Пасмурным осенним днём во двор небольшой помещичьей усадьбы въехала запылённая дорожная карета. Первой карету увидела дворовая девчонка, что важно наблюдала за копошением кур в свежей навозной куче, рыжеволосое десятилетнее достояние дородной ключницы, хозяйки всего сущего в барском доме. Девчонка заполошено заскочила на крыльцо, пробежала по коридору, ловко огибая сундуки и лари вдоль стен, забежала на кухню.
- Приехали! Приехали!
- Да кто приехал-то? Говори толком, - степенно оторвавшись от кухонных дел, спросила ключница.
- Не знаю, кто приехал. Я не успела посмотреть, - смущённо призналась девочка.
- Ох, Нюша, какая ж ты егоза. Ну, пойдём, посмотрим, кто к нам пожаловал.
Они вышли на крыльцо. У кареты стоял и потягивался невысокий загорелый мужчина лет тридцати в измятом дорожном костюме. Бородатый кучер вытаскивал багаж: чемоданы, баулы, корзины. Мужчина весело взглянул на ключницу и девочку, с любопытством выглядывающую из-за её широкой спины. Ключница повалилась на колени и закричала на весь двор нараспев: «Радость-то, радость какая! Барин приехали! Барин приехали!
Немногочисленная дворня стала подтягиваться к крыльцу. Вот принёс леший барина, прощай спокойное житьё, - рассуждали они.
Ключница, похлопывая себя от избытка чувств по толстым бокам, приглашала барина в дом. Но барин не торопился. С удовольствием осматривал он этот прелестный деревенский уголок: берёзы и осины, тронутые лёгким осенним увяданием, потемневшие от старости амбары с воробьями на крышах, овцы и козы, мужики да бабы.
- Ну, здравствуйте все! – приветливо сказал барин. – Управляющего ко мне срочно!
- Здравствуйте, батюшка барин, - хмуро и разноголосо отвечали мужики да бабы и стали расходиться от греха подальше.
Барин прошёл в дом.
Ключница давала наставления Нюше: «Беги к попу, там управитель жития святых изучает, винище в смысле трескает, скажи ему, что бы поспешал, барин, мол, приехал; затем беги к дядюшке Фёдору, пусть посылает свою дочку в горничные. Нет, не так, беги сначала к дядюшке, а то вдруг кто-нибудь из дворовых девок опередит, понравится барину, займёт чистое место». Девочка понятливо кивнула головой и, мельтеша загорелыми босыми ножками, побежала по сельской улице.
- Дядя Фёдор, дядюшка Фёдор! – влетела шустрая девчонка в дом дяди, где тот, сидя на лавке около окна, подшивал старые валенки.
- А-а, здравствуй, племяшка, что случилось?
- Барин приехал, Машку в горчичные зовут!
- Хорошее дело. Только не в горчичные, а в горничные - от слова горница, то бишь комната, понятно тебе? Да сама и скажи ей, она в свинарнике прибирается.
Выжига Фёдор Кузьмич сразу понял задумку своей сестры: ребёнок от барина сулил в будущем хороший прибыток, но дело несколько осложнялось тем, что у дочки уже был жених, и лишаться работящего парня тоже не было никакого резона.
Девчонка выскочила во двор, обежала дом, и осторожно ступая по грязным половицам, зашла в свинарник. Двоюродная сестра её, Маша, сидела на корточках и чесала за ухом здоровенного хряка Яшку, хряк блаженно закрывал глаза и довольно похрюкивал. Маша обернулась, приветливо кивнула головой сестрёнке.
- Там, это, барин приехал, тебя в комнату к себе зовёт, мамка сказала, что бы ты быстро собиралась, - скороговоркой выпалила Нюша.
- Барин, говоришь? В комнату к себе? А ты ничего не путаешь?
- В горничную!
- Теперь понятно. Барин-то молодой, чи старый?
- Старый!
- Старый, это хорошо, Ванька ревновать не будет, подожди меня, я сейчас быстро соберусь.
- Ты собирайся, а я пока до управителя сбегаю, тоже надо сообщить.
Через полчаса, в цветастом платочке, в нарядном сарафане, в новых ботиночках, держа за руку непоседливую сестрёнку, румяная девушка Маша входила на барский двор. Ключница встретила её цепким взглядом, осталась довольна.
- Слушай, Марья, внимательно. Баре, они не такие, как мы, они даже портки сами одеть не могут, сопли им, как малым детям, вытирать надо. Если будешь за барином хорошо ухаживать, к зиме много обновок купишь, понятно? Будешь спать на сундуке в моей комнате, да, и слушать не забывай, что барин про хозяйство говорить будет, потом мне рассказывай. Всё понятно?
