Вместе с водкой куда-то исчезли друзья, словно уплыли на ярко освещённом прогулочном пароходе с песнями и женскими визгами. Уплыли в сиреневую темноту, иногда сбрасывая в воду синие, опившиеся трупы. А ты остался один в резиновой, со множеством кривых заплаток, лодчонке первичной трезвости, беззащитно адекватный и потерянный в слабо выраженной, но непреходящей тошноте.


Бросать пить осенью – не самая удачная мысль. Ведь если внимательно прислушаться к самому этому слову, то не читается ли в нём намёк на то, что отказываться от алкоголя нужно всё-таки в другое время года? Но лёгких путей мы не ищем, и будем бросать именно теперь.
В основном потому, что дальше уже просто некуда, разве что  под забор. Границы приличия имеют неприятное свойство: размываются частыми синими приливами. Появились настораживающие галлюцинации - этим летом не только удалось увидеть чертей, это-то уже рутина, удалось даже подраться с ними. Но что гораздо более, чем драка страшное – однажды ночью с одним из этих чертей пришлось (он заставил) совместно помастурбировать, причём почему-то именно в подъезде, что относится уже даже не к каким-то там извращениям, а к полному душевному упадку вообще. Ведь они, черти, могут ненароком и выебать, а ты и помнить-то не будешь. Нахуй, нахуй. Значит, такая у нас примета времени: начал дрочить с чертями – пора бросать пить.
Но одному эту ношу поднять не так-то просто. Ты-то один, а чертей-то много.

- Брат, - говоришь ты по телефону, - Брат, мне нужна твоя помощь…
- Не займу, - слышишь в ответ.
- Нет, нет, брат… Я наоборот, бросить хочу.
- Чего-чего?
- Пить я бросить я хочу… Заебало.
- Ну, бросай… Я-то тут причём?
- Не так-то всё просто. Помоги мне в этом…
- Как?
- Поживи у меня с недельку, а?
- Я те чё, нянька что ли?
- Да причём здесь… Не в этом дело. Тебе же и до универа отсюда ближе добираться.

Пауза, во время которой я прямо-таки слышу фоновый гул недоверчивости, которую он испытывает ко мне, затем его голос:

- Ладно.

Да, он молод, он распиздяй, и курит траву, но всё-таки есть в нём та черта, которая мне сейчас необходима. Вот она: он отрицает и всячески осуждает алкоголизм (особенно мой), насмотревшись лекций какого-то ёбнутого сибирского профессора Жданова.


Первый день в завязке. Выражаясь точнее – первый день, когда мозг и печень с удивлением и опаской осознали, что вот уже двое суток их не заливают глухою, антинебесной синевой… Вот он, этот первый день, день относительной трезвости.
Вот ты проснулся утром, попил чаю. Кисло. Тускло. Вяло. Не плохо, нет. Никак. Отсутствие сушняка и похмелья несколько обескураживают. Брат в университете. Вернётся только вечером, да и то неточно.

- Я тебя пасти не собираюсь, - говорил вчера брат, - психологически, конечно, поддержу, но вот бороться за тебя, как за личность – вот это уж хуй. Начнёшь бухать опять – свалю да и всё. Мне похуй. Накуриваться будешь?

Покурил немного с ним и его корешами. Стало вроде бы полегче, но добавился такой неприятный эффект – теперь образ кружки пива окреп и оформился, и маячил перед глазами ещё более навязчиво, чем прежде. А поскольку появился ощутимый сушняк, то образ этот стал прямо-таки неотвязным. Мучительно. А растаманы всё мели свою неторопливую пургу:

- Ведь есть вещи, которые берутся ниоткуда. Вот смотри: если абстрактно взять сто стаканов ганжубаса и из каждого из них по малюсенькому листочку вынуть, то получится количество марихуаны примерно на один козырный косяк. В то же время в стаканах не убудет, это тебе любой профессиональный дилер подтвердит. Так что получается, что косяк появился вроде как и ниоткуда. И из таких косяков при большом желании можно составить ещё сто стаканов, а из тех ещё, ну ты понял.
- Нихуясе ты тему шевельнул. Накопление ничтожного количества. Это из той же примерно области, что типа если кого-нибудь к дереву привязать, то привязанный через некоторое время убежит – растущий ствол верёвку перетрёт.

    И так часами напролёт. Блядь, ну и дерьмо же у них в черепах. Ушёл спать. Спалось на удивление нормально, почти без кошмаров, если не считать разбитой во сне хрустальной чекушки.

