошел бы дальше, сопровождаемый выкриками в спину. Но сейчас в моей душе что-то сдвинулось с места, я чувствовал себя слабым. К тому же в кармане лежали только три мятые сотенные бумажки и какая-то мелочь. Я подумал - почему нет? И спросил:
- Чего тебе?
- Ты парень хороший, а на душе у тебя плохо. Говорил с плохим человеком, колдуном, он тебе душу отравил словами. Сглаз есть. Я вижу, помогу тебе. У другого попросила бы много денег,  а с тебя мне грех много брать. Десять рублей мне дай, больше не надо. Я цыганка, нам положено.
Я усмехнулся. Похоже, все упыри города Москвы сегодня решили меня облагодетельствовать. Один - добрым словом, эта вот - делом...
- Тебя как звать?
- Мария.(Кто бы сомневался!)
- Гляди, Мария. Вот у меня триста сорок... нет, триста пятьдесят рублей в кармане. Больше нет, честное слово. Я тебе из них триста даю, и помогай тебе Бог. А полтинник себе оставлю, до дома доехать.
Конечно, сначала она мне не поверила и начала великолепный спектакль под названием "цыганская разводка". Ну не укладывалось в ее хитрой голове то, что хорошо одетый парень, идущий с рынка без товара, имеет на кармане всего три мятых сотенных бумажки. Под разными предлогами она обшмонала и карманы моего пальто, и портфель, и даже паспорт - а ну как там под обложкой греется заветная сотка баксов на крайний случай?
Я не сопротивлялся. Потом, убедившись, что больше денег и правда нет, Мария смягчилась. Мне вернули паспорт и мобильный телефон, великодушно оставили сотню (Тебе надо! На дело!) и вручили мой собственный волос, хитро завернутый в десятирублевую бумажку. Волос я должен был выбросить на перекрестке четырех дорог, да так, чтобы не поднял случайный прохожий, потому что "нельзя на невинную душу свой сглаз вешать".
После этого приступили к гаданию. Естественно, у меня нашлись две женщины: "Одна белая, другая рыжая, обе тебя любят, но белая - не так. Завтра через нее придет к тебе беда. Завтра. Жди, смотри внимательно"
Я рассмеялся. Положительно, день удался. Для полноты картины оставалось только попасть под машину или словить головой какую-нибудь отломившуюся деталь с пролетающего над рынком вертолета.
Увидев, что я смеюсь, цыганка с новой силой схватила меня за рукав и жарко зашептала:
- Ты не смейся. Меня тут все знают, я людям правду говорю. Ты еще ко мне придешь. Денег не приноси, принеси печенья детям, а мне - торт Панчо. Вкусный, я его люблю.
Это меня добило окончательно. У меня  началась истерика.

Сердечно попрощавшись со всей кидальной бригадой, я пошел к остановке маршруток. Ветер кончился, и вместо ледяной крупы с неба падали мелкие, почти прозрачные снежинки. Первый снег ложился на грязный асфальт, который заботливые дорожники уже закидали солью, и тут же истаивал, превращаясь в бурую жижу. Я оглянулся в поисках перекрестка, где можно выбросить свою беду без вреда для невинных душ. Впереди и позади была только ровная, широкая дорога.

На следующий день с больной головой и гладко выбритым лицом я сидел у себя в офисе, отпивался крепчайшим кофе и вяло просматривал почту. Предложения увеличить объем продаж сменялись предложениями увеличить объем пениса, бесплатные кредиты сменялись почти такими же бесплатными, вездесущими и неудержимыми "почтовыми рассылками для Вас".
И тут я увидел письмо от женщины, что "меня любит, да не так".
Я ждал и боялся получить его несколько лет. Теперь оно скромно стояло в самом конце длинного списка. Всего пара строчек и фотография. Я чуть не удалил его в корзину вместе с остальным спамом.

Так и пришла ко мне беда, которую я не могу расхлебать до сих пор.
Через несколько месяцев, весной, чуть не угробив семейную жизнь, окончательно издергавшись и запутавшись в клубке из правды и вранья, я снова приехал на рынок. Под ярко-голубым апрельским небом он выглядел гораздо лучше, хотя выцветшие флаги так же хлопали на весеннем ветру, так же шкворчали в перекаленном жире  вонючие беляши, а цыганки караулили лохов у ворот. Больше того, глядя на этот гигантский, увязший в грязи табор, отекающий ржавой водой под горячим солнышком, я вдруг почувствовал себя беспричинно счастливым.

Конечно, я не нашел гадалку. Услышав, что я ищу "Марию, которая тут стояла в ноябре", разбитные золотозубые девахи сразу перешли на непонятное наречие, а потом и вовсе убежали. Почему-то их не заинтересовали даже легкие деньги из моего кармана.
Зашел я и в вагончик, где обитал  Зинур. Теперь там жил и вел дела его компаньон. Скулы компаньона были так же остры, как носы его ботинок. Он тоже лежал на продавленном диване, но не смотрел телевизор, а со стоическим терпением пытался закачать на свой телефон хотя бы одну мелодию.
"Одну  единственную! Сколько бабла перечислил... Неужели им впадлу прислать?" - так говорил он, и в его голосе было много горечи и трогательной детской обиды.
Перед моим уходом он протянул мне клочок бумаги с нацарапанным номером.
- Зинур просил позвонить.

Я ожидал услышать о какой-нибудь деловой заморочке, но злой колдун и обладатель дурного глаза просто хотел попрощаться. Он так и сказал мне:
- Устал я, Саша - джан... Домой хочу. Завтра поеду, наверное. У нас весной красиво. Степь цветет.
Я ответил ему, что тоже мечтаю поехать в отпуск, только на Север.
- Вот так... Тебе на север, мне на юг... Давай, держись там. Будь здоров, и семья тоже. Не обижаешься на меня за тот разговор?
Я ответил, что не обижаюсь. Я и правда не обижался.
Мы пожелали друг другу удачи.
Нажав "отбой", я поднялся на пандус склада и зашагал вдоль безбрежной лужи. Словно в старых советских фильмах, в ней отражалось безоблачное голубое небо. Тяжелые грузовики рассекали ее медленно и величественно, как большие океанские корабли...