Мы сидим в креслах друг напротив друга. Ты что-то говоришь мне уже более часа. И тут я разражаюсь диким смехом. Корчусь на полу и держусь за живот. Бля, настоящая истерика. И дело даже не в том, что ты сказал что-то смешное. Скорее в том, что я только сейчас понял, что вот уже около двух часов, как в винампе на всю катушку играет песня «Чунга-Чанга», поставленная на повтор. Играет еще дольше,
чем ты говоришь.


Виктория Павловна живет одна. Ул. Октябрьская, д.80, кв.7. Сальная и семидесятилетняя. Овдовев семь лет назад, её организм коптит пыльную хрущевку. Ни одно логово животного не сравнится с обиталищем одинокого старика. Единственный сын умер больше десяти лет назад. Передозировка классикой. Залип прямо в троллейбусе. И все. Так и живет Виктория Павловна. День за днем, день за днем. Одинокое человеческое тело. Предыдущие строки про Викторию Павловну, вышедшие из-под моих кривых пальцев могут уйти нахуй, а ты просто включишь воображение. Ты представляешь себе одиночество? У тебя есть цели? Вот. А у нее нет.

    В соседней квартире (ул. Октябрьская, д.80, кв.8) живет молодая семья. Единственная дочь – семилетняя Оля – на последней стадии лейкемии. Из больницы уже выписали домой.
    Вот тут-то и начнем наш рассказ.

    Однажды в седьмую квартиру вновь вошел тот, кто всегда выполняет обещания. Тот, кто живет в твоем сливном бачке, в чем ты сможешь легко убедиться в определенное время. Вошел, надо сказать, через балкон. Почему-то старуха решила, что в этот раз логичней будет через балкон. Бачок – слишком пошло, хоть и роднее. В свои семьдесят она уже была с ним знакома.  В лучших советских традициях приняла гостя, усадила на единственную табуретку, напоила чаем с черствым домашним печеньем.
    -Эх, Виктория Павловна, что ж ты опять яиц-то пожалела? Сказано же в рецепте: четыре яйца. Как же теперь эту каросту есть?
    -Так ведь пенсию-та не плотют нормальную! Палтары тыщщи – как жэж жыть-та на них? На пяток яиц в месяц тока и хватит. Вот жэж перестройка поганая! Урод пятнистый чего наделал. А кричали-то как «пе-ре-строоооой-ка!» - последнее слово бабка проревела с особым отвращением.- А я-то уж тогда паняла что вся эта перестройка... это.. как её.... подстава-то!
    - Мать, на дворе 2006 год. При чем здесь перестройка? Ну да ладно. Не будем об этом. Я ведь, Викуша, по делу к тебе.
    - Чаво?
    - Там в восьмой квартире умирает один человек, чья смерть настолько же не логична, как и твоя жизнь, рыбонька. Ты не задумывалась об этом?
    - Хто?
    - Я тебе со знанием дела скажу, мамка, что у этих супругов детей, кроме Ольги, нет. И, уверяю тебя, не будет.
    - Дык...
    - Дык повторяю тебе, пупсик: нет и не будет.
    Повисшую тишину нарушал лишь слабый шуршащий шум. Песок сыпался с бабки прямо под единственную табуретку.
    - Девочка должна умереть сегодня ночью, а ты, мама, умрешь через две недели. Сидя во дворе на лавочке.
    - Хто?
    - Я хочу, Викусик, чтобы ты отдала свою жизнь сейчас. Немедленно. А утром девочка проснется уже здоровой. Я предлагаю тебе добровольно обменять свои оставшиеся две недели на долгую и здоровую жизнь соседской девочки. Кисонька ты моя сладкая,  ответить нужно сию же минуту. Один раз. Окончательно. Итак...
    - Нет – сказала Виктория Павловна и, безусловно, была права.


    Что такое по вашему юмор? Вчера в метро одному деду двери зажали лицо. Да-да, именно лицо. Он остался стоять в вагоне, а снаружи торчит его растерянная физиономия, сжатая с двух сторон дверной резиной. Я оказался в полуметре от него. Я, конечно, мог помочь, но когда он, в лучших традициях Джима Керри, скрутил губы в трубочку и заголосил «о-о-о-о-о-у-у-у-у-у», я разразился гомерическим хохотом. Ржал, глядя ему в глаза. Это незабываемо. Потом поезд тронулся, и его «о-о-о-о-у-у-у-у-у» начало удаляться, пока окончательно не скрылось в тоннеле. Люди на платформе смотрели на меня с нескрываемым осуждением, что не вызывало ровным счетом ничего, кроме эйфории. Бля, как же я люблю это чувство.


