Время близилось к полудню. Владимир Ильич заканчивал свой утренний завтрак, состоящий, как обычно, из яичницы с беконом.
- Надюша, - спросил он сидящую напротив Надежду Константиновну, - чаек заварился?
Надежда Константиновна проворно встала со стула с высокой спинкой и молча принялась разливать из заварочного чайника чай по красивым фарфоровым чашкам.
Владимир Ильич был немножко сладкоежка, поэтому Надя положила ему три ложки сахара, и, размешав, поставила перед ним на стол.
- Ну, что сегодня, может быть, вечером сходим куда-нибудь? - робко и застенчиво спросила она дующего на чай Владимира Ильича.
- С удовольствием бы, Надюша, но работа, сама понимаешь. Сегодня как раз товарищи приехали из России. Да ты их знаешь, собственно, товарищи Бонч-Бруевич и Свердлов. Нужно будет с ними написать текст воззвания к рабочим Петрограда, - мотивировал свой отказ Владимир Ильич, не отрывая прищуренного лукавого взгляда от свежего номера "Правды", каждый выпуск которой экспресс-почтой DHL регулярно доставлялся ему прямо на дом из подпольной типографии в Финляндии.
Надежда Константиновна огорченно вздохнула. Здесь в теплой и благополучной Швейцарии, в Женеве, где Владимир Ильич находился в эмиграции и одновременно скрывался от царской охранки, она изнемогала от отсутствия работы, от своих подруг. От скуки даже начала писать труд по педагогике, который зачастую был объектом насмешек и критики со стороны Володи.
Сам же Володя занимался действительно важными и ответственными делами: писал листовки, декреты, законы, координировал деятельность матросских Реввоенкомов на Балтике, писал в зарубежную прессу статьи, изобличающие царизм.
Вот уже шестой месяц, как они находились в Швейцарии, переехав сюда из Парижа. Париж Володе чем-то не понравился.
В Швейцарии было все; и шестикомнатная квартира в центре Женевы, и замечательная погода, и прекрасный альпийский воздух, и горшки с геранью на балконах, одно только не нравилось Надеже - Володя практически забыл о том, что она женщина. Мало того, он приобщил ее к подпольной революционной деятельности, даже придумал ей партийную кличку "Минога", которую жуть как не переносила Надя (минога такая ровная и плоская, а она совсем даже наоборот. На эти замечания Владимир Ильич только заливался своим заразительным искренним смехом). Иногда он просил ее поехать встретиться с революционерами-подпольщиками, по его словам это были обычные рабочие, и получить от них послание, так сказать, весточку с родины или передать написанное им. Надежда Константиновна никогда не могла понять, что может делать обычный русский рабочий в Швейцарии, когда в России голод, разруха, война и засилье филеров, и как он вообще мог попасть за границу, но спросить Володю постоянно стеснялась. Хотя чувствовала, что он ей все равно ничего не скажет. Ведь он революционер-подпольщик.
Деньги тоже были всегда, много денег. Их приносил прямо сюда на квартиру какой-то толстый усатый мужчина в котелке, с которым Владимир Ильич говорил по-немецки и тщательно что-то записывал в свой блокнот.
В молчании допили чай. Владимир Ильич поблагодарил за завтрак и пошел одеваться, а Надежда Константиновна занялась мытьем посуды.
- Надюша, - кричал из комнаты Владимир Ильич, - а, что, ты моего галстука не видела?
- Да он же там, в шкафу висит, - громко ответила Надежда Константиновна, не отрываясь от мытья тарелки.
- Да нет, МОЕГО галстука, - уточнил Володя.
- А он в том же в шкафу, упакован в коробочку. Ты же его с Парижа еще ни разу не надевал, - Надежда Константиновна закончила мыть посуду и прошла в комнату к Володе, вытирая руки вышитым полотенцем - подарок костромских революционеров.
Владимир Ильич уже был одет в темный костюм-тройку, белую рубашку и блестящие лакированные штиблеты, купленные в Берлине. Сейчас он старательно вязал черный галстук в белый горошек.