А сегодня – завтрак. Активированный уголь и ничего более, запито всё это айраном. Очень невкусно, но что поделаешь. Надо как-то начинать очищать, организм-то.
За заплаканными стёклами окон – сырая сирая взвесь. Учтём это – в окна лучше пока не смотреть.
Забавное наблюдение – просто бесцельно ходить туда-сюда по квартире, это всё-таки иной вид ходьбы, чем, скажем, идти за пивом. Дело даже не в скорости, а в самом смысле шагов. Просто по квартире ходить, однако, несколько скучновато.

К обеду подрагивающее внутреннее состояние, взяв выверенный аккорд с погодой, попало в такой щемящий, угнетающий резонанс, что очень захотелось неким призрачным огнём осветить, а более - согреть окружающую и внутреннюю постылость. Иными словами – выпить захотелось так, что почки начало противно тянуть и сухо подёргивать, забулькал вокруг печени кислый, отдающий в горло маринад, засвербило в непутёвой голове. Час, второй. Внутри всё хуже, а снаружи тяжко наваливается ощущение неодолимой, всепоглощающей ёбани...
Попытки читать книгу носят все признаки мозгового изнасилования. Не нужно было, наверное, пропивать телевизор, а то уж ну совсем нечего делать, совершенно нечем отвлечься. Да ещё и эта чёртова погода, и мокрая кособокая ворона на ветке напротив окна… Может быть, всё-таки, чуть-чуть накатить… Ведь есть же у героиновых наркоманов так называемая «лесенка» - система мягкого отвыкания, включающая в себя каждодневное понижение дозы… Так значит и тут так можно. Ведь водка – это тот же самый героин… А резко бросать вообще вредно, ты ведь недавно об этом гдё-то читал или слышал, ещё как вредно… Короче, та бутылка, спрятанная в шкафу, всё равно не даст тебе покоя, лесенка, лесенка, интересно вниз она или вверх… Ворона начинает сипло, протяжно каркать. Нет, это, право, невыносимо. Вот была бы солнечная погода, и удержался бы. А так…

Не вынес - выпил. 
Сначала – ничего, только в желудке медленно напухает тёплый вопросительный знак, который затем взрывается горячим восклицательным взрывом. Бахххх. Сто пятьдесят граммов водки. И вновь забурлило подстывшее, было, на трезвяке кровяное русло. Согрело, овеселило, вселило силы. Разум или что там, немного оттаял. И Осинь иногда осинЯет. Бесстрашно подходишь к окну. Стала резко похую осенняя слякоть –  ведь ты теперь, словно радостный поэт, готов бродить по лужам, смеясь, как ребёнок…

Впрочем, для «смеясь», пожалуй, выпито маловато… Тогда – улыбаясь… А как смеяться-то хочется.
Закрепить успех! Твоё здоровье, ворона! Пусть сегодня будет первая ступенька лестницы. Всё просто и ясно – завтра ты выпьешь на сто граммов меньше, чем сегодня, вот и всё. Послезавтра – ещё на сто граммов меньше. Так постепенно и бросишь. Главное – суметь объяснить этот принцип брату. Не, всё-таки ловко наркоманы это придумали, с лесенкой. Только один вопрос возникает. Завтра понятно – выпьешь на сто грамм меньше, чем сегодня, но бля и ёбанаврот – сколько же пить сегодня? Всегда было плохо с обратной математикой.

Ещё соточка. Отлично пошло. Организм-то не обманешь  - он ведь точно знает, чего хочет. Иначе откуда бы это ощущение глубинного удовлетворения, постреливающее внутри ласковыми горячими иглами,  удовлетворение от синего прИхода? Интересно, что сегодня Вовчик делает? Но нет, нет, стоп – если произойдёт встреча с Вовчиком – неделю из жизни можно смело вычёркивать синим фломастером.

После четвёртого наката разум, вероятно, оттаял окончательно. Потому что вдруг отвратительно трезво подумалось:
«Какое же я всё-таки беспринципное гавно». И не лишена была эта мысль оттенка чисто русского, несколько кунсткамерного самолюбования.
А надо ли вообще бросать? Ведь в жизни так мало радостей… Тем более, что врачи утверждают, что немного бухнуть не то чтобы можно – а даже нужно, причём ежедневно. Вон горцы…
То-то братан удивится – вроде бы, уходя, забирал все ключи, а я сумел-таки нахуяриться. Есть ли хоть малюсенький шанс, что он не заметит моего опьянения? Нету шанса. Заметит. Будет орать. Да и хуй на него. Сраный нарколыга. Без травки своей вообще никуда. Год условки. Неизвестно, кстати, кто из нас ещё больший неудачник и чмо. Ну да, я пью. Выпиваю. Так же как и все. Вон, в одном фильме один олигарх рассказывал, что даже у них, в большом бизнесе без бухалова ни один вопрос не решается. Так нам, простым людям, сам Бог велел. Надо, короче, ещё въебать.