    Я просыпаюсь от холода в грязном переулке. Мелкий дождь раздражает мне лицо. Встаю и иду. Вокруг ничего, кроме меня и мусорных баков вдоль стен. Ни окон, ни дверей. Глухие кирпичные стены. Слышны звуки полицейских сирен, иногда – сигналы проезжающих машин. Я отчетливо понимаю, что нахожусь в центре города. Огромного и холодного. Переулок заканчивается тупиком, что не вызывает у меня никаких эмоций. Вижу канализационный люк перед собой. Я уже знаю, что мне делать. Опускаюсь на колени, подымаю крышку и со звоном опрокидываю ее на асфальт. Я верю только ему. Не трогайте меня. Просовываю голову в зловонную дыру и жду. Он приходит сразу. Я не вижу его, но всей поверхностью лица ощущаю его колоссальное, отчаянное существование рядом. «Забудь мое имя» - вы слышали, как кричат шепотом? -  «Включи свет и обернись».

    Я просыпаюсь в своем доме. Какое-то время лежу на медвежьей шкуре у тлеющего камина. В этом доме нельзя спешить. Это – место Нигде. Я выглядываю в окно. Все как обычно – черная ночь, ни луны, ни звезд. Метель только начинается, но это не имеет никакого значения. Вокруг только снег. Если бы когда-нибудь наступил день, я все равно не увидел бы ничего, кроме снега до самого горизонта. Я знаю, что можно выйти из дома, долго идти вперед, оставляя на девственном снегу первую тропинку, но так никуда и не прийти. Я знаю, что здесь нет ничего, кроме моего дома. Я знаю это, потому что я принадлежу себе. Почти принадлежу. Есть только одна комната. И я открываю ее дверь. «Ты здесь?» - мой первый вопрос-привычка. «Нет» - она. Дальше я делаю то, что уже делал несчетное количество раз раньше. «Почему?! Почему ты не помнишь мое имя?! Вспомни мое имя!!!» -  кричу изо всех сил. Кричу так, что мои губы наливаются кровью и смачно лопаются. Булькаю приторно сладкой кровью и хриплю: «Вспомни мое имя!!!»

    Я просыпаюсь в своей квартире. Одеяло липкое и колючее. Вокруг меня кромешная тьма. Я встаю и, повинуясь инстинкту, иду к двери. Там нащупываю рукой рычажок выключателя... В это же мгновение волосы у меня на затылке встают дыбом. Что-то старое и слабое стоит позади меня. Нет больше ничего. Только я, он и выключатель. «Не включай свет» - он шепчет почти неслышно. – «Вспомни мое имя». Я знаю, что послушайся я его – и все будет кончено. Но я еще не готов уходить. Мне нужно навести порядок в своем доме. В одной комнате. Я хочу принадлежать себе. Я хочу обрести покой среди Вечной Зимы... Щёлкаю выключателем. Теперь видно все. Я стою в огромном унитазе, а вместо выключателя держу спущенный рычаг слива. Вдогонку уносящему меня потоку я слышу  голос старика: «Маловерный».

    Я просыпаюсь в вонючем темном тоннеле, посреди которого медленно течет река нечистот. Теперь это мой дом. Мне нужно ждать годами, гния и скисая в этой клоаке, но любая мысль о времени сотрясает мое нутро кислым и скользким смехом. Это – место Нигде. Забудь себя. Я ничего не знаю, но чего-то хочу. Это уже не сознание. Это порванные и безнадежно запутавшиеся стальные струны в чреве старухи. Я верю только себе. Не трогайте меня.

    Когда надо мной открывается люк, я не ипытываю уже никаких эмоций. Я прихожу сразу. Я не вижу того, кто приготовился меня слушать, но чувствую его отчаянное нетерпение. Высовываюсь и из последних сил извергаю из гнойного горла: «Забудь мое имя. Включи свет и обернись».