Рогозинский вышел со службы просветленный. Открестившись за воротами, Рогозинский кивнул охране и дал команду секретарю: "Начинайте, с Богом!". Отец Петр, богообразный старичок, отпричитал все как положено, а в конце еще уделил ему минут пятнадцать, наставляя и напутствуя. Дело предстояло не шуточное, кругом нужно было заручится поддержкой. Менты свои, комиссия и комитет подмазаны, люди готовы; теперь очередь за Богом. Рогозинский не скупился, хотя поп отвел руку его с тремя зелеными бумажками к ящику с прорезью, он обещал молиться. "Теперь и тут порядок", - благостно подумал благодетель. Рогозинский был религиозен. Проезжая мимо церкви, давал команду ехать помедленнее и крестился на купола, в праздники, на Крещение и Пасху отстаивал всенощную у VIP алтаря, где красовалась иконка покровительницы коммерсантов  и бандитов Ксюха Питерская. Щедро жертвовал. А после каждого дела, строго, шел к Петру, лобызал одежды и каялся в грехах, как смердячий раб Ефимка. Петр перекладывал зеленые в ящичек, вздыхал, корил и вычитывал, но грешки большей частью списывал. Когда те были уж совсем не подъемные, тогда посылал его к самому Гедеону. Там брали втрое, но грехи списывали даже вперед. В общем, перед Богом Рогозинский был чист как хорошо помытая пизда проститутки.
  
    На этот раз дело было вот в чем. Н-ский молокозавод слишком крепко стоял на ногах. Его директор, старый, твердолобый коммуняка, твердой рукой управлял хорошо отлаженным производством. Хуй подступишся. 75% госсобственности! Но завод нужен был Рогозинскому: нихуя себе такие бабки и мимо. Как всегда не обошлось без москвичей они  вложились и теперь торопили. Однако крестьянское отродье уперлось насмерть. От пяти комиссий отбился, трех киллеров его обломы искрошили, да и охране рогозинской пару раз досталось неслабо. Но это теперь в прошлом. Сегодня козлу прейдет голимый пиздец. Уже по эфиру потекли нужные колебания, уже мойщица Клавка вытряхивала последние капельки из пробирки, уже жили и размножались салмонеллы в молоке на линии розлива, уже везли это молочко в магазины, уже пили его дети в садах и школах. – Пиздец ненавистному старому козлу! Пиздец упрямому выродку!

    Через три дня Рогозинского  с помпой принимали в районной больнице. Был митинг и были цветы. Чуть не плача главный врач горячо благодарил его за охуенный подарок – аппарат искусственной почки. Теперь они выживут, обязательно выживут эти дети, отравленные из-за преступной халатности прежнего руководства молзавода! Преступников – в тюрьму, благодетеля – в депутаты!!!! Рогозинский в ответной речи выразил уверенность, что подконтрольное ему новое руководство выведет упадочную молочную  промышленность из застоя и дети, отныне, будут пить только здоровое молоко. Глас его тонул в овациях. В глазах у некоторых блестели слезы.

   К концу недели Рогозинский чувствовал себя уже накоротке с Богом. Комбинатом рулил его человек, бывший директор парился на нарах, дети помаленьку выздоравливали, а иных, кому не повезло, хоронили за его счет. Во всем чувствовался промысел божий и отец Петр был всячески обласкан, попу причитались дивиденды с дела.

    Под вечер дня, довольная секретарша сообщила:
    - Ефим Степанович, к вам тут батюшка. – Но радостную улыбку пришлось сменить поднятой бровью: вошел незнакомый поп в замызганной рясе. С полчаса он неловко расшаркивался. Потом поп стал тереть, что на селе их нету нихуя церкви, что наслышан он о делах светлых Ефимия, свет, Степановича и свято верит в его добродетели, что и в их селе есть пострадавшие от "большого отравления", а посему нижайше просит он, раб божий, посодействовать мирянам в постройке храма.

    - Что построить, говоришь? – Рассеяно отвлекся на старца Рогозинский.

    - Церковь, батюшка...

    - А нахуя мне церковь?