/Да, дорогой, тридцать восемь и три. Нурофен детский купи. Блин, сколько ж можно ехать … да маленький. Сейчас, папа привезёт лекарство, и тебе станет легче… Ну не плачь… Чёрт, собака не гуляная… - Андрей! Не ломай комп!.. не плачь, масенька, сейчас-сейчас… Недоступен… два ночи… Господи, когда ж это кончится…/
Она реально постарела за эти восемь лет.
Семь из которых она просидела дома. Работая, хоть и дома, как вол.
Не художником, как по диплому, а менеджером общего с мужем проекта.
Диплома, кстати,  она так и не имела, хоть и защитила его пять лет назад с таким трудом, с тремя детьми на руках и не бросая работы.
Давно собиралась забрать свою корочку, но всё как-то не складывалось. Сегодня, впрочем,  тоже не складывалось, но она - вдруг - поехала.
Поставить точку.

…Она вышла из вагона на Соколе. Фу чёрт, даже переход родной закрыт. Ладно, выползла на поверхность, прошла мимо старого выхода. Остановилась, посмотрела. Дотронулась кончиками пальцев сквозь ремонтные леса. Стены, мимо которых она пробегала каждое утро лет девять…  Почувствовала, как соскучилась. По молодости. По своей молодости. По себе, молодой. Разглядывала всё вокруг с упоением, счастливая и чуть безумная. Одна такая среди толкучки озабоченных и спешащий людей. Вот здесь трамвайчик. Она редко на него попадала. Зато по его рельсам, отгороженным от тротуара деревцами и палатками, можно было идти и орать песни, которые в наушниках. И скакать, распевая. Люди не слышат и не видят, а на машины - плевать. Она сегодня специально залила в плеер то, что слушала десять лет назад.
Фак, ленинградку перекопали. Рельсов нет, деревья выкорчеваны, всё распахано. Где были ларьки – пробка в два ряда. Люди тонкой струйкой протискиваются вдоль дома.
Но ей уже не испортить настроение, она возвращается в детство.
Перекопали и Алабяна, сделала крюк. Решила идти задами – там «посёлок художников» - дачные старые домики почти в центре Москвы и названия  – улица Врубеля, улица Левитана. Cколько здесь было выпито…
Нашла любимый мостик через ручеёк, где всегда сидели. Ручеёк высох, одно бетонное русло. На мостике – какие-то гопники… Посмотрели на неё с подозрением.
Ну и ладно. Ясно, что оно – прошло. Но так сладко к нему прикасаться. Солнце светит во всю и поёт, и скачет в её душе, и музыка в наушниках лишь подпевка ему. Редкие машины недоуменно тормозят, видя великовозрастную дуру, прыгающую по улице в неслышимом ритме. Она не смущается, ей даже ещё веселее.
Она даже умудрилась заблудиться. Но верно расчитанный азимут вывел чётко к институту. Взволнована, как на первом свидании, подходит.
Нет остановки, нет  магазинчика около неё, нет кафешки у перехода. Нет самого перехода и его парапета, на котором вечно пили пиво студенты.  Места её боевой славы, её молодость – перепахали. И пустили сверху машины.
Один розовый цементный пеликан в палисаднике остался. Серым стал, но хоть что-то из прежнего сохранилось…
…
Они познакомились здесь, лет восемь назад. Она уже год как жила с любимым и воспитывала его ребёнка, доучиваясь на пятом курсе. Он – он учился на втором или третьем и покорял Москву как мог. Они столкнулись в курилке на живописи. Сначала болтали большой компанией, и она млела в центре внимания – ещё бы, единственная девчонка в курилке, из старшаков и с крутой живописью. Болтун – находка для шпиона… Потом как то незаметно народ рассосался, и они остались вдвоём. Он не был звездой на их фоне – невысокий, не наглый, светленький и в очках. С очень милой и какой-то скромной улыбкой.
