“Хоть я и правитель страны Ямато,
но есть три вещи, над которыми я не властен:
водопады на реке Камо,
падение игральных костей и монахи горы”
(Император Сиракава, 1156 г.)

“Ко-ки-ко-к-ко! Ко-ки-ко-к-ко!” – со стороны хозяйственных построек раздался крик петуха. Ученый монах гакусё Тасиро Масааки, удостоенный священного имени “Сансары Колесо Учит Нас Смирению” (или сокращенно СКУНС), громко испортил воздух, продрал глаза и с трудом поднялся со своего ложа. Из одежды на нем были только вонючие влажные фундоси, и чувствовал он себя ужасно – трещала бритая голова, и в кишечнике бушевал ураган. Скунс очень любил закусывать саке маринованной редькой, отчего потом каждый раз терзался приступами запоздалого раскаяния и страшного метеоризма.

Нашарив бронзовое зеркало, он несколько секунд расфокусированным взором безуспешно пытался найти в нем свое опухшее лицо. Как он и ожидал, вырезанная у него на лбу триграмма “небо” налилась дурной кровью и стала трупно-синюшного цвета. “Плохой знак – сегодня опять будет шалить печень.” Кряхтя и охая, Скунс подошел в переносному алтарю-буцудану, отвинтил голову нефритовому Будде и извлек из его пустотелой статуэтки заныканную бутылку саке. Жадно припав к горлышку, он несколькими длинными движениями кадыка осушил ее, занюхал ароматической палочкой и пошлепал босыми ногами вниз, в трапезную.

Как он и ожидал, в трапезной был погром после вчерашнего оттяга, посвященного восшествию на престол малолетнего императора Тоба, нареченного Го-Сиракава, а также вызванными этим радостным событием более-менее добровольными пожертвованиями спонсоров. Боги были явно милостивы к монастырю, поскольку в жесткой предвыборной борьбе победил все-таки их кандидат. Другой претендент от клана Фудзивара, такой же малолетний золотушный ушлепок-принц, сошел с дистанции благодаря злокозненным интригам и черному PR’у предвыборного штаба Минамото, а также из-за подтасовок метрических данных, сфабрикованных монахами Энрякузи. Хитроумным монахам удалось “найти” в родословной вражеского ставленника темное пятно в виде троюродной прабабки низкого происхождения, что явно делало его кандидатуру нелигитимной в глазах избиркома.

Как результат – на следующий день после оглашения результатов счетной комиссии монахи и послушники лежали вповалку с предвыборными плакатами, объедками, пустыми бутылками и скудно одетыми мирянками-активистками. Однако, триумф триумфом, а дисциплина превыше всего – не спеша заценив округлость оголенных телесов спящих простолюдинок, Скунс покрепче намотал на руку свои стальные четки и с наслаждением протянул ими по спине ближайшего к нему монаха-воина.

– Бакланы позорные! Час Тигра на дворе – почему в хате до сих пор не убрано?! Да чтоб Тенгу с горы Курама высосали ваши гнилые моргала и нассали в пустые глазницы!!!

От зычного рева народ в трапезной мгновенно проснулся и, подбадриваемый бранью и ударами его тяжелых четок, начал бестолково метаться по залу. Наконец, выпустив всю отрицательную энергию “ин-ки” и особо зловонную порцию анальных ветров, как следует прочистив горло и размяв затекшие мышцы, Скунс поймал за край рясы своего служку:

– Шмотки тащи и хлеборезку. Надеюсь, с вечера приготовить не забыл?!

Опытный в вопросах драк и пьянок денщик конечно же все приготовил заранее – он быстро смотался в соседние покои и принес Скунсу его выстиранную и аккуратно сложенную рясу и меч. Прямо в трапезной надев окрашенную маслом клевера светло-коричневую рясу и перепоясавшись полагающимся ему по рангу длинным мечом-тати, Скунс вышел из монашеской обители и пошел в сторону 3-й звонницы, где с минуты на минуту должна была начаться летучка гакусё.

