Вечер. За окном поют соловьи. Казалось бы, что может быть такого в пении птиц? Однако, ложась летом спать, я всегда открываю балкон, чтобы услышать их пение.
После нескольких дней, проведённых в суетном центре Москвы, так хорошо приехать домой, зная, что тебя здесь любят и ждут. И после горячих обьятий жены, пение нижегородских соловьёв убаюкивают, навевая сны, в которых мне снится моё далёкое детство.
Моё далёкое, и – такое прекрасное детство, навсегда оставшееся в мире прошлого, куда, увы, никому из нас нет дороги…

Мне снова шесть лет, и я живу в частном доме, что находится в посёлке Гордеевка города Горького. Народ там живёт простой. Рабочие семьи, матери-одиночки, приезжие деревенские, местные алкаши, хулиганьё и бандюги.
В общем, все те, для кого жильё в других районах города либо не приемлемо по образу жизни, либо по карману. Живут небогато, но дружно. А, учитывая контингент, ещё и довольно весело.
Много историй связано в моих воспоминаниях с этим районом.
Я расскажу одну из них.

В частном доме по соседству с нашим, проживала семья стариков. Говорили, что сын их лет десять назад уехал с экспедицией куда-то за Байкал, да так там и остался. Женился на местной, оброс хозяйством, детьми.

Изредка присылал родителям посылки с продуктами, подарки, и фотографии внуков. Не раз он предлагал им перебраться к себе, но родители не хотели оставлять дом, в котором прожили всю жизнь, да и возраст... Мало ли что случится в дороге.

Так они и жили, пока не умер дед. Сыну Якову отправили телеграмму. А как он с женой, и двумя детьми приехал - дня через два не стало и бабки. Не выдержало сердце.
Соседи помогли, кто, чем мог. Стариков похоронили, а сын с женой и ребёнком остались.

Привезли они вместе с собой и немудрёное хозяйство, состоящее из пары баулов с вещами, и крупного, мраморной расцветки кота по имени Ванюра.

На обычных дворовых кошек он походил примерно так же, как волк на дворняг. Широкомордый, с необычно густой, длинной шерстью, круглыми куцыми ушами, толстым коротким хвостом и жёлтыми злющими глазами.

При общении с чужими Ванюра предпочитал соблюдать дистанцию, не позволяя приближаться к себе ближе, чем на метр. При попытке более тесного знакомства, он выпускал когти, скалил длинные острые зубы, издавая низкое рычание, услышав которое только идиот решался сделать ещё шаг.
Ванюра слушался хозяев, и умел выполнять пару-тройку команд, проявляя нетипичные для кота привычки.

Часто можно было наблюдать такую картину: хозяйка идёт в магазин за продуктами, а рядом с ней семенит Ванюра. У входа в магазин кот садится и ждёт, когда женщина выйдет обратно, демонстративно не обращая внимания на местных собак, захлёбывающихся из-за заборов лаем.

Помню, как дед, взяв меня, шестилетнего пацана, пришёл к соседям на поминки.
Широкий деревянный стол, тяжёлые табуреты. На столе - водка и самогон. Простая закуска – квашеная капуста, грибы, кутилья, и варенуха.
Выпили не чокаясь, закусили, разговорились.

Дед мой воевал на дальнем востоке, и с тамошней природой был знаком не понаслышке. Вот и спросил у хозяина:
- Яш, кота-то своего, сибирского, где добыл? Привёз эдакую скотину – так гляди, как бы чего не вышло…
- Дядь Коль, ты лучше выпей давай. Кот чай не волк, чего на него глядеть.
Дед больше спрашивать не стал. Но, возвращаясь с поминок, сказал: «Держись подальше от этой скотины, внучок».

Я был уже в курсе.

В то время по Гордеевке шастала свора бродячих собак. Главарём её был здоровенный матёрый кобель по кличке Тузик.
Встречая на улице незнакомого пса, Тузик бил его с разгона грудью, и, стоя над поверженным противником рычал, готовясь вцепиться в глотку при любом намёке на неповиновение. На кого лаял Тузик – на того бросалась вся стая.

Много крови тогда попортил Тузик гордеевким пацанам и местным пьяницам, когда в самый неподходящий момент приходилось улепётывать, отбиваясь камнями от настигающей своры. Одного пацана лет тринадцати тогда серьёзно покусали.
Испуганные мамаши уже собрались вызывать живодёрню, но этого не потребовалось…

Как и любая собака, Тузик люто ненавидел кошек. Не проходило и дня, чтобы он и его компания не разрывала на куски какого-нибудь слишком неосторожного представителя кошачьего племени.

