1.



            Мужской одежды не стало, теперь она общая. Кроме дембельской формы! Хотя это скорее карикатура, чем форма, но женщины не заслужили и такой.

            В Советской армии железными щётками чесали шинели, чтобы встал дыбом ворс, и бархатом обшивали изнутри сапоги. Между подошвой и каблуком вешались бубенцы.

            Антон чтил последние фишки. Вместо стиляжных бубенцов, он звенел циркониевыми набойками, которые в темноте давали искры. Сзади на его беретке блестели две автоматные пули. Китель даже для ХХI века попирал нормы христианской морали, сияя обилием злата. Об одном том, что Антон «ДМБ-2008» кричали 2 шеврона, 3 медали и 1 нагрудный знак величиной с блюдце.

            Новый и неожиданный Антон Свет Семёнов ступил на вечерний перрон родного города.  Всего лишь через дорогу высился его дом. Появись сейчас перед ним пять лбов и скажи они ему «эй, боец, тормозни», он уложит их всех. Легко, и ноги вытрет.

            - Эй, боец, тормозни! – прозвучал сам рок.

            Антон с искрами развернулся и увидел не пятерых, а одного. Милиционера.

            - Чего-чего?! – зашипел Антон. – Меня в Москве ни один наряд не остановил, а тут – на!

            - Стой! – жестом дирижёра оборвал его партию милиционер, приближаясь.

            - Да я всю дорогу трезвый был, чтоб ни одно такое …

            - Грубый ты! – милиционер улыбнулся, и Антон увидел, что у того есть лицо, как у других людей.

            - Я спросить, - милиционер тронул Антона за рукав. – Гляжу, у тебя на шевроне сокол московского военного округа. Где служил-то?

            - В Электростали… - ответил Антон, снимая с плеча рюкзак.

            - А я в Электрогорске! – милиционер схватил руку Антона и крепко пожал. – Я сам в прошлом году дембельнулся! Рядом, значит, служили. Я заканчивал, ты начинал. На два года успел попасть?

            - Ну да…

            Антон поставил рюкзак на землю и закурил. Извиниться бы.

            - Домой, значит? – закурил и милиционер.

            - Да, вон та пятиэтажка через дорогу.

            - Здорово.

            Оба замолчали, виноватые, что напугали друг друга.

            - Смотри, что творят, - милиционер примирительно зевнул и показал на лавочку возле входа в вокзал. – Никого не стыдятся.

            На лавочке целовались девочка и паренёк возрастами лет по пятнадцать или меньше. Она в русско-народной майке до пупка, он – в исконных штанах, сшитых для негритянского великана.

            - Ладно, иди домой, - сказал милиционер. – Извини, что задержал.

            Антон нагнулся к рюкзаку и достал бутылку водки.

            - Присмотри за вещами, пожалуйста, - сказал он милиционеру, а сам направился к лавочке.

            - Мелкий! – позвал он паренька. – Смотри!

            Паренёк поднял счастливые глаза, и Антон одним ударом разбил о его лицо бутылку. Пока милиционер  бежал вприпрыжку с рюкзаком, ремни которого запутались у него на ноге, Антон кромсал лицо бедняги острым горлышком.

         

2.



            Тесная дежурная часть. По полу медали и шевроны «ДМБ-2008». Антон сидит на скамейке без наручников. Он не противится тому, что недавно зевавший милиционер рвёт с бесценного кителя белые косички.

            - Клоун! – сопит милиционер и тянет косичку с канта воротника, хр-р-р-р. – Малолетку за просто так изуродовал!

            Антон неуютно ёжится.

            - Елка новогодняя! – милиционер дёргает косички с обшлагов, хр-рыть, хр-рыть. – Я ж тебе показал на него от нечего сказать!

Антон задумчив, как на экзамене.

- Попугай ты! – с погон летят на пол золочёные сержантские лычки, и форма окончательно меркнет, становясь рабочей спецовкой. – Тебе же до дома десять шагов было!

            Перед Антоном открывается железная дверь, и он заходит в клетку сам, без уговоров.

            - Да-да, оперов и следователя вызвал из дома, - докладывает по телефону дежурный, серый дядька, дряхлеющий на глазах. – Потерпевшего отправили в травмпункт. Лицо лоскутами. Камеры наблюдения засняли, да. Но там наш Колёк с рюкзаком на ноге бежит. На суде оборжутся. Этот ничего не говорит. Нет, трезвый, в том-то и дело. Только что из армии. Псих.

