1
  Оно вращается! С комьями грязного льда на крышах кабинок, в сизости мороза колесо обозрения движется, как снежный ком. Я давно не была у родителей, путь от транспортной остановки до отчего дома лежит через парк отдыха, и вот я опять гуляю по нему, и мне что-то мерещится. Я не говорила, во сколько я буду, мой приход - редкий сюрприз, и можно задержаться и проморгаться, чтобы успокоиться, и потом уже мимо стоянки паровозика, пустых клумб и лавочек, веселых горок идти без мысли, что колесо работает в зимний вечер буднего дня.
Ночью совсем невозможно проверить, неподвижно ли оно, поэтому решаю не добираться по темени, лучше не смотреть вверх сейчас. В любое время, как я оказывалась вот в этом самом сквере иногда и по нескольку раз на дню, мне чудилось, что аттракцион запущен.

  В парк меня водили только летом, с первыми осенними дождями послеобеденные прогулки перемещались на задний двор нашего дома, откуда за высокими деревьями видны решетки окон нашей кухни и серая стена. Судя по фотографиям, в начале моей жизни мы ловили снежинки ртом всей семьей - у нас есть такая карточка, но в памяти сохранились уличные игры с момента, когда мама и папа договорились гулять с ребенком по очереди. Чем старше я становилась, тем чаще они ссорились, не могли решить, кто пойдет по делам, а кто со мной. 
В шесть лет, на год раньше остальных детей, меня отдали в школу, в классе я была не младшенькой, а отстающей. Оценки мне ставили за тихость. В физкультурной линейке я была последней, ниже всех девочек и мальчиков. Часто пропускала по болезни, но лежание в кровати родители осуждали: «Не идешь на учебу - иди к врачу». До медкорпуса - пара одноэтажек, до школы - 20 минут пешком. Зимой в лютость я иногда не добиралась по сугробам и сворачивала в больницу. Там в коридоре, в котором ожидают очереди, на столике стоял вазон с мелкими фруктовыми карамельками, я набирала их в перчатку и терпела, пока отогреюсь, отмороженными пальцами не выходило высвободить конфеты из фольги.

  О том, что мою школу закрыли из-за продажи ее муниципалитетом частному лицу под магазин игрушек, я узнала как о великом несчастье. Мама всхлипывала: «Птичка моя, это для нас очень опасно». Я не знала к кому она обращается - ко мне или к папе. Папа воспринимал слова на свой счет, супился, гладил ее по издерганному плечу, по длинным лопаткам, вскакивал, выходил в мою комнату, оттуда кричал ей: «Ну, что я сделаю?». Я очень хотела быть птичкой или хотя бы, чтобы на меня обратили внимание, но родители волновались только о моем образовании.
Новая школа была намного ближе - мне нужно было только придерживаться правой стороны парка, двигаться вперед, и на выходе стояло нужное мне желтое, как дурка, здание. Мама очень волновалась, не переносила мои документы до последнего, считала, что парк - место рисковое, более рисковое, чем жилой район, в котором располагалась моя начальная школа. Но перемена оказалась некриминальной: меня не ограбили, не изнасиловали, не избили. Простужалась я, как и прежде, часто, училась средне, скучала по длинным каникулам - времени, которое мы все вместе проводили на колесе обозрения. Видимо, на этой почве всегда, когда я шла на учебу или с учебы, мне казалось, что аттракцион вертится.

Я помню, как в 8 классе я осмелилась позвать папу, но, пока я разыскала его и мы добрались до середины парка - оно остановилось. Меня обвиняли в том, что я придумываю.
С взрослением я и сама поверила в это больше, чем во вращение кабинок в небе. И  все же мое младенческое одиночество крутит и крутит его для меня и сегодня, а мне ни много, ни мало - 34.
- А вы знаете, почему колесо вращается? - небось, какой-нибудь тупоумный сосед, наслышанный про мои проблемы. Его лица без света фонарей мне не рассмотреть, скрывается.
- Профилактическое. Снег, может, стряхивают, - главное, не говорить на эту тему долго, а то расплачусь. Мне надоели эти насмешки десятки лет назад. Вспоминаю, со скольки это у меня. Не получается переболеть и посчитать.
- Извините, я слежу за вами от самой остановки. Видел, как вы купили торт, я люблю сладкое и ... не знал, как еще подойти. Вы не злитесь на меня?
Не собираюсь даже отвечать. Я не живу на этой станции треть жизни и веселить местных своими странностями не намерена.
