Вы слышали, как скрипит колесо Фортуны? Поговаривают, эта пронзительная мелодия, сыгранная на подшипниках бытия, поворачивает реку жизни в иное русло. Удачный выстрел, столкнувшиеся в замочной скважине взгляды, выигрышный лотерейный билет – все это якобы случается под аккомпанемент заветного скрипа. Но эти звуки не слышны тугому уху, и мне ничего такого слышать не доводилось. Наверное, я – глухой винтик, один из многих, благодаря которым бесконечно крутится это колесо. И все вращает и вращает жернова чужого счастья…

    Я никогда не покупал лотерейных билетов, не находил в старых вещах деньги, не выигрывал в карты без крапленой колоды. И мне тотально не везло с женщинами. Пляжные фотографы интересовались мной куда чаще одноклассниц. С лицом плохо выбритого орангутанга и кудрявым телом я мог бы работать обезьянкой, которая сама предлагает с ней сфотографироваться. Тестостерон играл на тамтаме моего либидо и бил в бубен. Я алкал близости хоть с кем-то. Хоть кто-то мне и попадался. С удивительным постоянством в мои сети заплывали обиженные огрызки, на внешности которых природа не просто отдыхала, а устраивала именины сердца, побитые молью старые девы и, конечно, тихие сумасшедшие. Иногда все три типажа удачно сочетались в одной талантливой особи. Так в юности я познал горести любви с перезрелой кошатницей Галиной Ивановной. Она была страшной и голодной, а семнадцать ее котов страшно голодными. После нескольких ночевок в этой юдоли кошачьей скорби, кроме аллергии на оскопленных котов и пуховые платки, у меня развилась тяжелая фобия – боязнь проснуться с обглоданными ушами. Три летних месяца я проспал в завязанной кроличьей шапке. Меня лечил гипнозом профессор с мировым именем, и приезжала одна пукающая ладаном старушка выкатывать хворобу яйцом.

     Ровно наоборот дело обстояло с моим другом детства. Все звали его Синатра. Шляпа с мягкими полями, синие глаза под цвет костюма и «Strangers in the night» по выходным в ресторанчике у моря. Пресловутые колесные скрипы были заезженным саундтреком к его тридцати трехлетней жизни. Возможно, римская богиня согрешила с его земным предком и теперь осыпала праправнука дарами с такой расточительностью, что было противно смотреть. Он выигрывал в казино и находил бумажники, ни разу не сидел в тюрьме и не болел водянкой. Женщины, услышав его голос, сыпались ему под ноги, как опаленная мошкара, и оттуда умоляли о снисхождении. И не было такого сердца, для которого этот альковных дел медвежатник не подобрал бы отмычку. Он пользовался красотками, как носками, и обходился с ними с той же расточительностью – продырявив, выбрасывал. А они лизали ему большие пальцы ног во время секса. Однажды, вдохновленный его рассказами я поднес хорошо вымытый мосёл к носу одной знакомой. Меня и весь мой род прокляли до седьмого колена, не особо стесняясь в выражениях.  

     Честно зарабатывать деньги Синатра не любил. Все попытки привить этой бестолочи любовь к труду в рамках действующего законодательства разбивались о стену непонимания. После окончания школы у него неожиданно открылся талант к рисованию. Рисовал он преимущественно мокрые печати, чужие подписи и водяные знаки в стиле соцреализма. Холсты с изображениями справок, дипломов и свидетельств расходились не хуже репродукций Шишкина. Но настоящему художнику всегда немного неловко сбывать свои полотна. Тут нужен хороший продавец. А это было у меня в крови. К тому же я, признаться, никогда не считал себя человеком, отягощенным совестью – покладистая девчушка не портила мне жизни. В эту почву, унавоженную обоюдным цинизмом, мы и заронили семена нашего сотрудничества. И они таки дали всходы.

     Из всех специальностей нам приглянулось лишь более-менее законное ограбление ближних. Мы давали приют лишним рубликам лопоухих сограждан с небольшими отклонениями от буквы законы. К прогулкам с дубиной и кистенем по большой дороге я всегда относился скептически. В нашем послужном списке имелись довольно безобидные штуки вроде торговли прибором «Всевозможный генератор здоровья», избавляющим от глистов в мозге, или оптовой продажи стелек от сахарного диабета. Был даже возврат души ее владельцу по переписке. На заре эпохи кредитования мы протащили через банки армию наркоманов, алкашей и прочих безответственных квартиросъемщиков. Я собственноручно облагородил опухшие фасады нескольких десятков бомжей. Но маргиналы – публика ненадежная, могут и отказаться мыться перед сделкой. Пришлось переключиться на смертельно больных, но ходячих заемщиков. «Им все равно умирать, а так хоть польза будет», – говаривал Синатра, листая истории болезни и поглаживая коленку хорошенькой докторши из онкодиспансера.  

