Замполит у нас в армии был, капитан. Этнический грек. Если его фамилию, имя, отчество постоянно выговаривать по-гречески, то можно хорошо научится делать куннилингус.
Он нас политинформациями заебывал, и тем, что в уставе каждая буковка  кровью чьей-то писана. Да и много еще чем.  А иногда нудел про время «Ч». Это, говорил он, не только момент, когда яйца солдата зависнут над окопом противника, но еще и момент истины в жизни каждого мужика. Он может совсем никогда не наступить, и ничего страшного, считай повезло. Но если он наступит, то каждый мужик должен завязаться в узел и оказаться мужиком. Летом девяносто пятого мы зачищали стройбазу Гиляк, что недалеко от Ордженикидзебада в местечке Лакай-беги, хотя это никому ни о чем не скажет. Замполит и еще шестеро солдат заходили в развороченное танковыми снарядами большое складское помещение. Он еще сказал – «Тссс, там сюрприз однозначно будет». И пошел первым. И подорвался на растяжке. Совсем подорвался. А мог бы и солдата вперед послать, например, меня. Имел право. Да и хуй с ним.

В ноябре, в прошлом году умерла бабушка моя. На девяносто третьем году жизни, в окружении зятя, дочери, внуков и уже подрастающих правнуков и правнучек. Все они были у ее смертного одра. Кроме меня. Я смог приехать в небольшой город, что недалеко от Саратова, лишь аккурат к выносу тела. Почти единственное, о чем бабушка просила меня при жизни – кинуть три горсти земли. И еще об одном, правда, я тогда совсем маленьким был и меня побили дворовые выродки – «не реви, соплежуй, никогда не реви, даже когда я помру». Я и тут ее послушался. Бабушка пропустила через себя две войны. На первой служила в медсанбате и имела за это медали и даже орден. Во время второй, уже в начале девяностых, ведала распределением хлеба, полученного на хлебозаводе, по домовой книге в сорокадвухквартирной четырехэтажке. Уважаемая биби-ханум Мариам Гавриловна. При жизни всегда говорила то, что думала, никогда в выражениях не стеснялась и почти до самой смерти курила. Положил на могилу россыпь сигарет с фильтром.

Народу на похоронах много было. Марина вот пришла с каким то дрищом. Экс-жены бывают у всех, а вот бывших дочерей в природе быть не может. И раз уж приехал, то надо зайти, стрельнуть глазом, пребывает ли в достатке моя наследница и по делу ли расходуются ежемесячно выделяемые мною средствА. Благо тут недалеко.
Ну что, вполне сносно, уютно, кот лежит на тапочках. Походил, посмотрел, глянул на себя в зеркало – крут, хули тут говорить. Дочь посидела у меня на коленях, чмокнул её, понюхал макушку, порядок. Иди погуляй, взрослым поговорить надо.
Живут неплохо. Марина отделом на почте командует, недавно купила себе подержанное ведро с болтами. Какой-никакой, а показатель достатка в этих ебенях. Сама за рулём, молодец в общем. Дрищ тоже права имеет, но водить не любит. В его далеком прошлом имела место быть авария, во время которой он чуть не сбил человека, въехал в стену и от удара двигатель влетел в салон. Тогда каким-то чудом никто особо не пострадал. Но с тех пор за руль – никогда. Зарекся. Ну я же говорю - дрищ. Зовут Сережа. Пашет грузарём на макаронной фабрике.

Знаешь, дорогой мой дружок. Я тоже много чего не люблю. Питер вот, например, не люблю. У меня с ним плохие ассоциации, я там стихи начал писать.

Черна покровом рябь Невы, над Арсенальной тишь и темень. Громадой бьет из темноты тысячеглазый красный демон. Из тусклых с желтизной глазниц безмолвный в небо крик проклятий. И дышит смрадом нор-темниц паук с клеймом из двух распятий.