Они выкурили наверно по пачке. Так легко они понимали друг друга и так хотелось им  говорить ещё и ещё. Это не была любовь с первого взгляда. Это было какое-то попадание. Но послезавтра просмотр, работы не дописаны, надо идти трудиться. Он позвал её в кафешку после живописи.
Нет, что вы, она ж сознательная, у неё ж мужик и ребёнок!.. Так и сказала.
- …Потому что меня дома ждут мужик и ребёнок!
- Так что ж я тут стою с тобой, время теряю…
Эту фразу она запомнила на всю жизнь. Такого ей ещё никто не говорил. Так. Прямолинейно, по-свойски. Совсем необидно...
Она предложила завтра.
Он ещё сказал:
- Нет, завтра уже не то будет…    
Чёрт, как он был прав!..
… Когда они встретились в следующий раз, она подумала – теперь точно пива не попьём. Она было на пятом месяце. Он и не предложил – так, привет-привет, как дела…
Потом они как то возвращались вместе из Строганы – она уже была беременна вторым ребёнком – десять минут до метро, три станции вместе. Ехали, болтали, травили байки про работу и учёбу… Рассказывая очередную историю  (она так хотела быть остроумной!), она подняла глаза. Он просто стоял напротив, слушал её и улыбался. Ей вдруг почудилось, что вокруг стало тихо-претихо, будто разлился покой. И что эта тишина – от его улыбки. И показалось нелепым и таким ненужным что-то говорить. Тем более – пытаться блеснуть… Она даже запнулась, и он спросил – что такое? Но на следующей ему пора была выходить.
Потом было многое. Запивал её мужик, ставший уже законным мужем, вечно болели и дрались старшие дети, родился младшенький. Из института выгнали. Денег всегда было мало, работы много. Сколько раз она, усталая и разбитая,  в полном изнеможении, вспоминала эту его улыбку. Тишину в радиусе пяти метров от неё. Блаженство от этой тишины… Ей так хотелось побыть… Хоть издали, хоть чуть-чуть...
Спустя пару лет после вылета она восстановилась и вышла делать диплом. Она не забывала про него. Но он как-то не встречался.
После защиты жизнь её начала устаканиваться. Дети подрастали и радовали, муж потихоньку становился  семьянином, даже деньги завелись. Вроде легчало. Она вспоминала всё реже и реже. Она думала – не могу же я идти искать его по строгане, подкатить и сказать – дай телефончик… Неприлично и, главное, не понятно – зачем? На это она сама себе не могла ответить ничего вразумительного.
Но как-то в марте её осенило – сейчас начнутся дипломы, как раз примерно того курса, и он уйдёт и даже телефончик спросить будет не у кого.
Она помчалась в строгановку. Чудом вспомнив, что он учился на металле, к их защите. Как его зовут, она так и не вспомнила.
Защищался не его поток, знакомых лиц не было – она толком никого не знала с младших курсов. Но язык до Киева доведёт – ей рассказали, что искомого мальчика зовут Вова и где найти его группу. И она пошла.
…Когда он вошёл в зал суда, она вся стала глаза. За ним закрыли решётку. Зал был маленький, всё было рядом. Как он отощал!. Обводил глазами сидящих – мама, младший брат, старший... Дальше его взгляд остановился. Он смотрел, смотрел и никак не мог узнать. Потом узнал, но  не мог понять, что она здесь делает. Потом улыбнулся и спросил её – как ты. Ему сделали замечание.
Но они опоздали. Он уже улыбался. И полилась тишина, исходящая от его улыбки. Сквозь прутья клетки, мимо ментов и свидетелей. Несмотря на толстую прокуроршу и предлагаемые ею пять лет строгого режима. Страдала его мама, решалась его судьба. Но когда они встречались глазами, они начинали лыбиться. Глупо и несоответствуя ситуации…
…На последнее заседание она не пришла. Ей просто неверно сказали дату.