-    Извините, это было плохое начало. Понятно, что вы знаете, что и почему. Я не напрашиваюсь с вами. Я сам могу вас провести. Честно. Я не такой, как вы, наверное, подумали. - Вышедший из тени паровозика парень, и правда, милее, чем его недоломанный, высокий голос.
-    Да ты больной! Вот, что я подумала!
Сколько их там прячется? Он выглядит невинно. Толкаю его, заглядываю за плечо. За ним никто не стоит.
- Я хотел прокатиться с вами на колесе, даже не прокатиться, а прокатить вас на колесе.
Не ожидал пинка. Испугался. А вдруг он говорит серьезно? Тогда я могу доверять не только его словам, но и своим глазам тоже.
Соблюдаем вежливо-равнодушную дистанцию, движемся по параллельным аллеям парка. У кассы молодой мужчина держится отдельно, но вытянутой рукой отдает мне деньги за два билета.
В кабине впервые оказываемся рядом, обмениваемся именами, как жетонами на поездку. В этом есть что-то контролирующее. Я хочу знать, кто может меня выдать, кто меня здесь увидит, кто расскажет родителям, живущим неподалеку, что я совсем рехнулась и зимой в темноте сижу пристегнутая и жду кружения солнечных летних каникул.
Он говорит, что он Гелла, и колесо, шатнувшись, поднимается на единственный оборот! По-другому, со мной внутри. Не сбоку от меня, а вокруг. Я - в самом центре удовольствия. На аттракционе и в очереди на него так много чужих людей, лица которых из-за волнения я не могу рассмотреть и запомнить, что Гелла кажется мне знакомым. Я сжимаю его озябшую без перчатки и варежки белую руку, он щиплет мне бедро, на мне так много одежды, что мне не щекотно и не больно - только радостно. Я смеюсь.
- Понравилось? - обратно мы идем вместе. Вдоль голых деревьев и закрытых до тепла стоек сладкой ваты и поп-корна.
-    Я вас всех осуждаю!
Почему это колесо не крутилось всегда для меня? Оно отрывало от земли, где им и место, вот таких вот мямлей, как этот Гела. Все эти стариканы, и мужчины в дорогих дубленках, и метровый уродец, и женщины без возраста - все, кого я видела в соседних кабинках и в очереди в кассу, кто давно знает о работе аттракциона, они не спускались до сегодняшнего вечера за мной, они дышали полной грудью, улыбались, трогали облака, может, они хотели свести меня с ума, а может и не меня одну.
А может и не было ничего? И колесо до лета статично? Я не знаю, что правда, а что нет.
-    Приходи завтра, ладно? Я буду у паровоза, - Гела улыбается, но рот замерз и открывается несимметрично. Во мне тоже все неровно. На колесе я была распахнута всем чувствам, а под ним - одни обиды.
2
В дверном глазке - Гела. Я зла, я не разрешаю ему заходить за мной - только провожать, когда темно. Он что, не понимает, что мне не нужно любопытство соседок?
-    Колесо сегодня закрыли. Человек умер. Выпал.
Ну разве можно высказывать такое в подъезде? А как он мог меня предупредить, если номер телефона я тоже от него скрыла? Ладно, сейчас надо думать не о Гелиной тупости.
-    Кто этот идиот, который не пристегнулся?
Я не могу не кружится сегодня. Я каждый вечер катаюсь, я не вернусь к унылой жизни, которая была до колеса, даже на одни сутки. Хоть весь асфальт парка отдыха будет в трупах.
-    Он пристегнулся. Карлик с седой бородкой, помнишь его? Он один во вторник до нас заходил в закрытую кабинку. Ему приходилось покупать 4 билета за раз, - Гела так уважительно говорит о нем, как будто оправдывает этого кретина.
-    И как можно пристегнутым выпасть из закрытой кабинки?
-    Он сел в открытую. Контролеры не досмотрели. При росте, меньше метра сорока, это запрещено.
Карлики, контролеры - мир полон недомерков, из-за которых страдаю я.
-    Ну зачем? Он же знал, чем это может кончиться, - я впускаю Гелу в коридор, разговор не для лестничной площадки.
Гела мнется у стойки с обувью, не зная, разуваться ему или нет.
- Он, наверное, нуждался... Ну что ты молчишь? Мне страшно, поговори со мной! - уже жалею, что дала Геле пройти в квартиру, его вежливое скорбящее отношение меня выводит. Беру его на кухню пить крепкий кофе с сахаром.