С вершины горы Хией, где находился их крепость-монастырь Энрякудзи, открывался прекрасный вид на Киото. Но Скунсу было не до любования столичными красотами. С трудом напрягая отравленные сивушными маслами мозги, он мучительно вспоминал, какие же именно анекдоты вчера ночью в сауне под пивцо рассказывал братьям про отца настоятеля Ацуси Сугахару, носящего священное имя “Кротость Умиротворяющей Мудрости” (сокращенно КУМ). Кум был широко известен далеко за пределами Киото своим крутым нравом, полным невежеством в вопросах религии, неуемной страстью к убийствам, азартным играм, алкоголю и женщинам. Бывший шулер и игрок в очко “тройка-семерка-туз” (“Я-Ку-Дза”), он быстро поднялся до должности настоятеля, удобрив окрестные рисовые поля немалым количеством бренных останков своих политических оппонентов. Кум был никакой монах, но прирожденный урла, мокрушник и стратег, и именно благодаря ему монахам Энрякудзи удалось наконец-то разграбить и сжечь дотла соседний конкурирующий монастырь Миидера. Скунс поежился – ссориться с Кумом ему совершенно не хотелось – “Сгоряча ведь может и зарубить, несмотря на мои ратные и богословские заслуги”.

Скунс вошел в зал собраний, когда все остальные гакусё были уже в сборе. Председательствовал правая рука Кума, авторитетный монах-законник БАТЯ (Будда Амида Тающей Яшмы), второй после Кума человек во всем Энрякудзи. Самого Кума не было.

– Да святится имя Будды, братаны. Я собрал вас, чтобы перетереть одну проблему – не хочу Кума по пустякам напрягать, тем более что он сейчас в рабочей поездке по регионам. Так вот, вчера мялава пришла от братвы из Кофукудзи. Хряк, зачитай.

Молодой воин-монах сохей Сатоси Нисимура еще не получил звание гакусё, но уже был удостоен священного имени “Хранитель Реликвий Янтарного Кришны”, непонятно за какие заслуги обласкан самим Кумом и допущен в круг остальных гакусё в качестве секретаря с правом совещательного голоса. Развернув пухлой ручонкой побрызганный жасминовой водою свиток, Хряк деликатно откашлялся и начал женоподобным голосом читать витиеватые колонки иероглифов.

“дата : четвертый день шестой луны, эра Хоген
кому : настоятель Энрякудзи, “Кротость Умиротворяющей Мудрости”
от : настоятель Кофукудзи, “Божественное Откровение Лучезарного Трилистника”

Хоть и настала пора тоскливых дождей сезона байю, яркая зелень ласкает взор. Неустанно молю богиню Аматерасу о ниспослании Вам долгих лет и здоровья. Желаю дальнейшего процветания Вашему благоуханному монастырю. Ваше Преподобие! Извините, что сразу перехожу к делу.

Доходят до меня слухи, что пацаны твои на моей территории мусорят. К примеру, давеча смотрящий над южным Киото писулю чирканул, типа, ваши сборщики милостыни у нас христарадничают. Еще одну непонятку разрулить бы надо. Твои людишки двух моих бойцов порезали в Красном Квартале. Как-то не по понятиям это. Если какие предъявы имеешь, выкатывай их на сходняке в Нара. А ежели беспределить вздумал – подыму братанов из Киёмидзу и сравняю твою поганую хазу с землей!

Смиренно уповаю на Вашу неземную доброту,
да прибудет с Вами мудрость Будды Амиды и защита бога Хатимана,
с глубоким почтением, Болт”

Хряк закончил читать и скромно опустил глаза. Собравшиеся угрюмо молчали.

– Порезать на сасими козлов позорных, век сатори не видать!!! – вдруг нервно заверещал самый худой и дерганный гакусё, известный своим неуемным пристрастием к медитативным  грибам “мими-таке”.