Чёрт, возьми, как же предательски мало водки-то осталось. Не надо бы мне сейчас трезветь. Сильнее нажираться тоже не надо, а вот на этом уровне необходимо удержаться. Главное не забывать, что завтра надо выпить на сто граммов больше, в смысле меньше… Но до завтра надо ещё дожить, а водка кончается. Ключей нет. А если бы и были – денег-то всё равно хуй. Блядь. Чё бы, чё бы…
Сумка брата. Левый боковой карман. Объёмистый прямоугольный пакет, сделанный из газеты. Пахнет даже через бумагу. Марихуана. Вполне ликвидный товар. Но как и кому её продать? И ведь ещё надо будет как-то купить водки…
В раздумьях подхожу к кухонному окну. Может быть, ворона мне подскажет… Вороны не видно, улетела.
Но зато я вижу выходящего из подъезда Пашку с пятого этажа. Распиздяй с гитарой, заёбывающий весь подъезд летом – тусняками на лавочке, зимою – тусняками в подъезде.
Открываю форточку, и кричу:

- Пашка!

Ноль эмоций. Не слышит что ли? Замечаю, что из-под воротника к уху Пашки идёт тонкий чёрный проводок. Ну точно, в плэйере. Блядь!
Пашка начинает удаляться от подъезда. В отчаянии озираюсь, хватаю с полки банку с горохом, зачёрпываю горсть, и метаю в форточку, метясь в сторону Пашки. Но тот отошёл уже довольно далеко, и горохом его не достать. Открываю холодильник, и выхватываю из ячейки гладкое, холодное яйцо. Затем, почти по пояс высунувшись в форточку, прицеливаюсь, и швыряю биоснаряд в спину удаляющегося. Есть. Попал. Плечо Пашки покрыла прозрачная слизь белка, желток же с остатками скорлупы, вертясь, отлетели вбок. Пашка в негодовании озирается, и замечает меня. Быстро снимая наушники, подходит ближе и гневно кричит:

- Ты чё, синяк, вконец уже охуел?
- Пашка, ну извини, блядь. Я же не виноват, что до тебя хуй докричишься…
- Яйцом-то нахуя? Долбоёб!
- Блядь, горох не долетел. Ты это, тебе травы не надо?

Хотя у меня и второй этаж, но кричу я довольно громко, и Пашка опасливо озирается.

- Хули ты орёшь-то на всю улицу, олух? Щас я зайду.
- Бля, меня братан запер, а ключей нет.


Через полчаса я поднимал на мокрой нитке пакет с двумя бутылками водки, и самодовольно думал: «Не, ну каков я, а!». Помню, что открыл и налил, затем ещё раз, а дальше нихуя не помню…


- Проснись, чмо.

Не очень-то приятно, когда твоё утро начинается с такой вот, втиснутой тебе через ухо в мозг, фразы. Не очень-то приятно, когда твоё утро начинается…
С трудом открываю глаза. Вот это сушняк. Ленивые, но неотвратимо усиливающиеся толчки боли в голове.

- Проснулся? – смутно различаю лицо брата, - Где трава, пидрила?
- Э… мэ..., - оправдываюсь, как могу я. Ебать царя, вот это бодун!
- Где трава, уёбище?
- Э…

Я с большим трудом сажусь на постели… Пардон, на полу, где спал. Всё затекло, и мозг тоже. Надсадно дребезжит телефон. Я сижу и тупо смотрю на брата, потому что что ещё мне остаётся делать?
Он злобно говорит:
- Ну и гандон же ты…

Затем, швыряя вещи, собирается, и уходит, хлопнув дверью так, что качается лампочка в коридоре. Ушёл, значит. Ёбаный предатель... Я с трудом встаю с пола. В глазах темнеют и плывут тошные круги. Подхожу к надрывающемуся телефону, беру трубку, и сипло говорю:

- Алё.
- Костян, здорово!
- Привет.
- Чё голос такой мёрзлый? Хвораешь?
- А кто это?
- Чё, не узнал, что ли? Ну ты бля даёшь… Вовчик это! Пить будешь?
    
Ворона. Синий фломастер. Яйца. Мокрая нитка. Удаляющийся пароход.
Я брошу, обязательно брошу. Только, наверное, всё же не этой осенью.