***

     Одним июльским днем департамент коммунальной собственности гостеприимно распахнул перед нами свои двери. Здесь наклевывалось совершенно чистое дельце – приватизация чердака за взятку. Мы поднялись на четвертый этаж, и тут случилась удивительная штука. В игравшем из открытого кабинета радио невинно убиенный шансонье Михаил Круг сменился заунывным Сарухановым с песней про скрипку-лису. «Что за скрипка такая? – подумал я. – Почему не баран-барабан или еще какой гибрид балалайки с тараканом?». И тут до меня дошло: это же скрип, скрип колеса! В этот момент я распахнул двери с табличкой «Начальник департамента» и увидел чудо.  

     Передо мной сидели шестьдесят килограмм обаятельного героина лет тридцати, вызывающего привыкание с первого взгляда. В момент ее сотворения природа не скребла по сусекам с людскими прелестями, а потратила из тайных закромов все лучшее, предназначенное лишь нимфам и музам. Знаю, звучит сентиментально, но в поднявшихся на меня зеленых глазах я увидел все – и ледяной жар, и неприступную открытость, и бунтующую покорность, и разбойничью доброту. Возьмите любую Клаудию Шиффер, помножьте на три и вы получите бледное подобие Ираиды Александровны Барской – богини приватизации и царицы Савской по совместительству.  

     Я присел на стул и будто провалился в дневной сон под звуки проливного дождя. С моего дико уставившегося картофельного лица можно было писать картину для экспозиции «Чистая глупость». Очнувшись, я с ужасом понял, что шляпник и покоритель сердец тоже поплыл. Синатра взахлеб рассказывал бородатый анекдот про тещу. Такой мерзости я от него не ожидал. Закончив, он заржал первым, а потом, ликуя от ее сдержанной улыбки, два раза повторил концовку, хлопая себя по коленкам и заглядывая в глаза. Это было жалкое зрелище.  

     – Молодые люди, давайте ближе к цели вашего визита, – голос у нее был низкий и глубокий, с бархатистым тембром. Скажи она мне в трамвае «хам» из-за оттоптанной ноги, я бы сошел с ума от счастья и всю жизнь ходил босиком, на всякий случай. А тут целое предложение.  
     – Желает приватизировать! – выпалил я и чуть не подавился собственным языком. «Боже, какой дебил!» – читалось у нее на лице. Я покраснел, как зад застенчивой макаки.  
     – Что?  
     – Гхм… Мой друг… Вот это создание в шляпе… Хочет приватизировать чердак своей мечты. Не хватает пары бумажек с вашей подписью. Я бы хотел попросить вас ускорить этот процесс, и тогда размеры благодарности этого мечтателя не будут иметь границ в разумных пределах. Иначе я его вздерну, – тут я подсыпал в голос столько пиратской хрипотцы, что Синатра удивленно приподнял одну бровь.  
     – Если вы его вздернете, то благодарить придется вам, – она едва улыбнулась, а мне показалось, что я – снеговик под солнцем, и у меня растаяли яички. – К тому же я только исполняющая обязанности и такие вопросы не решаю. Александр Михайлович вернется из отпуска, с ним все и обсудите.  

    Больше говорить было не о чем. На всякий случай, мы выпросили по визитке и нехотя откланялись. 

     – Что за клоунаду ты устроил? – спросил я Синатру на выходе. 
     – Дружище, кажется, я нашел гавань, где можно бросить якорь. 
     – Да? Может, ты поищешь другой порт приписки?
     – Ты это серьезно?
     – Более чем.
     – А что я с этого буду иметь?
     – Обрезание посмертно, если будешь отвечать вопросом на вопрос. 
     – Не знаю… Пусть сама выбирает.  
     – Тогда у меня нет шансов. 
     – Такова селяви, да и она, старичок, чья-то печальная шутка. Поначалу – смешно, дальше – поучительно, а в конце – очень и очень грустно.  
     – Сколько?  
     – Синатра не продается. Точнее, у тебя столько нет.
     – У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Мы продадим Главпочтамп… 
    Повисла пауза. Синатра полез в карман за телефоном.
     – Куда ты собрался звонить?
     – В скорую. У меня друг крышей протек. Хочет продать памятник архитектуры местного значения.  
    Я оглядел его с легким раздражением:
     – Не мороси. Есть одна схемка. Я отдам тебе свою долю с этой делюги, а ты забудешь про Барскую и пообещаешь вести себя прилично у нас на свадьбе. 
     – Заманчиво. Но не получится.
     – Почему?  
     – Нажрусь обязательно и устрою драку в загсе.
     – Хрен с тобой. Заметано?  
     – Угу.  