Хуевый из меня поэт, я знаю. А ты знаешь? Знаешь, что они сиськи показывают? Кричат например – Вася! Пятьсот двадцать три! Вася! Пять, два, три! И показывают сиськи. А ты смотришь на это, повиснув на решке, радуешься за дурачка из соседней хаты, а сам думаешь – «блять ведь это может затянутся надолго». И внутри все опускается по самые пятки, и дышать сразу кажется нечем. Хотя там и так дышать нечем. Не то, что зимой в степи на ветру, когда от свежего воздуха не знаешь куда деться, и на ебальнике лыжная маска, а на руках две пары рукавиц.
Или весенняя мошка, заедающая насмерть цыплят, индюшат и даже птенцов степных орлов. Мухи, откладывающие личинок в причинном месте у овцы. Овцу нужно поймать и этих личинок оттуда пинцетом вытащить, залив потом выеденную червями рану отработкой машинного масла. Ходишь с отарой по степи, как по огромной многокилометровой камере, из угла в угол. День, неделю, месяц, год, второй, третий. И некуда тебе податься. Живешь в землянке, а хозяева прячут тебя в подкопе под кошарой когда приезжает с плановой проверкой участковый. Воешь от тоски, сам себе рассказываешь анекдоты и смеёшься. Сходишь с ума. Ты ебал когда-нибудь забор, друг мой? Давай еще по одной, за то, чтобы с тобой никогда такого не случалось. Обидишь мою дочь – пришибу!

Иногда по утрам не хочется жить, особенно когда, с трудом вспоминая то, что было вечером, смотришь на разбитые костяшки на кулаках. И на хрена ты мне сдался вчера, дрищ? Да будь ты проклят. Я уже фактически интеллигентный человек. Живу культурной жизнью. Даже литераторствую в сети. Может, книжку издам, толстую, как большая советская энциклопедия, куплю себе фетровую шляпу, белый шарф и трость. Возьму в кредит дорогой телефон. А когда умру, горожане поставят мне бюст из бронзы за общественный счет, а сам мэр произнесет речь.

Тружусь в златоглавой. В большом двухэтажном супермаркете, где пять круглосуточных постов, пять таких же подменных, три дневных патрулирующих, один на приемке автотранспорта и один на служебном входе. Веселый, дружный коллектив. С ними не соскучишься. Я, по крайней мере, не скучаю. Половина из них вчерашние саратовские гопники, вторая половина - « эй уася суда хады», дальние, бедные родственники владельцев кирпичных заводов на западном побережье Каспия.
И среди всех я самый старый, мудрый и седой, хоть и младше многих из них по возрасту. И с зарплатой побольше. Вот такой вот парадокс. Важный хожу, в пиджаке и галстуке. Возникают, конечно, определенные ассоциации с моими коллегами по цеху. Но это лишь видимая часть айсберга. На самом деле, дела обстоят намного хуже. Да ну не всем же блистать интеллектом.
А вообще, хоть это из области фантастики, но если в природе останутся только дурачки, они найдут среди себя самого умного и назначат его руководителем, чтобы он вел их в светлое будущее, как котят слепых. А вот оставшиеся сами с собой умные люди всегда будут искать среди себя самого тупого. Найдут и будут чмырить его. А когда зачморят до гробовой доски, найдут следующего. И так далее. Тупицы это социум. Умники – пауки в банке.

Да ебись оно все конем. У меня сейчас свой веселый кордебалет.
- Малыш, ты чего ревёшь?
- Арбуз хочу. А ты куда засобирался?
- За арбузом.
- Где ты его в два часа ночи в такую холодину найдешь? У нас нет круглосуточных магазинов. Я знаю, в этом положении все странные какие-то, даже глину едят или хотят дешевого вина. Это несерьёзно. Не ходи никуда, а то я плакать буду.
- Хорошо, не пойду. Только ты не плачь, пожалуйста.
- Буду.
- Почему?
- Арбуз хочу.


Через пару месяцев звоню матери узнать что да как, а тут она выдает мне, что Сережка-то Маринкин человека насмерть сбил. «Вот же долбоеб косорукий, за старое взялся» - думаю. Набираю бывшей, посочувствовать, вроде как не чужие люди.

