Под утро раздается звонок, на сотовый, а другого у меня лет восемь, как нет. Спросонья беру и отвечаю:

— Да…

— Это я.

— Очень приятно. А кто ты?

— Я белая обезьяна.

— Блядь. Ты это серьезно?

— Ага. Просто не думай обо мне…

Я отключаюсь и пытаюсь заснуть. Ебаная белая обезьяна! Я о ней не вспоминал уже дней пять. Все постепенно приходило в норму, пока окончательно не накрылось медным тазом. Впрочем, это долгая история. Под утро как-то не хочется ворошить прошлое.

В открытой банке еще осталось теплое пиво, мне надо промочить горло, заодно покурить. Рассвет еще не скоро, но слава богу, я безработный, поэтому никуда не надо пиздовать по темени, с похмелья, и после звонка этой обезьяны, звонка, как контрольный прямо в мозг, в самую его глубину:

«Не думай обо мне!»

Да кто о тебе думает, нахуй ты кому всралась после этих двух лет? И смски от твоего нынешнего муженька, якобы случайно отправленные мне, не заставят меня думать ни о каких обезьянах, ни белых, ни коричневых, тем более — я смотрю на зеленые цифры часов на медиацентре — в 5.37 утра.

Я допиваю пиво, мысленно представляя себе стройные ряды белых обезьян, вышагивающих на параде посланных нахуй. Образ неплохой, можно было бы написать рассказ, если бы не ничтожность самого главного героя – белой обезьяны. Кто собирается о ней думать?

Пара реплик с левых эккаунтов, и я знаю, что она вышла замуж и даже выродила маленькую белую обезьянку — всего лишь очередной ублюдок в детской коляске, которого возят туда-сюда по дорожкам парка, и вот он делает первый шажок, надеюсь, спотыкается, падает и плачет, размазывая по обезьяньему личику зеленые сопли. Пусть разобьет заодно нос, насколько можно раньше вкушая все прелести жизни. Завидую гордости отца за невъебено крутое достижение: «Это маленький шаг в жизни одного человека, но огромное достижение для всего человечества». Да и пусть уже обезьянка подрастет и пиздует за пивом, девками и сигаретами! Я не хочу ни о чем таком думать, мне достаточно того, что все осталось позади. Я выжил, и я до жопы рад, что все белые обезьяны забылись, как страшный сон. Я не собираюсь дрочить на воспоминания, вообще эта тема меня мало колышет, лишь бы они не названивали по утрам, у меня и так хрупкий и ранимый сон.

Я плетусь к компу, включаю неоновую лампу, прикрученную к компьютерной стойке, шевелю мышкой — экран оживает.

Белые обезьянки за ночь настрочили пару томов «Войны и мира», запостили миллиард фоток и отобразили в текстовых редакторах триллион эмоций, которых у них нет. Они не испытывают никаких эмоций, потому что существуют только, пока ты о них думаешь, а потом тихо гаснут, как монитор твоего компа, когда ты дрочишь, пьешь пиво, слоняешься по улице, куришь сигарету или срешь. Попутно, в безвестности и немоте, на которые ты их обрек, они обзаводятся биографией, семьями и левыми эккаунтами в одноклассниках. Они рожают маленьких обезьянок и загораживаются ими от печальной истины, известной только им и тебе — они существуют, только пока ты о них думаешь.

Белые обезьянки маршируют в глубинах твоей памяти, строя смешные рожицы; они размахивают флажками и несут в руках связки разноцветных воздушных шаров:

— Он нас помнит! — радуются они. — Он о нас думает.

Я стоял на остановке, было уже за полночь. Декабрьский мороз придавал воздуху необыкновенную прозрачность. Прямо передо мной на светофоре остановилась машина, за рулем которой сидела она, белая обезьянка. Наши взгляды встретились. Она улыбнулась, нажала на газ и уехала, как только загорелся зеленый свет. Я не помню, куда я ехал или просто шел, или стоял на остановке, раздумывая, куда мне отправиться. Все это неважно. Имеет значение только нерв всей сцены — взгляд и через несколько секунд расставание героев. И задние фонари ее машины, как символ неизбежности ухода.

Я сижу и туплю в монитор. Потом иду и варю эспрессо. Курю и ни о чем не думаю. На дне бутылки осталось немного коньяка, в шесть утра самое время выпить.

Белые обезьянки корчат мне смешные рожицы.