*** 

     Продажа госимущества в центре города – дело хитрое. Нужно быть либо чиновником, либо жуликом. А лучше и тем, и другим. По моей задумке рядовому фармазонщику Синатре предстояло повышение по службе до начальника департамента. Для начала требовалось открыть директорские двери. После осмотра казенной рухляди, на раздаче показался первый козырь – оставляемый Ираидой ключ в старом сувальдном замке. Вскрыть такую дверцу – две пары пустяков. Тонкая пластина со смазанным маслом пластилином просовывается в скважину с помощью шила, которое в это время немного приподнимает ключ, и по очереди делается слепок обеих бороздок. А уж выточить ключ из заготовки надфилем для меня было проще простого. Вот что значит пятерка по труду.

     Под занавес рабочего дня мы нанесли неофициальный визит в департамент. Кабинет был удачно расположен в конце коридора за углом. Синатра встал на стреме, готовый перехватить случайных визитеров, а я занялся слепком. Приподняв шилом ключ, аккуратно просунул под него пластину. Затем придавил ключ сверху. От непривычного волнения руки слушались плохо. Очень не хотелось, чтобы Ираида Александровна меня застала в такой недвусмысленной позиции с шильцем в руке. Провозившись пару минут, я таки сделал слепок обеих бороздок. Тут за дверью послышался стук каблуков, ключ провернулся. Я еле успел вытащить инструменты и сунуть их в задний карман.

     – Вы тут подслушиваете что ли? – она отпрянула, увидев меня на пороге.
     – Н-н-нет. Я к вам по делу… Вы есть хотите? – осатанело выпучив глаза, сказал я первое, что пришло в мою немыслимую голову. 
     – Очень, – рассмеялась она от всей моей нахальной нелепости. 
     – Здесь хороший ресторан через два квартала.  
     – Спасибо, но у нас внизу сносная столовая.  

     И мы пошли! Она была так красива, что у меня от страха вылетали коленные суставы. Потом в пустой столовой на перепачканном соусом столе мы ели гнутыми вилками салатик из свеклы, осоловелую бризоль и еще какую-то дивную дрянь, похожую на пюре. Чертова мать, это было незабываемо! Я невозбранно нес околесицу. Рассказывал, будто красные пятна на скатерти оттого, что бризоль укусила человека. Интеллигентно врал про полярников, которые голодными зимами едят валенки в кляре, хорошенько вымочив их в керосине. А также поведал о тонком букете и удивительном послевкусии киселя из маминых пуговиц, который сварил в детстве. Казалось, если я перестану говорить, у меня остановится сердце. Она смеялась... 

     Потом я обнаглел и вызвался проводить ее до дома. Она отказалась. Но звонить не запретила. Наверное, потому, что я не спрашивал разрешения. 

***

     На следующий день в обеденный перерыв, когда Ираида спустилась в столовую, мы опробовали наш ключ. Открывал он с трудом, и я провозился минут пять, прежде чем попасть внутрь. Мы со скрипом закрылись изнутри, а вот открыть не получилось. Я крутил до синих пальцев, но замок не поддавался. Вдруг в дверь постучали. Мы притихли, радуясь, что это не хозяйка кабинета. Так страшно мне было впервые: десять лет тюрьмы казались раем по сравнению с грядущим позором. Я чувствовал себя Раскольниковым, покусившимся с топором на собственную удачу. Тем временем человек за дверью постоял немного, стукнул еще раз для очистки совести и ушел. Когда шаги стихли, чудом двери удалось открыть. Почему-то меня такое начало не насторожило.  

     Первый этап на этом завершился. Синатра засел за изготовление фальшивой папки под названием «Отчуждение почтового отделения №1». Я же занялся покупателем. У меня был стопроцентный клиент – молдавский князь Серафим Ботезат, доверчивое дитя винограда. Без этого кишиневского олигарха, любителя архитектуры в стиле цыганского барокко, не стоило и макаться в это предприятие. Я расписал ему негоцию по телефону в самых радужных тонах, но он только пообещал подумать и пропал. А больше кандидатов в партию богатых и облапошенных на горизонте что-то не виднелось. 