            Антон забрался с ногами на лавочку, уткнулся в колени и задремал.



3.



            В 15 лет Антон полюбил Сандру Баллок. Просто с бухты-барахты, даже не уважая её как актрису. Разве что смотрел «Скорость», где она с Киану Ривз, да «Практическую магию», которая вообще не понравилась. Тем не менее, Сандру он любил.

            Живых девушек-одноклассниц он отрицал, потому что они пахли выпечкой, оладьями или ядрёными духами, то есть своими мамками и кухней. От фотографий же Сандры простительно пахло типографской краской. Антон обладал поэтическим обонянием, как другие - художественным вкусом или музыкальным слухом.       

Антон ходил в качалку. Красота собственного тела его привлекала мало. Целью он ставил победить справедливость.

            Мир ему казался не в меру правильным. Он ясно представлял, что до конца дней своих либо дней Сандры, встретиться им не удастся, что и было железной, непоколебимой справедливостью мира. Поэтому всякий раз, подходя к штанге, он пытался нарушить хотя бы самую маленькую деталь во вселенской конструкции: выжать или вытянуть вес больше, чем ему дано в данный день и час.

            Благодаря своей метафизике в 15 лет он работал с весами, доступными лишь взрослым атлетам, а мускулатура его нервировала нарциссов, которые во множестве толклись в качалке и пеняли на зеркала.

            Однажды в зал пришла девушка и принялась отчаянно биться с тренажёрами, как тот Дон против мельниц. На Сандру Баллок она не походила, но Антон на всякий случай отправился в общую раздевалку и понюхал её одежду. От курточки и кофты не пахло ничем. Совсем ничем, будто их носило огородное чучело. Недовольный Антон взял сапожок, поднёс к носу и с того момента на девушку больше не смотрел, хотя она и стала завсегдатаем качалки.

            Потом произошёл ещё случай, по-настоящему страшный. В зале появилась другая, лет двадцати. Опять непохожая, но Антону понравилась. Подружиться с ней он справедливо не рассчитывал, зато она могла разнообразить его вечерние фантазии. Вышло так, что раздевалка в тот день была людной, и сунуть свой нос в её одежду не удалось. Но правда открылась без его участия. После тренировки девушка, уже одетая идти домой, прошествовала в туалет. Два обстоятельства помогли торжеству правды. Во-первых, туалет был оборудован пещерным стульчаком и внутри, как на дне Байкала, никогда не светил свет. Во-вторых, на девушке громоздилась большая, длинная шуба.

            Туалет оставался запертым так долго, что люди снаружи стали беспокоиться. Из глубин доносилась тяжёлая возня, и, наконец, дверь распахнулась. Девушка выбежала с глазами ослеплённой совы и бросилась прочь, пачкая говняными полами шубы стены и спортсменов, оказавшихся на пути. Запах едва не убил Антона. С того дня полиграфический аромат Сандры стал для него ещё милее.

В качалке у Антона был друг Юра, одного с ним года рождения, но коротышка. Они подружились мгновенно, и Антон немедля признался Юре в тайной тяге к Сандре, а Юра пару дней подумал и признался в том же.

Кроме качалки они принялись посещать библиотеки и с бритвой в руках листать прессу. Антон порой хотел стать патриотом и увлечься отечественными актрисами, но воображение шептало, что наши ходят в туалет в шубах.

Третьим местом, куда повадились друзья, стала крыша шестнадцатиэтажного дома. СССР построил его перед своим закатом, в стороне от города, застолбив место под новый крупный район. Так дом и скучал один над посёлком имени Будённого.

На крыше всегда бесился ветер. Друзья там не разговаривали, потому что слова сразу выхлёстывало изо рта. Иногда на Юру нападала странность, и он бегал по краю крыши, хохоча шибче ветра. Или садился, свесив ноги вниз, и хохотал сидя.

Юра вообще любил смеяться, а лучше всего у него получалась улыбка. Бери и фотографируй на пюре для младенцев.

Друзья открыли, что их заветную крышу видно из квартиры Антона. Если взять отцовский морской бинокль и направить его сквозь просвет в сосновой роще, то крыша открывалась, как ладонь вытянутой руки. Разок они провели сеанс связи. Антон – дома с биноклем, а Юра там.

Тогда Юра позвонил Антону с сотового на городской, и из трубки неслись ветер и хохот. Да, у Юры был сотовый, в 2003 году для его возраста диковина.