Поэтому, встретив однажды у магазина ожидающего хозяйку Ванюру, собаки встали полукругом, отрезая коту дорогу к бегству, а Тузик, ощерившись, вышел вперёд.

Мы – малолетние пацаны, как раз катались поблизости на велосипедах, и видели дальнейшее развитие событий.

Раскрыв пасть, Тузик кинулся на кота, и тут Ванюра его удивил…
Легко взлетев на мягких лапах, он шмякнулся Тузику на спину, вцепился в собачьи бока когтями, и вгрызся в загривок. Утробно урча, он выжирал визжащему псу шею.

Обезумевший от дикой боли Тузик верещал, прыгал, молотил лапами и катался по земле, пытаясь сбросить с себя смертельный груз.
Струйки крови сикали из его загривка. А потом котяра рванул какую-то жилу, и пёс рухнул мёртвым.

Собаки, моментально превратившиеся из грозной своры в толпу перепуганных дворняг, жалко скулили. Ванюра поднял окровавленную морду вверх, и издал жуткий животный вопль: «уауйаааааау!». Стая брызнула в разные стороны.

С тех пор Ванюра ходил по посёлку королём. Собаки его боялись, а пацаньё даже и не думало стрелять в кота из рогатки.
А где-то через месяц случилось ещё одно происшествие, поставившее если не точку, то длинное многоточие в истории дикого кота.
Сначала в Гордеевке начали пропадать цыплята и куры, а потом произошло совсем из ряда вон выходящее событие.

Сосед Якова – дед Митяй – держал кроликов. Во дворе его дома стояли деревянные клетки с затянутыми крупной сеткой-рабицей дверками. Кролик – животное шебутное, и долго сидеть на одном месте не может.

Однажды, выйдя с утра во двор, дед не услышал знакомого шебуршания в клетках. Все кролики, кроме двух сидели неподвижно и лупали глазами на старика. Митяй открыл клетку и ткнул пальцем ближайшего зверька. Тот кувырнулся, словно деревянный чурбан, и остался лежать на боку. Передних лап у него не было. Точнее, вместо них торчали обгрызенные культи. Дед присмотрелся – сетки клеток были густо измазаны кровью…

Ружье в то время было почти в каждом доме. Ближе к вечеру дед зарядил свою берданку дробью, спрятался во дворе, и стал поджидать ночного гостя. Стемнело. Тусклый свет растущей луны едва освещал окрестности.
Прошло два часа. Ничего не происходило. Дед уж засобирался домой, но тут увидел, как что-то быстро и бесшумно перемахнуло через забор. В темноте рядом с клеткой тускло блеснули два глаза, что-то мягко стукнуло по клетке, и почти сразу заверещал кроль. Дед навёл берданку в то место, где видел глаза, и выпалил из обоих стволов.

Бахнул выстрел. То, что он увидел при вспышке, запомнилось ему надолго. Сквозь сеть клетки торчала окровавленная кроличья лапа, в которую вцепился когтями Ванюра. Он как раз собирался её отгрызть.

Кот взвыл, заметался, закатался по двору, теребя лапами морду, а потом вскочил и кинулся на старика.
Откуда взялась такая прыть, и как он оказался дома – старый Митяй так и не вспомнил. В себя он пришёл, обнаружив, что находится в сенях, изо всех сил подпирая входную дверь.

Первым из соседей на звук выстрела прибежал Яков. Поутру он говорил, что будто бы  видел, как тёмный силуэт метнулся к забору, перемахнул его одним прыжком, и исчез.
Трава была сильно испачкана кровью, однако, тела Ванюры на месте происшествия не обнаружили.

Позже рассказывали, что якобы в Борских лесах по ту сторону Волги объявился дикий одноглазый кот, дерущий забредших в лес собак, и нагло ворующий домашнюю птицу по деревням.
Кот отличался невероятной хитростью. Он уходил от облав, избегал всевозможных ловушек, которые на него ставили охотники, и крайне редко попадался на глаза людям.

Впрочем, примерно через год утихли и эти слухи.
Не знаю – были они правдивы, или нет, но с тех пор на Гордеевке Ванюру больше никто не видел.
Кот исчез навсегда.