- Ночью мело сильно, а мы опаздывали. Как будто шутник какой-то фуфайку на лобовое накинул. Я по тормозам, в руль вцепилась и со страху чуть не описалась. А Сережа меня вытащил, посадил на свое переднее пассажирское и лицом об бардачок стукнул так, что кровь из носа пошла. А сам за руль сел. Ты, говорит, о ребенке лучше меня позаботишься. Как раз люди подошли и ДПСники подъехали. До суда его, говорят, домой отпустят, а потом посадят скорее всего.

Надо будет съездить. Навестить Серегу.

А в это время в столице, в досмотровой комнате большого супермаркета рыдал молодой киргиз. Прямо песни пел о том, что в беде они великой всем народом после жестокой войны тамошних севера и юга. И здесь на стройках судьба у них незавидная. Ну истинно народ избранный в рабстве египетском. И что нужда заставила его затолкать в трусы две палки финского сервелата, баночку с маринованными осьминогами и литровую бутыль шведской водки «Абсолют». И он, как истинный мусульманин, именем аллаха клянется, что такой харам больше не повторится, если его отпустят с миром.

Очень давно, когда я жил в стране гор, каштанов и ишаков, знал я одного молчаливого, вечно спешащего куда-то человека. Имя его «раб аллаха» - Абдулла.
В те времена, в городе, построенном комсомольцами и зэками, одновременно строившими ГЭС имени бровястого генсека, куда этот генсек самолично даже один раз приезжал, не было мечетей. И среди единоверцев Абдуллы неприличным считалось лишь во время поста перед каким-нибудь мусульманским праздником жрать на виду у всех в общественных пельменных или шататься пьяным по улицам. В остальное время делай, что хочешь – ты Советский человек, а религия опиум для народа.
Так вот, на фоне всего этого шайтанизма Абдулла, живший в соседнем подъезде нашего четырёхэтажного дома, полностью оправдывал своё имя, до состояния белой вороны. Он исправно свершал намаз пять раз в день, даже на работе. А каждую пятницу, как истинный верующий, который должен свершать вечерний намаз обязательно в мечети, он делал девятикилометровый марш-бросок по горам, в кишлак Навды, где ближайшая мечеть находилась.
Семья у него была большая. Вторая половина его, Маврия, всяких хиджабов, паранджей и прочих такого рода тряпок не носила, но, как и положено мусульманской жене, нигде не работала и сидела дома с детьми, которых было мал-мала меньше. А еще Абдулла взял к себе в дом дальнюю очень молодую родственницу, из какого-то кишлака, далеко за городом. Девчонка совершила добрачный грех, так и не став ничьей женой. Селяне камнями ее, конечно, не забили, не средневековье все же, но случай в тех местах вопиющий, поэтому Абдулла и дал ей приют под своим кровом. Аллах милосердный и всепрощающий, и люди должны быть такими.

А когда Союз распался и земляки Абдуллы разделились на ревнителей истинной веры и тех кто хотел, чтобы всё оставалось по-старому, наступили тяжёлые времена, а власть в нашем городке менялась чуть ли не каждые две недели, пришли к нему правоверные с автоматами, звать его, благочестивого, на священную войну против неверных братьев. Он им сказал, что аллах не велит убивать. В коране не написано: расстреляй неверного из пулемета, лиши его жизни, отрежь ему голову, вспори брюхо ему. Там сказано: убей неверного в неверном. Понимать это надо, уважаемые.
Маврия, захлебываясь слезами, рассказывала это потом на лавочке во дворе, когда правоверные увели куда-то Абдуллу. Люди думали - всё, пиздец ему. Всегда думается, что пиздец настал кому-то, а не тебе. Но дня через три он вернулся. Лицо в синяках, еле идёт, но живой. А потом к нему пришли его неверные братья. Угу, ты пять раз в день намаз свершаешь, коран читаешь, ты, наверное, ваххабит. И опять Абдуллу куда-то увели. И опять все думали, что с ним будет то, о чем думали в первый раз. И опять он вернулся. Побитый, но живой.

Много воды с тех пор утекло. Я давно уехал оттуда. В городе, скорее всего, мечеть уже построили и Абдулла, наверное, читает там проповеди безусым дурачкам в тюбетейках. Или по старой привычке ходит вечером в пятницу по горам в Навды. А может, его уже волки давно съели.