4.



День, в который пала справедливость, случился. На тренировке Антон перестал ощущать вес штанги. Полтора десятка предвзятых свидетелей наблюдали, как он приседал со 150 килограммами, будто на плечах у него лежал пустой гриф, а он, закончив пятнадцатое повторение, поставил клокочущую штангу на стойки и даже не запыхался. Именно в эту минуту в зал вошла Сандра Баллок.

Она зябко потёрла голенькие плечи и подошла к Антону.

- Что тут делать-то? – сказала она по-русски.

- Никого об этом не спрашивай! Только меня! – надвинулся он на Сандру, чтобы загородить от справедливого мира.

Ей было заветные пятнадцать. Пахла она чем-то чистым, как облизанный котёнок. Сходство её с Сандрой казалось вопиющим, будто кто-то срисовал, хотя имя она носила чудовищное. Надя.

Узнав о себе, кто она на самом деле, Надя призналась Антону:

- Не знаю такую актрису.

Выяснилось, что её отец, бывший военный, запрещал смотреть дочери всю без исключения американскую синему.

- Я даже ни одной иностранной шоколадки не пробовала, - сказала она. – Отец в православной школе преподаёт, где я учусь, так что контроль всегда. Сюда тоже будет ходить проверять.

Антон готов бы зарыдать над проклятой судьбой Нади. Требовалось спасти овечку. Он взялся кормить её иностранной вкуснятиной, пустив деньги, скопленные на тяжелоатлетический ремень. Она ела в раздевалке, а Антон сторожил у двери - вдруг отец.

Тренировки вылились в неприкрытую эротику. Антон объяснял Наде механику упражнений и старался больше вручную, чем устно.

- Зад не отклячивай! – командовал он и ладонью давил на её ягодицы, когда она делала сгибания ног лёжа. – Надоело говорить.

- Не проваливайся! – брюзжал он, приседая вместе с ней и держа её сзади за талию. – Убил бы.

- Грудные мышцы напрягай, грудные! – едва не плевался он и массировал ей грудь во время разведений на «бабочке». – Глупая ты, что ли?

Отец приходил, но не страшный, тем более на подходе к залу он топал так, что начинали подрагивать на штангах блины.

- Не дай бог! – рычал он из-под потолка. – Не дай бог, узнаю, что кто-то из вас стирает портянки американцам!

Похлопав Надю по голове, как собаку, отец уходил.

Не папка был страшен, а Юра. После каждой тренировки он набрасывался в раздевалке на Надю щекотать и ломать её. Надя сопротивлялась и визжала от счастья. Через неделю Антон сказал Юре:

- Ты. Хватит. Это же Сандра Баллок.

- Мужики из-за баб не ссолятся, - грубо отрезал Юра.

Он по-детски не выговаривал «р», что очень шло к его улыбке. Втройне он был очарователен, когда, улыбаясь, представлялся: «Я Юля».

Так сладко и тревожно прошёл месяц.

Вдвоём они провожали Надю до дома, и однажды Юра взял камень и выбил окно на третьем этаже синей панельки.

- Бежим! – смеясь, объявил он.

Бег был неспортивный. С прыжками через осенние лужи, с резкими поворотами. До тошноты. Надя после вынужденной дистанции побледнела и села на корточки.

- Там мой лёдной блят живёт. Ненавижу этого баляна! - пояснил Юра.

- За что? – спросила Надя, глядя на Юру с уважением.

- Не любит он меня, - пожал тот плечами. – И Антон не любит.

Надя зло поглядела на Антона, потом встала и обняла Юру.

- Зато я тебя люблю! – сказала она.

На следующий день на тренировку не пришли ни тот, ни другая. Вечером Антон позвонил ей и услышал вялое:

- Да ну, надоело. Мы теперь с Юрой в бассейн будем ходить.

Антон собрал из ящиков стола вырезки с Сандрой Баллок и отнёс на помойку. Торжественно сжигать не стал, потому что в этот вечер ощутил себя взрослым мужем, по-настоящему обманутым и преданным. Его даже проняла гордость за себя. Конец баловству!

Ночь он спал спокойно, однако наутро ощутил, что скис, как суп, не убранный в холодильник. Назло с этого дня начались осенние каникулы, а подумав о качалке, Антон снова лёг в кровать и до полудня то спал, то просыпался, не желая даже почистить зубы.

Поднял его зазвонивший телефон.

- Да-аа… – зевнул он в трубку, и никого не услышал.