-    Мне кажется, дело вообще не в материальном. У него прекрасные часы с гравировкой, даже удар об асфальт их не испортил. Мог бы сдать в ломбард, многие так делают.
-    Может, они ему были дороги... - я теряю интерес к теме, мертвый сам  виноват в своей смерти.
-    Он, наверное, хотел прокатиться по-настоящему. Вот и все. Пожилой человек, а ни разу из-за нескольких сантиметров росту не видел город сверху не через стекло.
У Гелы все хорошие, нет смысла говорить с ним о таких вещах. Он не разбирается в людях.
-      Я люблю колесо обозрения, но надо быть адекватнее. У него же, наверное, есть друзья и семья. Вот, ты бы мог поступить, как он, не подумав о своей маме? - кофе меня поуспокоило, пора выпроваживать гостя.
-    Я один на земле, - голос Гелы срывается, но не в тишину, это было бы привычно, а в громкий плач.
Я прижимаю Гелу к себе. Обхватываю его плечи руками, дышу ему в макушку. Я не заметила, как он в слезах влажно поцеловал мои соски - я обнимала его, жалея. Он не отнимается от груди, всхлипывает, спускается к пупку, чмокает, умоляюще заглядывает мне в глаза, я коротко киваю, Гела отодвигает трикотажное кружево под длинной юбкой, тыкается. Быстро обессиливает, рыдает, как в самом начале. Он выполз маленьким и скукожившимся, схватился за мои руки и заговорил через слабость:
-    Я как карлик, я сирота. Никого, кто мог бы меня сводить на колесо. Ты знаешь, что написано на табличке слева от кассы?
-    Цены на билеты, наверное. Режим работы, - не угадываю. Сдаюсь, - Что написано на табличке?
Гела помужел, спрятал расслабленный член в белье.
В комнате сильный запах кофейных зерен. За ним не чувствуется сперма. Иначе бы меня стошнило.
-    Пора мне, извини. Покатаемся еще. Я сентиментальный, жалко мне карлика. 
Какой смешной, полчаса не прошло, как я пожалела его, а он уже жалеет кого-то еще.
Гела долго шнурует кеды.  А я мнусь у стены, он меня задерживает. Надо подмыться, убрать кружки и сходить в парк, может, удастся договориться о билете для одного пассажира.
Защелкиваю замок. У мойки вижу, что Гела только немного отхлебнул, вся моя отличная привозная арабика на месте. Стою в нерешительности - вылить любимый напиток или допить за Гелой? Никуда не пойду, не сдвинусь с места. Оставляю посуду на столе.  Я устала делать выбор между мерзостями. 
3
-    В закрытую, два места.
У кассы такая же очередь, как и в любой другой вечер. Вроде и не умирал вчера никто. Большим людям все равно на маленьких.
-    На каком основании?
Какие у меня - у 34летней женщины - есть основания развлекаться в парке отдыха вместо детей, которые грезят им, как я грезила? Наверное, это и есть мое право - осуществить свои ранние мечты. Вырастут те, кто сейчас ходит в школу, и тоже сами возьмут свое. А что нам остается - взрослым, которым другие взрослые не дали возможности быть в детстве детьми?
-    Я регулярно покупаю билеты на аттракционы, я вас помню, вы меня нет?
-    Два в открытую?
Персонал здесь любит притворяться глухим. Но попробуй ты не расслышать их требование предъявить паспорт на посадке или вот сейчас, при покупке - снимут с кабины. Даже если ты на самом верху колеса. Это унизительно, как строиться в линейку на физкультуре или отвечать у доски, когда ты не тянул руку. Контроль тут воспитательный.
-    В закрытую - сую деньги, больше чем нужно, лишь бы попасть на безопасные места
-    Два ваших билета, - кассирша возвращает на блюдечко лишнюю наличку и кладет сверху купюр такие же карточки, что и обычно.
Гела ошивается где-то рядом, витает в облаках. Он не боится выпасть из кабины. Иногда мне кажется, что он катается из-за меня.
-    Девушка, зачем вы хотели в закрытую?- мужчина, чем-то похожий на моего отца, обращается ко мне через голову нашедшегося в толпе Гелы.
-    Мне после вчерашнего страшно в открытой, выпаду еще.
Что-то в нем вызывает мое доверие, папу я вообще-то люблю. Он одет  в костюм и смешной галстук в собачках из популярного советского мультфильма. Полноват. Гладко выбрит. Сед. Он с моим стариком одного возраста. Похож годами. В них - сходство. 