Ему дали пять лет и угнали по этапу в родные Чебоксары. По тридцать два человека в плацкартном купе, со всеми жестокостями. На зоне он устроился. Не сразу, но устроился. Он же художник, и он сидел в мастерской и писал. Писал копии голландцев и Щербакова, портреты толстомордых начальников и тощих паханов-наркоманов, родные берега Волги по памяти и фоткам из журнала. С быдлом, его окружавшим, не общался. Сколько всего он передумал за это время... Однако всё это было лучше, чем первые восемь суток ареста – одиночки, сырости, голода и, самое ужасное – неизвестности и беззащитности.
Она тем временем потеряла мобильный и все связи с его родственниками. Сначала пыталась найти, потом потихоньку стала забывать. Растила детей, сколотила фирму, забросила живопись. Но года через два что-то вспомнила. Не потому, что ей было плохо. Просто.
Одноклассники,  вконтакте, нашла его сокурсников, потом братьев… Списалась, узнала, оставила свой телефон. Вечером – звонок.
- Привет.
- Вова, это ты?!
- Я. Как ты нашла меня?!..
С тех пор они трепались часами.
Она никогда о нём столько не знала. Он простил всех. Случай, занёсший его в неподходящее время в неподходящее место. Толстую прокуроршу. Уродов, которые его «охраняли». Господа Бога, сунувшего его в эту жопу. Он сказал, что благодарен Ему за это – столько всего он не смог бы прочувствовать и понять в обычной жизни. Что это круче второго высшего.    
Когда она жаловалась, он, улыбаясь, говорил:
- Всё намного проще, чем ты думаешь, намного проще…
Неужели только попав на зону мерзкая зверушка человек начинает ценить то, что имеет?! Начинает понимать, что важно, а что – второстепенно?! Господи, как же всем нам этого не хватает…
В общем, они по своему были в расчёте – она поддерживала его и связывала с внешним миром, он – своим тихим голосом давал её мозгам отдохнуть и встать на место.
Надо было думать заранее, к чему это приведёт…
Он как-то позвонил ей явно навзводе, она даже не сразу его узнала. Столько выслушавший про её мужа, про детей, сказал ей прощаясь – «люблю, целую, обнимаю…» И бросил трубку.
Она остановилась как вкопанная. Замедленным повтором в голове пронеслось – «я ж сознательная, у меня ж мужик и ребёнок… даже три уже…» 
/ты тоже занял часть моего сердца. Мне иногда не хватает тебя, твоей тишины.
Ты можешь поговорить об этом с моим подсознанием, которое пьяное шлёт тебе смски ночью. Но ты не должен говорить вслух. Не должен нарушать правила…/
Она испугалась. Очень. Она же не собиралась выбирать между ним и семьёй… Она не могла себе представить, что будет, если они встретятся…А он-то подал на досрочное, и пересуд должен был состояться на днях. Она даже не звонила ему перед судом, только думала, думала о нём…
…
Она подошла к двери. Ну, здравствуй, Строгана, родная. Потянула ручку. Что за чёрт? Потянула сильнее. Бесполезно. Постучала бабке вахтёрше. А та как давай голосить – читать что ль не умеешь?! Два дня – заседание приёмной комиссии. Вход только для членов комиссии!
/Господи, как же это на меня похоже! Вот два дня в году институт будет закрыт, и я не промахнусь. Один к ста восьмидесяти двум с половиной…/
Не ласково же ты встретила меня, Альма-матер… Эйфория поутихла, я понуро плетусь назад. Прохожу дворики, где тоже бухали, опять делаю крюк на Алабяна. Всё же с грустной, но радостью смотрю по сторонам. Перехожу по временному  пешеходному мосту ленинградку.  Народ спешит, толкается... Я останавливаюсь, закуриваю, я пью пиво, глядя с высоты на свои исковерканные бульдозерами воспоминания. Гидропроект тоже какой-то рекламой весь залепили… Я снимаю наушники, чтобы стряхнуть ностальгию, чтобы слышать настоящее, а не прошлое. Звонит телефон, открываю его, - Господи, у Вовы же сегодня пересуд! - вызов - Вова…