     Влюбленный и пьяный я даже немного забыл про все это дело. У меня было свидание! Вино, цветы в целлофане, разговоры о приличном… Я понял, что понравился, только не понял, чем. Наверное, удалось возбудить ее любопытство. Любопытная женщина – это уже половина успеха. Потом была пытка эсэмэсками и телефонными разговорами. Она держала дистанцию, бесконечно провоцируя ее сократить. В ожидании звонков меня трясло от телефонных трелей, как бабушку, сослепу звонившую с электрошокера. Никогда не думал, что при мысли о женщине перехватывает дыхание.  

     Синатра звонил, узнавал, как дела с покупателем, рассеянно слушал мои восторженные излияния и мрачнел с каждым днем. Наконец, он явился ко мне с хорошей новостью.  
     – Есть человек, который может купить наше здание.
     – Кто?
     – Комерс залетный из Москвы. Скупает недвижку по всему городу. У меня есть его цифры.
     – Откуда?
     – Да там дала одна… Скажешь, Оксана-маклер рекомендовала.
     – Понятно. Диктуй.

     Вечером я встретился с богатеем, человеком небольшого размера со следами пороков на лице. Полтора метра одутловатой надменности величали себя Валерием Павловичем. Я представился помощником депутата горсовета, тоже поднадул щеки и повел его к главпочтампу на обзорную экскурсию. Трехэтажное здание, украшенное балюстрадами и лепным орнаментом, с огромным залом внутри, освещаемым через прозрачную кровлю, произвело впечатление на коммерсанта. По ходу пьесы я рассказывал о жгучем желании властей продать дворец связи из-за убыточности. Валерчик задал только один вопрос:  
     – Сколько?
     – А вы на сколько рассчитываете?
     – Знаешь, не люблю евреев независимо от их национальности. Давай, без этих ваших одесских мансов.
     – Все зависит от уважаемого Александра Михайловича. Он обеспечивает всем желающим и наиболее имущим честный выигрыш в аукционе. По итогу вы возьмете почти пятьсот квадратов за бесценок. А бесценок нынче – это где-то треть от рыночной цены. Вот визитка. Скажете, что от меня, – я протянул заготовленную карточку с номером Синатры.  

     И рыбка клюнула. Он позвонил при мне и договорился о встрече на следующий день к часу дня в департаменте. Во избежание неловкости, я уговорил Ираиду пообедать со мной в это время.

***

     Пока мы сидели в кафе, Синатра открыл своим ключом кабинет, уселся в кресло и смастерил самое озабоченное думами о госимуществе лицо, на какое способен беспечный бабник и кутила. По его словам, все прошло, как по нотам. Пришедшему Валерию Павловичу издалека была показана папка, оттуда извлечена пара липовых бумаженций, все красиво рассказано и озвучена круглейшая цифра в сто тысяч вечно-зеленых. После недолгих кривляний пациент согласился облегчиться и выдать наличность хоть сегодня. Синатра сказал, что после этого они даже немного подружились. Он ликовал и одновременно кусал по телефону локти оттого, что не зарядил вдвое больше.

     В тот вечер я хотел устроить Ираиде сюрприз – после работы отвезти ее в дельфинарий, где поплавать с дельфинами и познакомиться как можно ближе. Я и охапка цветов припарковались недалеко от входа. Вдруг, ничего не замечая, мимо пронесся Синатра с огромным букетом роз и вбежал по ступеням внутрь. Спустя четверть часа он вышел с пустыми руками. На его лице блуждала глуповато-восторженная улыбка. Усмехаясь, он сел в машину и покатил за своими деньгами к будущему горе-владельцу главпочтампа. 

     Было ощущение, будто мне исподтишка сунули за шиворот холодную спелую хурму и раздавили. Синатре я доверял. Его слово всегда было крепким. Исключения составляли женщины. Им давать безнадежные клятвы он не считал зазорным, как мусульманин неверным. Я и подумать не мог, что он запишет меня в слабый пол. 

     Его телефон был отключен. Тут позвонила Ираида. Извинилась и сухо сказала, что вечер у нее занят срочными делами. Уточнять, какими именно, не стал: не хотелось слушать вранье. Поехал домой, где до посинения боролся с двумя бутылками водки, пока схватка не перешла в партер. В перерыве между раундами решил Ираиду возвращать и дать с Синатрой по развалу. Поделить общак и заняться кристально-чистым бизнесом – продажей керамических овальчиков для надгробий. Мне говорили, будто при нынешней смертности это выгодно.  