-     Это глупо, - так папа никогда мне не говорил, это мамины слова.
-    Не только карликам не везет.
-    Глупо хотеть к нам, - стоит человеку заговорить, и он теряет мои симпатии. Ненавижу болтунов. Особенно пожилых.
-    Глупо, не глупо, а не одна я напугана. Все билеты «к вам» распроданы, -  иронизирую, Гела теряется за моей спиной. Когда он видит людей, он как будто прячется. Даже ждет меня всегда в тени паровоза, а не на освещенной стороне аллеи.
-    Их никогда в кассе не бывает.
-    А где ж их взять?
Он еще тот инфантил, думает, что самый крутой парень во дворе, а у него голова белая. Хвастается тем, что где-то достал билеты. В его пятьдесят с чем-то - хилое достижение.
-    Вы такая симпатичная девушка, что многие кавалеры с радостью вас прокатили бы на колесе за свой счет. Но не в закрытой кабине. Вам ведь больше 30? Это для вас к лучшему, - собачки на его груди, как с цепи сорвались, пока он ищет бумажник во внутреннем кармане шубы, свора щенят на его галстуке бегает по ветру. 
Мужчина передает мне визитку. Я не благодарю его. Мне нужны билеты в закрытую кабину, а не его контактный телефон. С чего мне ему звонить? Кто б моим пенсионерам набрал.
Гела спрашивает, кто это.
- Ревнуешь? - от скуки завожу долгий темпераментный разговор.
-    Что он тебе дал? - я с любопытством поворачиваюсь к Геле, с чего это он вздумал орать? Переспали, и теперь он что ли мужчиной в наших отношениях стал?
Достаю визитку и тычу ему в испуганное лицо. Гела не берет цветную картонку в руки. Вместе с ним читаю со своей ладони:
«Магазин товаров для детей, улица Победы 30..»
- Я там училась. В этом здании. Может, он тоже... А вырос и выкупил его у государства, и теперь там его игрушки. Как будто и не выпускался из школы, каждое утро идет туда, за свою парту, - я уже и думать забыла обижаться на Гелу, наконец-то интересная тема! Нам вообще-то, кроме как о колесе, поговорить с ним не о чем.
Гела на диалог не выходит, только на эмоции.
-    Ну что ты предполагал, он мне даст? Подарит свое социальное удостоверение? Или, может, даст потрогать полицейскую карточку?
Гела весь трясется. А на земле-то и ветров нет. Думаю сделать ему замечание - пусть одевается нормально, по-зимнему. А если у него денег нет? Мне ему занимать? А может, не отдаст? Правильнее промолчать. Сам о себе должен позаботиться, я ему не нянька.
-    Вообще, если все так, дурак он! Пора вырасти, в институт ходить, на работу, а не в школу.
-    А ты выросла? - Гела вообще-то сообразительный малый. Не болван.
-    Я - да. А по тебе видно - человек незрелый. Кричишь, дуешься, ревнуешь.
Подходит наша очередь занять кабину. К лучшему, что Гела молчалив и не умеет постоять за себя. Недоломанный голос - помеха одинокому, эгоистичному кайфу подъема, как и сам Гела. Железное сидение холодит попу через термобелье и плотные джинсы. Это близость риска. Мы катимся. Мне не за что схватиться, остается лететь или падать.
Забираться на колесо обозрения в будни и праздники, после работы и до возвращения домой - это как играть на перемене между двумя скучными уроками в «Выше ноги от земли». Я победитель. Я маю. А карлики выбывают.
4
Мы выше всех. Во мне метры и метры. 87 метров, если быть точной.  Это так непривычно мне, самой низкой в классе. Я расправляю плечи и поднимаю руки. Я такой статной и вернусь с аттракциона. Как птицы, ходящие по земле, все равно пахнут небом, так и я выйду из кабинки не сгорбившись, длиннее любого.
Гела цепляется за мой левый, тот, что ближе к нему, локоть и задает вопрос:
-    Что ты забыла на колесе?
-    Мне нравится кататься.
-    Нет, тебе не нравится. Ты тут что-то забыла.
-    А что забыла та компания? - тычу пальцем в закрытую кабинку над нашими головами. Гела переводит взгляд на раскачивающееся взад-вперед окрашенное железное дно, и я лечу дальше одна.
Гела опять дергает меня за рукав, он сегодня не даст мне вздохнуть, прячу ладони в карманы пуховика.