– Угомонись, Шиз, четыре сокровища тебе в пасть. Времена нынче не те, чтобы так просто на вакидзаси подымать. Да и братаны из Кофукудзи крепко масть держат, это тебе не миидеровских лохов-ямабуси завалить, - оборвал его Батя.

– Насчет наших мытарей на их территории можно не напрягаться. Такие гнилые базары за предъяву не канают. Они сами у нас в обход пару-тройку приходов крышуют безо всякого отката, да еще и половина чурок с нашего китайского рынка под ними ходит – хрена эти левые наезды?! А вот что там насчет разборки в Красном Квартале? Свищ, это из твоей бригады бойцы быковали? – Батя повернулся к здоровенному гакусё.

– Была такая тема, но пацаны все правильно сделали. Два барана из Кофукудзи ужрались в татами, и начали на радость фраеров-простолюдинов рамсы кидать, типа …

– Что за нравы. Никакого уважения с духовенству, – сокрушенно пробормотал подслеповатый гакусё Крот.

– … типа “у нас в Кофукудзи хранилище сутр бога-а-а-че, колокола гро-о-о-омче, а у вас в Энрякудзи даже Священный Ковчег о-микоси не золотой вовсе, а деревянный, крашенный золотистой краской! А настоящий золотой ковчег, подаренный прежним императором-иноком, вы типа давно на куски распилили и пропили…” Ну вот и пришлось им за базар отвечать, Каппа их забодай – со скрежетом почесывая сутру Белого Лотоса, вытатуированную на волосатом брюхе, неохотно ответил Свищ.

– Насчет ковчега они не настолько уж и не правы были… – начал было Шланг, но Батя его перебил:

– Короче, ясно, просто на понт берут. Лады, с этим все понятно, так и отпишем в Нару.

Но тут решил подать голос Скунс:

– Не все так просто, Батя. Есть у меня шептунок один в клане Фудзивара …

Глумливо ухмыльнувшись, Глист его перебил:

– Нафига тебе шептунок, Скунс? Ты и сам у нас шептун знатный, особенно как своей редьки обожрешься.

Ученые монахи дружно заржали. Скунс проглотил насмешку и продолжал:

– Так вот, шептунец тот сказывал, что все монахи Кофукудзи во главе с Болтом ссучились давно, с самураями-федералами снюхались. Сейчас нас на беспредел разводят, типа это мы волну гоним. А если поведемся – навалятся всей шоблой вместе с федералами, беспредельщиками даосами и отморозками из Киёмидзу, да и почикают нас…

– Это еще кто кого почикает! – опять начал было Шиз, но Скунс повысил голос:

– Нам сейчас биться никакой мазы нету. Опытных бойцов мало, молодняка набрали много, да толку-то – все больше крестьяне беглые да мелкая гопота. Только головы им обрили, сутру Каннон-кё разок прочитали, да показали какой стороной копье держать. А Болт через свои подставы еще и в Наре шалман пасет. Так что порежут они нас при таком раскладе, …

– Харэ, Скунс. Сдается мне, что шептун твой фраерок пустопорожний, вот тебе порожняк и гоняет, – резко оборвал его Батя – Болт, без базара, проблемный пацан, но сучиться с федералами не станет.

Скунс обиженно замолчал…


“ … Сила монастырей на горе Хией неуклонно росла. Самые могущественные кланы того времени Фудзивара, Минамото и Тайра были заняты взаимной борьбой и не замечали опасности со стороны духовенства. Слабый императорский двор не имел никакой реальной силы, и был беззащитен. Он мог опираться только на формирующееся сословие “имперских самураев”, которое было еще слишком слабым, чтобы защитить его. Пытаясь задобрить монахов и показать свою наброжность, император делал щедрые подношения монастырям, чем только разжигал из взаимную зависть, алчность и беспредельное самоуправство. Над столицей сгущались кровавые тучи. Близилась великая Смута Хоген … ”