- Всё поняла, тётушка.
- Ну, иди в людскую. Барин с дороги отдыхать изволит, проснётся, отнесёшь ему ужин, в общем, всё, что потребует. И не перечь ему, а то он, оказывается, грозен бывает, управляющего так ругал, так ругал, я думала - прибьёт. Да, и платье я тебе другое дам.
Барин проснулся поздно вечером и сразу потребовал баню и вина. Дворня бестолково забегала. Маша вертелась в новом тесном платье перед начищенным самоваром. «Вот глупость-то придумали - титьки все наружу, прости Господи! Басурманка я, что ль, какая!» - вздыхала Маша.
- Эй, девка, хватит фасониться, бери вино и отнеси барину в баню, пошевеливайся давай, - прервала Машины метания ключница.
- Ой, в баню, я стесняюсь.
- Стесняться будешь с Ванькой на сеновале, бегом, я сказала.
Маша потерянно вышла во двор, крепко прижимая к пышной груди три бутылки вина и чеканный кубок. Перед баней остановилась, хотела перекреститься, да руки-то заняты. «Защити меня, пресвятая Богородица!» - прошептала Маша и неловко просунулась в предбанник. В предбаннике никого не оказалось, только лежало бельё на лавках, да горели три свечи в медном подсвечнике.
- Барин, я вино принесла, - чуть не шёпотом позвала Маша.
Поняв, что её не услышали, позвала громче.
Дверь парной открылась и перед дрожащей в коленках Машей предстал барин во всей своей красе.
- Здравствуй, красна девица! Вино принесла? Молодец. Ну, наливай же!
Маша осторожно, стараясь не звенеть бутылками и не стучать зубами, наполнила кубок и протянула его барину, боясь смотреть барину в глаза, скромно опустила взор. «Лучше бы я смотрела в потолок» - запоздало опомнилась она.
Барин шумно вытянул кубок и снова скрылся в парной. Маша метнулась на улицу. Ноги её подкашивались, сердце готово было выскочить из груди. «Вот страху-то натерпелась, не приведи Господь! А барин-то, оказывается, совсем не старый, и очень даже ничего мужчина» - думала она, начиная улыбаться чему-то своему, девичьему.
За поздним ужином, уже вполне освоившись, Маша прислуживала барину за столом. Приносила и резала курицу, чистила яйца, наливала вино, убирала тарелки. Барин, закутанный в тёплый халат, был молчалив и думал о чём-то таком, где Маше, она чувствовала это, совсем не было места. Маша неожиданно поняла, что влюбилась…
Тянулись ровные осенние дни. Барин что-то бесконечно писал, вся комната была завалена листками с ровными, иногда перечёркнутыми, строчками, изредка на листках попадались лёгкие рисунки, иногда это были прелестные женские головки. Маша, не разумевшая грамоты, в отсутствие барина брала эти листки в руки, водила по строчкам пальцем, удивлялась. Рассматривая рисунки, обречённо вздыхала. Про жениха своего, Ивана, Маша совсем забыла.
А тем временем в Машином родительском доме шли тяжёлые разговоры жениха Ивана с её отцом.
- Может сжечь его к чертям собачьим? – спрашивал Иван.
- Зачем?
- Как это зачем, Фёдор Кузьмич? Барин же. Ночью тёмной петуха запустим, кто на нас подумает?
- Экий ты быстрый. Люди, что в барском доме живут, тоже ведь погорят, а там же и родня моя, и невеста твоя. Да и другого барина пришлют. Не время жечь. Помнишь Пугача? Сжигали. А чем закончилось? Вот то-то и оно.
- Пойду тогда морду барину бить.
- Никуда, Ванька, ты не пойдёшь, в рекруты захотел?
- А что, пусть он над Машкой изгаляется? Не могу я так жить. Машка моя невеста!
- Что значит твоя невеста? Здесь всё – его. Крепостные мы, захочет барин – продаст нас, захочет - запорет на конюшне. Сиди, не дёргайся. И мне решать, чья она невеста, кстати.
Иван уходил, на следующий день приходил снова.
- Не буду я Машку замуж брать, порченая она, - говорил хмуро.
- Да почему же ты решил, что порченая она? Работает девка, денежку на приданое копит, уедет барин, первой барыней на селе станет!
- Всё-то у тебя, Фёдор Кузьмич, на денежки меряется! Не в них счастье. Люблю я Марью. А что порченая – так то люди говорят.
- Ванька, слушай, приданое за Машей дам немалое, так что плюнь на людей.
- Люди надо мной смеются!