-     В закрытых кабинках много обеспеченных людей, их нельзя подслушивать. Они там делят город, его лучше видно с высоты аттракциона.
- А может, там педофилы, заманивают детей на колесо, ну и сам понимаешь! - я здесь для парения, а не для философствования. Думать мне не хочется.
-    Педофилы и в открытых кабинках катаются.
-    Не говори ерунды! - Гела иногда грузит, как балласт. Сбросить его что ли? Прыскаю смехом. В шутку, про себя высматриваю здание, о которое его размазать, как голубиный помет. 
-    Закрытая кабинка - закрытое сообщество. В ней особенные: знаменитости, богачи или изгои - инвалиды, карлики. Там те, кто не хочет с нами общаться, и те, с кем не общаемся мы.
-    Давай поговорим о приятном? Ну и тяжелый же ты человек, Гела...
-    О детстве, можно... - не унимается, сидит близко-близко, надувшись ветром. У него легкая куртка, греется.
-    Нет в детстве ничего приятного, - я отрываю глаза от крыши родительского дома, с первого класса люблю смотреть на нее свысока.
Я хочу забыть на этом колесе очень многое.
5
-    Гела, у нас с тобой завтра дело до колеса. Сходишь со мной на аборт.
Неприятный разговор, и вообще, пасмурно. Главное - не расстраиваться, все быстро переменится: и погода, и обстоятельства. Техника сейчас на уровне, в  Америке есть тройное колесо, и работающее на энергии лучей, в Китае - установленное на мосту, в Голландии - поднимающее людей прямо в их автомобилях. Что такое вакуумный аборт теперь, когда я каждый вечер сижу и болтаю в небе за 300 рублей? Небольшое дело. Быстрое, простое, безопасное и дешевое. Не надо думать об этом. Ни здесь и ни сейчас. Мы только-только идем на круг. Самые счастливые секунды дня впереди, нельзя их омрачать.
Гела пялится на крышу магазина детских товаров. Она исчезает под подошвами его кед, и он, не моргая, рассматривает теперь свои грязные белые шнурки.
-    Давай создадим семью, -  Гела не предлагает, а просит меня.
Он серьезно. Он не осознает, о чем говорит. Сирота.
-    Ты что, вообще не понимаешь? Ты мне не нужен, мне нравится это колесо. Не было б колеса, не было б и тебя.
-    Если б не было колеса, и тебя бы у меня не было... Ну и что? Может, колесо для того и вращается, чтобы мы завели ребенка. 
-    Завести ребенка и кататься с ним по выходным летом? Гела, я хочу видеть все это каждый день, - я размахиваю руками, обрисовывая панораму, но Гела не сводит глаз со своей дешевой обуви. - А вдруг у него будет страх подъема? - указываю на живот. - Скажи уже что-нибудь!
Колесо вращается, чтобы меня развлекать! Чтобы в моей жизни было солнце и небо! Солнце и небо, а не дети! Хватит мне и родителей. Я к ним до сих пор не зашла. Бью себя рукой по лбу. Больно, как маленькая. Можно было бы и сегодня забежать. И вчера. Не могу перейти парк, в нем мне хорошо. Отчий дом совсем не тоже самое, что кабина аттракциона. Там нужно раскачиваться самому.
Гела наконец-то поворачивается ко мне. Я отражаюсь в его зрачках, по-моему, выгляжу я неважно.
-    Я не пойду на аборт, - он мнется, дрожит, приоткрывает рот и что-то недоговаривает.
Полный оборот колесо совершает за семь с половиной минут. Вопросы жизни и смерти, согласия и не согласия редко занимают больше времени.
6
Кабина шатается, или голова моя кружится, или это тошнота, приступ рвоты? В центре ли я колеса? Меня ввинтило за эти месяцы. Я зажата в железе, без меня аттракцион не работает, я всегда тут, каждый вечер, толкаю его своими деньгами в небо. Какое в этом удовольствие? Не чувствую ничего, наверное, мало времени прошло после наркоза.
Когда я подошла, мужчина не убрал полы своего плаща с моего места. Рассадка тесная, кабины рассчитаны на смешанные компании детей и их родителей. Таких худых, как школьники или как Гела, здесь мало. Лишь бы не протечь на чужую вещь. Кровь после аборта - это нормально, но лучше бы Гела в своей короткой куртке был рядом.