- Да! – повторил Антон, слушая сильный шум, пока не понял, что это ветер.

В бинокль он увидел Юру. Тот стоял на крыше, а перед ним на коленях была Надя. Она толкала Юру лбом и что-то старательно жевала.

Антон сел на ещё тёплую кровать и не знал, что делать. Зареветь? Нельзя, стыдно. Бежать к ним? Километров пять. А хоть бы и близко! Что? Отнял бы у неё изо рта и дал «Марс»?

Одно, что ему хотелось без сомнений – поговорить с Юрой. Не бить, нет, хотя сначала думал. Только спросить, на фига?

В тяжёлом, изматывающем безделье он дотерпел до вечера и отправился по адресу Комсомольская, три, сорок восемь. Юра несколько раз называл свой адрес, хотя Антон никогда не был у него в гостях. Только сейчас Антон обратил внимание на то, что друг торчал у него изо дня в день, но к себе не звал. Мать Антона всегда была рада Юре и накладывала ему есть с горкой, будто стремясь откормить улыбчивого малыша.

Антон шёл медленно, сочиняя вопросы так, чтобы не показалось жалобно. Вроде того: «Молодец ты, жму руку, но мы же друзья. На фига?» Оставалось придумать что-нибудь более смысловое вместо «на фига». В крайнем случае матернуться.

Уже на месте возникла новая проблема, неразрешимая. Улица Комсомольская оказалась частным сектором, и квартиры под номером сорок восемь там не могло быть от начала начал.

Не размышляя, чтобы не остыть, Антон рванул бегом к синей панельке. По окну, заставленному фанерой, он отыскал нужную квартиру. Задыхаясь и липко сплёвывая, он постучал, забыв, что обычно жмут на звонок.

Открыл крепыш с грудным ребёнком на руках.

- Здрась… - выдохнул Антон. – Я Юру ищу.

- Ошибся ты, - улыбнулся крепыш. – Нет таких.

- Маленький! Улыбается!

- Ты про Лёху, что ли? Стой здесь! – крепыш ушёл в квартиру и вернулся без ребёнка, вследствие чего Антон встал боком, готовясь уклоняться и бить.

- Где он? – спросил шёпотом крепыш.

- Я сам ищу… – растерялся Антон.

- Опять, значит, девчонок портит? Теперь он, значит, Юра? – крепыш обнял Антона за плечи. – Ты вот что, дорогой. Найдёшь его, передай, брат его тоже ищет.

Закрывая дверь, он буркнул себе под нос:

- Двадцать пять лет, а всё неймётся выродку.

Уже затемно позвонил Юра, впервые пьяный.

- Туже не хуже, - сообщил он и отключился.

Антон разобрал в качалке самодельную гантель и взял себе килограммовую шестерёнку. Её он повесил на крепкий кожаный ремешок и следующие три года, до армии, носил с собой.

Отец Нади долго и, не топая, приходил в качалку. Угрюмый, без лозунгов, он всматривался в лица, а однажды позвал Антона.

- Ты, вроде, знаком… - начал он.

- Я сам ищу, - сказал Антон.

Отец похлопал его по голове и с тех пор ни разу с ним не заговаривал.

Вспоминая Надю и себя с ней, Антон считал, что справедливо было бы и его наказать шестерёнкой, однако та самая справедливость уже не действовала ни на него, ни на мир вокруг.



5.



- Как сбежал? – спросил дежурный в трубку телефона. – Вы хоть данные его записали? Так, подождите… я тоже запишу… Кустов Евгений … девяносто четвёртого года рождения… Комсомольская, три, сорок восемь…

Дежурный с силой насадил трубку на рычажки и выругался:

- Да что за терпилы пошли! Хуже злодеев! Только успели зашить, этот щенок сбежал  из травмпункта!

- Он не Кустов и не Женя, - сказал из клетки Антон. – И адреса такого нет. А год рождения семьдесят восьмой.

- Шутишь?

Отпустили Антона за полночь.

- Всё равно ты дурак, - напутствовал его дежурный. – Устроил тут. Как теперь домой придёшь, весь драный? Максим Перепелица, блин.

Уже у подъезда Антона окрикнули:

- Эй, боец, тормозни!

Сзади догонял злополучный милиционер.

- Снимай китель, - сказал он, тронув Антона за рукав. – Снимай! И шевроны и косички, всё давай. Я путягу на портного заканчивал. За ночь пришью лучше, чем было.