Вызов комиссара Цуцыкова на экстренное заседание сорвал меня с нашей машинистки Людочки. Поэтому его доклад я слушал вполуха.
- …и жируют кровососы, пока мы семь потов проливаем за дело Революции! – тем временем заканчивал свою речь начальник.
Я вспомнил, как только что пролил семь потов над товарищем Рыжиковой и сладко зажмурился.
- Ну, по коням, товарищи! – скомандовал комиссар, и мы двинулись к выходу.
- Куда хоть едем? – спросил я на ходу секретаря нашей комсомольской ячейки Катю.
- Хлеб экспроприировать у кулаков. Цуцыкову опохмелиться нечем, - равнодушно ответила она, и мы уселись в бричку.
Через пятнадцать минут наши повозки уже въехали в деревню Большие Пуповины и остановились около какого-то угнетенного бедняка. Его угнетенность доказывала красная пролетарская залупа, проглядывающая сквозь прореху в штанах.
- А скажи нам, товарищ, где тут дом вашего самого зажиточного кулака? – любезно обратился Цуцыков к сельскому пролетарию.
- Дык, вон его изба, с порушенной трубой, - указал тот корявым пальцем. – Как есть – первый эксплуататор здешний. Хлеба у него – видимо-невидимо!
- Чота вид у нее больно неказистый! – усомнился комиссар.
- Дык, ясное дело, бедняком притворяется, - правдиво выпучил глаза крестьянин.
- Ну, ладно, поехали, там разберемся, - решил Цуцыков и мы тронулись утверждать революционную законность.
Не успели мы зайти на двор, как навстречу выскочил огромный свирепый пес и попытался схватить комиссара за горло. Цуцыков одним выстрелом разнес ему череп и двинул рукояткой нагана по башке подвернувшегося под руку старика. Дед беззвучно рухнул на землю. На помощь ему кинулись две женщины, старуха и молоденькая, видимо бабушка и внучка.
- Так, товарищ Гриня, мы тут пошукаем, а ты допроси женщин, - приказал начальник. – И, как призывает нас товарищ Троцкий, никакой жалости к врагу,!
- Да, Лев Давыдыч все знает! – поддакнул я.
- Конечно! Ты только перднуть соберешься, а товарищ Троцкий в Петрограде уже морщится, - сказал комиссар и пошел с Катькой в избу.
Я решил начать с молоденькой, как с более податливой, чем древняя грымза. Старуха осталась возле деда. Затащив кулацкую внучку в сарай, я схватил ее за грудь и полез под юбку.
- Пожалейте, дядько! Я еще девственница! – пронзительно-голубые глаза умоляюще смотрели мне прямо в душу.
«Да что я, зверь что ли какой?!» - опомнился я и решил не трогать ее девичье лоно. «Выебу в жопу!» - пришла светлая мысль. Держа кулачиху одной рукой за роскошную косу, другой я задрал ей сарафан и начал совать член в задницу. Сдобные булочки девичьих ягодиц матово светились в полумраке сарая. Мой богатырь до отказа налился кровью и, казалось, готов был лопнуть.
- Отставить! – разрушил идиллию появившийся комиссар. – Товарищ Григорий, что это за буржуйские выверты? Ты же коммунист! – и, оттолкнув меня, он вогнал свою рабоче-крестьянскую ялду в кулацкое нутро. – Ебать надо в предназначенное для этого место!
Девка заверещала, но комиссар зажал ей рот  волосатой рукой, и крики прекратились.
- Гениталии всех стран, соединяйтесь! – лихо воскликнул начальник. - Ну, скажешь трудовому народу, где зерно, подстилка кулацкая?!
Из-за руки Цуцыкова жертва не могла говорить и только мычала.
- Катерина! – крикнул товарищ Цуцыков зычно. – Внеси и ты свой вклад!
- Это я завсегда, товарищи! – прибежавшая Катька сняла со стены плетку.
- Бей, пока не заговорит! Кто был ничем, тот вставит всем! – и комиссар подтвердил слова действием, натянув безвольное тело до отказа.  Девушка потеряла сознание. Ее искусанные губы развратно припухли. «Эх, не пропадать же добру!» - подумал я и сунул девке за щеку. Кончили мы одновременно с комиссаром.
Затем боевая подруга хлестнула пару раз девушку по голому заду. На сахарно-белой попочке вспухли пурпурные отметины.
- Так будет с каждым врагом Революции! – весело сказал Цуцыков и обтер окровавленный член разорванным сарафаном. – Жаль только, не сказала ничего. Придется тебе, дорогой соратник Григорий, старуху допросить.
- У меня самоотвод, товарищи! Эту старую корову пусть ебет мировой империализьм. А мой хуй нужен еще делу революции! – поспешил откреститься я.
- Несознательный ты элемент, товарищ Гриня! Ладно, давайте просто спросим ее, где хлеб? Может она так скажет?
Я привел старуху.
- Ну, оплот царизьма, куда зерно заховала? – хитро спросил комиссар, приготовившийся к трудному дознанию. Ответ старухи всех нас обескуражил:
- Знамо где, в амбаре!
Цуцыков аж задохнулся от злости:
- Что ж ты, капиталистическая сволочь, раньше молчала?!!
- Дык, я свово старика в чувство приводила! Зачем вы так-то, не по людски? Мы бы и сами все сказали.
- Ага, мироеды, сказали бы вы, так я и поверил! Ладно, покажи вот ему, где что. А ты, Гриня, иди загрузи с бойцами в бричку зерно, пока я девку в чувство приведу.
Девка, видимо, попалась слабая, потому что комиссар отсутствовал довольно долго. Мы успели уложить мешки с зерном в телеги и курили на завалинке, когда Цуцыков деловой походкой вышел из сарая:
- Готово? Хорошо! Слушай, товарищ Гриня, а чего этот кровосос там отлеживается, в стороне от славных дел?! Иди, взови к его самосознанию!
- Есть! – я подошел к хозяину, сунул маузер ему в задницу и провернул два раза. Мироед застонал и открыл глаза.
- Что, очухался, гидра контрреволюции? – весело спросил комиссар.
- Товарищи, я председатель местного комитета бедноты. Что здесь происходит? –еле шевеля губами, спросил старик.
- Председатель?! – опешил Цуциков. – А нам сказали, что ты богатей местный, хлеб от трудового народа прячешь!
- Весь хлеб в моем амбаре собран членами комбеда. Последнее принесли, чтобы посеять!
- Выходит, ошибочка вышла. Ну, ничего, дорогой товарищ, считай это проверкой революционной бдительности! Даешь смычку города с селянством!
- А хлеб?
- А за хлеб – спасибо! – комиссар пожал руку остолбеневшему крестьянину,
мы забрались в бричку и поехали менять зерно на самогон. Незаможник с порванным очком стоял в воротах, провожая нас взглядом. В его глазах горела ненависть. Видимо, к мировому империализьму.

© Дмитрий ганДонской