Искаженные восторгами лица. У бабушки напротив трясутся брови и льются слезы. А у соседа слева косая улыбка и булькающий смех. Я прикладываю ладони к своим щекам, лбу, глазам, подбородку. У меня все на месте. Мне здесь никак. И меня так раньше меняла высота?
Меньше всего мне хочется сейчас спускаться на землю. Но здесь я зависла тоже зря. Неслучайно залетела, может, свое откаталась.
Торт, купленный для Гелы, смялся под чужими локтями и коленями. Гела не пришел. Пропадет «Полет» из бизе с орехами и с ванильным кремом. Смотрю сверху вниз, на паровоз, его из-за деревьев видно плохо, как колесо обозрения с заднего двора отчего дома, но я и так знаю, что Гелы там нет. Я фиксирую взгяд на одной точке, чтобы не мутило.
Дно упирается в металлический настил, и нас затормаживает. Меня провернуло вокруг аттракциона. Я хочу выйти, но люди цепляются за эти секунды, держатся за кресла, не дают мне встать. У меня нет сил сопротивляться окружающим, я терплю, пока нас не начинают выкорчевывать из кабины контролеры, мужчину справа от меня волокут первым, кожа его плаща рвется, я приподнимаюсь, чтобы не испортить вещь еще сильнее, две девушки в форме хватают меня за руки, и я удивлюсь, как хорошо и легко можно выйти отсюда, когда тебя поддерживают.
У кассы - люди, на посадку - очередь, на выходе - толпа. У турникета - знакомые.
-    Вы катаетесь?
Женщина благородно мне кивает, близоруко прищуриваясь. Ее спутник ведет ее под руку, смотря не на меня, а в небо.
-     Вы что же, не первый раз без меня тут катаетесь?
Мама охает, обвисает на папе, она худая, выветрившаяся.
-    Мы знали, что ты снова сюда попадешь с кем-то, кто тебе понравится - мама дергает плечиками, это комично, мне ее не жалко, она, как подстреленная, - птииичка...
Вот и назвали меня птичкой. Как это неприятно.
- Или с нашими внуками, - папа улыбается, как на фото, где мы все вместе ловим снежинки ртом.
-    Ты всегда, с самого начала, была большой, и сейчас не надо обид, -мама постарела. Сейчас она бы не смогла ограничить меня в удовольствиях. Она такая легкая, что я смогу ее взмести и швырнуть об колесо даже после аборта, когда болит тело.
-    Потому что мои родители - дети! - гоняли меня по школам, оставляли дома одну! Колесили тут, врали!
Мама плачет, так ей и надо. Пусть изойдутся, пусть ползают.
- А что нам  было делать? Мы были очень молоды, твоя бабушка настаивала на аборте, но мы решили пожениться...
Моя родительница надеется на прощение, она плохо меня знает.
-    Мы тебе дали жизнь в мире, где есть это чертово колесо!  - отец подхватывает ее за руку и уводит на подъем.
Я стараюсь держать спину, как будто я выше всего этого. Было бы хорошо дойти до паровоза и скрыться в тени. Но это далеко, мне каждый шаг - наказание. Бреду за кассу, с обратной стороны от билетного окна. Тут нет никого. Мне надо успокоиться. Дышу по всем правилам. Вдох через нос, выдох - губами. Медленно. Влага сходит с глаз, я вижу указатели на аттракционы, цены на билеты и табличку: «До 16 лет только в  сопровождении взрослых». Она посерела от дождей, но я все равно понимаю, что она про Гелу. Сколько ему, пятнадцать? Для подростка он очень обязательный, умный. Совсем ребенок. И от него был у меня ребенок? И нет ни того, ни другого. Гелы нет, зародыша нет. Я не могу больше сдерживаться, я обо всем жалею, я себя жалею. Неужели я хуже, а не лучше своих родителей? 
Лезу в телефон, ни одного важного номера. Суюсь в сумку, потом в карманы джинсов. Карточка: «Магазин товаров для детей, улица Победы 30..». Набираю номер. Я закажу 100 игрушек маме, папе, себе, Геле, в дом отказников, только пусть выслушают меня и скажут, что мне делать.
Перенабираю. Никто не снимает трубку. Позднее время. Выглядываю из-за угла кассы на парк. Сколько здесь было счастливых лет. Июни, июли, августы. Что мешало радоваться мне годам, как другие радуются? Боялась быть маленькой и не стала взрослой. Глупая птичка.
Я держу «Полет» в коробке. Колесо бесконечно вращается.