- Люди завидуют…
А многие действительно завидовали, оттого и насмешки над Иваном становились с каждым днём всё злее. «Что ж Марья даже к отцу глаз не кажет? Боится! Знаем мы, как харчи барские отрабатываются!» – кричал Ване из-за забора сосед балабол.
Иван кидал в балабола поленом. Шёл Иван в кузницу помогать отцу, молодки смеялись: «Ох, посмотрите люди добрые, Ванюшка-то наш прямо как барин вышагивает!» Крепко злился Иван.
Маша же ничего этого не знала, да и не хотела знать, пересуды сельчан её нисколько не волновали, она частенько просто стояла за дверью в комнату барина и ждала, когда её позовут. Услышав колокольчик, вбегала в комнату, готовая хоть в огонь, хоть в воду, выслушивала просьбу или указание, опрометью бросалась выполнять. Иногда смотрела на барина исподлобья как обиженная собачонка. Барин, конечно же, видел всё это, мягко улыбался пунцовеющей Маше, и снова уходил с головой в свои проклятые, как считала Маша, бумаги. Она знала, что у барина есть жена и предполагала, что барин её не любит, иначе бы привёз с собой. Иногда барин выпивал много вина и внимательно смотрел на Машу тёмными пробирающими воспалёнными глазами. Тогда Маша, не в силах сдерживаться, убегала в тёткину комнату, падала на свой сундук и беззвучно плакала, что, впрочем, житейски опытной ключницей всегда замечалось. В тайну Машиной безответной любви была полностью посвящена лишь её маленькая сестрёнка, с широко раскрытыми глазами девочка слушала бессвязные рассказы Маши о барине: как тот повернулся, что сказал, что кушал днём или вечером. Дворня же была уверена, что барин не столько пишет бумаги, сколько пьёт дорогое вино и распутничает с горничной.
Всё когда-нибудь заканчивается. Закончилась и осень 1833 года. Барин засобирался в дорогу. Укладывались аккуратно бумаги, что-то сжигалось, кучер Гаврила с утра до вечера возился с каретой.
Выпал первый снег. С утра в барском доме было суетно, на дворе нагружали карету, Маша тенью ходила по дому, плакала украдкой, падала на колени перед образами, просила: «Господи, сохрани барина, пущай возвращается целым из своих проклятущих городов, Господи, сохрани его!»
Барин стоял на крыльце и в последний раз смотрел на голые деревья, на амбары, укрытые первым снегом, на мужиков и баб, что собрались на проводы. Управляющий имением и ключница целовали барину ручки, тихо радовались его отъезду. Прощаясь с Машей, барин поцеловал её в чистый лоб.
- Прощай, юная красавица, - шепнул ей. – Может, и не увидимся более, береги себя.
Сел в карету, лошади тронулись.
За отъездом барина, находясь в некотором отдалении, наблюдали и Фёдор Кузьмич с Иваном. Похудевший и почерневший от лютой злобы Иван просил будущего тестя:
- Может, догоним? Денежек сробим. Отъедет вёрст на пятьдесят, где нибудь в лесу и придушим, подумают на разбойников, а, Фёдор Кузьмич?
- Денежек, говоришь? Было бы неплохо. Только вот нельзя его трогать. Русский поэт он, оказывается. Нельзя…
Вскоре Иван да Марья сыграли большую весёлую свадьбу с обязательным повальным мордобитием, где гости с большим удовольствием съели борова Яшку. Грустна и молчалива была невеста. Ночью Маша не приняла мужа, царапалась, кусалась, плакала.
Наутро Иван забрал все немалые по деревенским понятиям деньги жены, хорошие вещи её, никому не сказавшись, навсегда ушёл из села. Сказывали, что видели его в Москве, в трактире на Сухаревке, в компании хватких мужиков, разбойников, по всей видимости. Сыпал Ванька марухам за пазухи монеты, громогласно требовал фряжского вина, и вообще был на подъёме. Ещё искал Ванька в Москве барина, и ведь было нашёл, нож наточил, тёмной ночки дождался, но барин неожиданно уехал в столицу.
Маша нисколько не жалела о пропавшем муже и деньгах, даже перекрестилась облегчённо. Она ждала барина, ходила в церковь и молилась о его здоровье. Вместе с Нюшей выучилась грамоте у сельского дьячка и, наконец, замирая на каждой странице, прочитала книжку «А. С. Пушкинъ. Сказки». Душа Маши наполнилась неведомым ей доселе благодатным светом поэзии.
Прошло немного лет. Дошла до села весть о смерти барина. Ванька в то время уже был на Сахалинской каторге. Фёдор Кузьмич отдал безропотную и убитую горем Машу замуж за вдовца из соседней деревни.
06 г. Арх-ск