Сегодня ночью умер Шнур.
В это до сих пор не верится, но таков печальный факт. Шнура больше нет.

Сижу на своей маленькой кухне, потягивая пиво. Уныло гудит старый, от бабушки ещё, холодильник «ЗиС». Равнодушно и как-то излишне громко тикает тарелка настенных часов. Семь утра, и ни хуя не выходной ещё, но на работу я решил сегодня забить. Не каждый день от нас уходят такие Падонки.

Я знал Шнура с 98-ого года. Достаточно долго для того, чтобы понять и ощутить всю горечь утраты.
Его хриплый голос, хулигански задорно распевающий песню о дне рождении, которое он не будет справлять, крутится в моей похмельной голове. Пятничное хмурое утро. Тринадцатое число.
Вот так-то...
«Пиздец, на хуй, блядь!»

Шнур ушёл в мир иной тихо, во сне. Так, во всяком случае, я надеюсь. Очевидцев его смерти нет – этой ночью он был один.

Буйный, неформатный, неуправляемый и непредсказуемый Шнур покинул наш мир, как и полагается таланту, на своём пике. Как бы трагично это не звучало, но таланты должны уходить вовремя. Умирать если не молодыми (а Шнур скорее был личностью состоявшейся, зрелой), то во всяком случае – не дряхлыми трясущимися особями.
«Дельфин будет жить, ну а я – умру...» - наверное, эти слова Шнура можно назвать пророческими.  Он повторял их слишком часто, дёргая Мироздание за усы... В конце концов так оно и случилось.

Шнур был неотъемлемой частью наших тусовок.
Собирались у меня часто, особенно этим летом – жену и дочку отправил на дачу.
«Вот будет лето – поедем на дачу! В руки лопаты – хуячим, хуячим!»
Свободная хата, камрады, пивас, иногда подруги... «А тащи, давай, Шнура, где он там?..»
Я приносил Шнура. Публика радовалась, гоготала.
«Мне бы, мне бы, мне бы в небо....» - повторял Шнур, недоумённо взирая на веселящуюся публику. Мы, пьяные недоумки, ржали и поднимали вверх руки, размахивая огоньками зажигалок.

Шнур пугался нашего веселья, умолкал и отодвигался, перебирая лапками по жёрдочке, в дальний угол клетки.
Иногда мы его выпускали – и тогда Шнур носился по всей малометражке, наполняя её стрекотом своих зелёных крылышек. Но вместо неба его встречал низкий, давно не беленый потолок...

Шнур был настоящим Падонком – грыз комнатные растения, выщипывал ворс из ковра и срал прямо на плафон люсты в большой комнате. Знал много матерных слов и кучу куплетов «Ленинграда». Распевая, забавно раскачивался то из стороны в сторону, то вперёд-назад, топорща хохолок и прикрывая глаза. Любил пиво, «Арсенальное светлое».

И вот он лежит среди шелухи своего корма, неловко подвернув голову. Мне видны скрюченные пальцы лапок. Маленькое, окоченевшее уже тельце.
Я начинаю раздумывать, как и где похоронить камрада. Нужна коробка, небольшая совсем, из-под дочкиных ботинок... В тряпицу какую-нибудь завернуть. Совочек, опять же, у дочки одолжить. Под окнами зарыть, или до парка дойти? А может, газовый с собой взять, хуйнуть пару холостых, как в кино? Чтоб вороны посрывались с веток в осенее небо... Нужен ещё флаг, чтоб накрыть, а потом красиво свернуть треугольничком... Бандана старая моя, с черепами, сойдёт в самый раз... Потом поминки... Зайду в угловой...

Пиво, выпитое натощак с самого ранья, здорово цепляет меня, и картинка начинает плыть куда-то в сторону, смазываться... 
Умер Шнур, и ничего с этим не поделать.

***
Пользуясь случаем, хочу передать превед Пелевину, Зигмунду, Сергею Шнурову, а также жене, любовнице и бабушке (с)
Хорошей всем тяпницы.
Вы фтыкаете в экраны в офисах, а я с утра пьяный – под раковиной.
Первый, нах.