- Сейчас к товарищам зайду. Узнаю новости из России. Передам им материалы, подготовленные мною здесь, - не переставая завязывать галстук, Владимир Ильич радостно и оптимистично строил планы на день.
Надежда Константиновна погрустнела. Всегда вот как, когда к Володе приезжали товарищи их России, он старался, как можно быстрее, покинуть ее для встречи с ним. С товарищами он работал допоздна. Иногда приходил домой под утро, сильно нетрезвым, иногда вообще не ночевал дома, появлялся только на следующий день, сильно нервный и молчаливый и остаток дня проводил в кровати, попивая крепкий чаек, который Надежа с большой любовью ему заваривала.
Закончив наряжаться перед зеркалом Владимир Ильич проследовал в приходую, торопливо попрощался с Надей и вышел прочь.
Надежда Константиновна осталась одна.
Поймав на улице такси, Ульянов благополучно доехал на Лимматштрассе, где находилась гостиница "Континенталь", в которой его уже нетерпеливо ждали Свердлов и Бонч-Бруевич.
Резво, как в молодые годы в Казанском университете, вбежав на третий этаж, он требовательно постучал в дверь номера 305, и, не дожидаясь, когда откроют, ввалился в номер, благо было не заперто.
- Ну, что товарищи, как там, в России, рассказывайте, - жадно спросил Владимир Ильич гостей, когда была выпита первая за встречу.
- Сложно, Владимир Ильич, сложно, царизм теряет всякое человеческое обличье, наглеет, Сашка Керенский ведет себя, как бы помягче…, - начал рассказывать Яков.
- Как политическая проститутка, - цинично, но по правде, поправил Свердлова Ленин.- Да, да, товарищи, как проститутка. И нам с такими не по пути. С таким вот элементами, мы будем вести просто-таки беспощадную борьбу.
Владимир Ильич начинал заводиться. И Бонч-Бруевич, и Свердлов узнали настоящего Ильича, за которым они, признаться, сильно тосковали там, в России и которого им так не хватает для того, чтобы возглавить движение против царизма.
Бонч-Бруевич, нарезая колбасу на газетке перочинным ножом, кротко улыбался. Да, он скучал за Ильичем.
Когда была выпита вторая бутылка настоящей русской водки, нелегально привезенной из России, соратники по партии уже обменялись новостями. Владимир Ильич знал, революционное движение не задушено и не поставлено на колени, революционеры продолжают работать с народными массами, время расплаты скоро, подпольные кружки революционеров проводят агитацию, час искупленья уже не за горами.
В свою очередь, Ульянов передал коллегам материалы, статьи и памфлеты, написанные им в изгнании.
Соратники по партии сильно заработались, образно говоря, выработали весь привезенный ресурс на сегодня, на улице уже было темно, когда Владимир Ильич стал собираться.
Нетрезво покачиваясь на коротковатых своих ногах, он давал последние наставления товарищам.
- И последнее, главное. Ни в коем случае не допустить к власти Кобу Джугашвили. Это ж подонок, бля, высшей меры. Погрузите его в машину, разденьте и отдайте чеченцам на хер, что угодно делайте, а потом выкуп. Грузин, блядь. Грузин.
- Я понял, Владимир Ильич, - также пьяно растягивая слова, отвечал Свердлов, полулежа на диване. Бонч-Бруевич уже отрубился и спал в кресле. - Он у нас уже где-то проходил. Это такая скотина, что…, ну не сумневайтесь, все сделаем, у меня щас хлопцы такие, шо…
Он даже попробовал объяснить, какие хлопцы, попытался пару раз взмахнуть руками, но, не договорив, поник головой и, скорее всего, уснул.
Владимир Ильич еще продолжал отдавать какие-то распоряжения, хотя сам уже не помнил какие, затем, отчаявшись от того, что его некому слушать, махнул рукой и, не закрывая за собой, дверь, вышел.
Время приближалось к 10 часам, когда Владимир Ильич, прихрамывая (выходя из гостиницы, он зацепился ногой за порог и упал, здорово ушибив ногу), поднимался на 5 этаж дома №8 по Эслингенштрассе.
Он позвонил в квартиру №17. Дверь открыла сама Инесса.