     Около полуночи меня разбудил звонок в дверь. Еще пьяный, я открыл без обычных предосторожностей и узнал столичного карапуза в компании двух широкоплечих товарищей.
     – Поехали, прокатимся, деятель. С другом повидаешься.  
    Хмель улетучился мгновенно. Я быстро оделся и вышел, ничего не спрашивая. Дальше все понеслось, как в «Крестном отце». Я сел на заднее сиденье тонированного крузака. За мной влез плечистый комсомолец, достал из-за пазухи «Глок» и ткнул в бочину. 
     – На пол ложимся. Ведем себя тихо, не бузим. Понятно? 
     Так понятно мне еще ни разу не было, и я улегся. В гробовом молчании мы проехали с полчаса и вскоре, судя по колдобинам, съехали на проселочную дорогу. Машина остановилась. Амбал приподнял меня за ворот:
     – Приехали. Смотри. 

     В свете фар на краю ямы стоял мой напарник с лопатой в руке. Не успел я ничего сказать, как грянул выстрел. Показалось, будто у Синатры взорвалась грудина и оттуда фонтаном ударила кровь. Он загреб воздух руками и повалился на выкопанную землю. Я зажмурился, тряхнул головой в надежде, что это сон, и открыл глаза. Человек с дробовиком подошел к телу, спихнул его в яму ногами и стал закапывать. В это время коротыш, повернувшись ко мне, убедительно вещал хриплым голосом в лучших традициях кромешных девяностых: 
     – Твой друганя дал весь расклад. Жить хотел сильно. За общак ваш тоже раскололся. Вы, фраера, решили меня кинуть, но видишь, не срослось. А моральный ущерб надо компенсировать. Послезавтра у меня должно быть пол-ляма грина. Иначе ты вместе с бабой из приватизации ляжешь рядом с ним. Ясно?
     – Ясно…

     Меня снова уложили на пол. Водила развернулся и поехал в город. Когда я понял, что убивать меня пока не станут, на волнах паники приплыла мысль-мерзавушка: «А не такой уж ты и везучий, Синатра».  

***

     Это была самая черная – чернее черного – ночь в моей жизни. Пить не стал: заплыв за буйки разума грозил упокоением на дне. Кое-как сладил с искушением уехать с деньгами. Из всех возможных и не очень вариантов я выбрал один – платить. Ибо, если хоть волос с ее головы… Свою шкурку опять же подпортить не хотелось, чего греха таить. Деньги, в общем-то, были. Около трехсот кусков, собранных нами за годы неправедных трудов, хранилось в банке. У меня имелся полтос под матрасом, еще двадцатку можно было получить за машину и сотку под залог хаты у ростовщиков. Оставалось наскрести тридцать по знакомым. С протянутой рукой я исколесил весь город и к вечеру собрал деньги. Так часто унижаться мне не приходилось.

     Наутро позвонил московский беспредельщик и продиктовал адрес адвокатской конторы, куда нужно занести деньги. Подкопаться было не к чему. Если адвоката примут, он скажет, что это гонорар. Пятьдесят с лишним пачек, увы, чужого счастья я уложил в красную спортивную сумку и повез в контору. Там седенький дедуля-семит осведомился от кого я и, пересчитав на машинке деньги, невозмутимо сложил сумку в сейф. После чего дал мне подписать стандартный договор без даты. Одним росчерком пера я расписался в собственной нищете.

     Раздумывая, где бы срубить деньжат после такого минуса, я побрел через весь город к Ираиде. Увидел ее издалека. Она спускалась по ступенькам к очень знакомой «Ауди». Оттуда вылез невредимый Синатра и галантно открыл дверцу. Меня чуть не парализовало от радости. Но тут, сложив все кусочки мозаики, я рванулся к машине, движимый единственным желанием – вырвать Синатре кадык. Воскресший, увидев меня, объятий не распахнул. Он обежал машину, прыгнул за руль и, шлифуя колесами асфальт, отбыл в неизвестном направлении.  

     Я без толку гнался за ними метров сто, глядя, как на спинке заднего сидения краснеет моя спортивная сумка. Больше эту троицу я не видел. Поговаривают, они счастливы где-то... И колесо удачи продолжает крутиться и скрипеть. Но прислушиваться что-то нет желания.