Длинный узкий коридор пересекают еще два таких же. В стенах коридоров прямоугольные вырезы. Вырезы обиты темным деревом и завешены черными шторами. За каждой из штор светлая комната с четырьмя пружинными кроватями и простыми тумбами. Полы из плитки, их моют из пожарных шлангов два раза в неделю. Стены выкрашены светло-зеленой масляной краской. Потолок низкий, большая часть ламп не работает.

В последнее время, говорит Вера, больных стало намного меньше, говорит, что этому месту перестали доверять. Каждая вторая палата пустует, а в остальных доживают свой срок всего с десяток детей. Сюда редко заходят родители, большинство, кто здесь лежит, сироты.

- Зато игрушек теперь на всех хватает, - счастливо улыбается Вера.

Вера - черноволосая стройная девушка, вот уже несколько лет работает медсестрой в детском хосписе. С ней я познакомился всего год назад. Здесь же. Во сне. С этого момента хотя бы раз в месяц я обязательно появляюсь у нее в гостях.

- Как ты с этим со всем справляешься?
- Не знаю, наверное, привык.

Вера часто расспрашивает о мире, в котором я живу. Он ей непонятен, но она очень хочет там побывать, побродить по улицам города, зайти в магазинчики и самое главное - посидеть в настоящем кинотеатре. На ее мечты я лишь растерянно улыбаюсь и говорю, что когда-нибудь мы обязательно побываем в моем мире.

Несмотря на то, что хоспис - место не из приятных, мне здесь спокойно. Это своего рода мое убежище. Мы сидим с Верой во дворе. Неподалеку в парке катают на лошади одного из больных - худого светловолосого мальчика.

- С лошадьми надо поаккуратней, - встревоженно говорит Вера, - недавно мальчик упал… Компрессионный перелом двух позвонков, прогноз никакой - ты же знаешь, как у онков... Все время просится на лошадке покататься, плачет, а мы сделать ничего не можем - говорим, что лошадка заболела и ей нужно набираться сил, а он все плачет и плачет…

Я понимаю - ребенка, о котором рассказывает Вера, как и самой Веры, не существует, но мне приятно слушать ее голос, приятно слушать ее истории. Когда она начинает говорить, я покорно замолкаю и просто слушаю. В какой-то момент она тоже замолкает, и тогда мы вместе вслушиваемся в детский смех, лошадиное ржанье и испуганные выкрики медсестер.

- Ты еще придешь ко мне?

В ее глазах тревога, она всегда пугается, когда мне надо уходить.

- Конечно, как и месяц, как и год назад, я обязательно приду, а теперь прощай.

***

Мой день кое-как слеплен из трех частей. Как и большинство универсальных машин по проебыванию времени, я давно поставлен на поток. Будто изо дня в день собираешь огромный гамбургер, каждый день с утра до ночи, отвлекаясь лишь на выходные – чизбургеры.

- Люблю чизбургер. Он в сто раз лучше, чем то дерьмо, которым нас кормят в школе.

Дочь соседки - классический современный ребенок с телевизором вместо мозгов, но время от времени эта пародия на счастливую беззаботную жизнь впадает в жуткие истерики. Мать даже водила ее к священнику, но этот «Касперский» вирусов в ребенке не обнаружил.

Я сижу с ней на лавочке возле дома и жду, когда она дожует свой обед.

- Ты всегда такой странный?

Ее голубые глаза смотрят на меня в ожидании, что я открою сейчас какую-то великую тайну.

- Я? Странный? С чего ты взяла?
- Да так. Мама говорит, что ты не от мира сего.
- Почему же она мне тогда доверяет тебя?
- Потому что ты этого хочешь?
- Чего хочу?
- Иметь своих детей. Ты ведь не расскажешь ей то, что я сейчас скажу?
- Я умею хранить секреты.
- Тогда слушай. Тебе нужно поспать.

***

Она улыбается мне, но в ее улыбке больше отчаяния. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать, но Вера отстраняется, в нос ударяет дурной запах.

- Я сильно болею, - девушка опускает глаза, - Не хочу, чтобы ты подходил ко мне близко. Ты можешь заболеть тоже.
- С чего ты взяла?
- Я знаю.
Она сильно изменилась за этот месяц. Кожа потускнела, волосы потеряли цвет, под глазами круги. Вокруг Веры сидят довольные дети. Удивительно видеть здесь столько детей. Они сидят перед доской прямо на траве и смотрят, как женщина в сером платье и белом переднике рисует на доске веселый поезд, который везет детей в страну счастья. В мусорном ведре – ампулы из-под морфия.

- Нам привезли новое лекарство, и я устроила свой кинотеатр. Почти как в твоем мире. Правда? - Вера ловит мой взгляд, брошенный на ампулы, и счастливо улыбается, - Посмотри, сколько у нас теперь детей.
- Морфий?- удивляюсь я.
Девушка меняется в лице и говорит чуть ли не враждебно:

- Ты никогда не страдал так, как страдают они, как ты можешь судить?
- Я никого не сужу, но морфий?!

Она закрывает лицо руками и плачет, среди ее всхлипов слышится:

- Я… все… испортила… я боялась, что ты не придешь…

Никто не замечает нашей маленькой ссоры: дети продолжают смотреть на доску, а женщина продолжает рисовать. Прижимаю Веру к себе и ловлю себя на мысли, что действительно боюсь заразиться.

- Я еще не придумал, как забрать тебя, но обязательно придумаю. Тебе нельзя здесь оставаться.

Я прекрасно понимаю, что обнимаю несуществующего человека, что обманываю сейчас в первую очередь себя. Вера – часть меня, моих мыслей, моей жизни; начинка моего гамбургера и ничего больше. Вместе с этим, я понимаю, что большей любви, чем она, у меня никогда не будет.

- Ты должен идти, - плачет девушка, - ты можешь заразиться.

***

- Вы утверждаете, что не спали восемь лет?
- Да.
- А помните эту старую песню?

Спят и слоники, и мышки,
И медведи, и мартышки…

Что ж вы за животное, что не можете заснуть?

- Я человек.
- Человек, - повторил доктор, - человек тоже животное и тоже спит, как и слоник, как и мышка, как медведь…
- И как мартышка, - подсказал я.
- Правильно, - улыбнулся доктор, - Знаете, в чем ваша проблема?
- В чем?
- Мне кажется, вы перестали верить, что заснете? А ведь именно в этом и есть проблема большинства бессонниц…
- Как вы сказали? Потеряли Веру?
- Нет, - слегка замешкался доктор, - Я сказал, что вы перестали верить.
- А это разве не одно и тоже?
- Что?
- Потерять Веру и перестать верить?
- Нууу… - протянул доктор, - в общем, да. Но мне почему-то кажется, что вы не совсем правильно меня поняли.
- Наоборот… очень даже хорошо. Вы когда-нибудь любили?
- Я? Ну да. У меня есть жена, двое детей.
- А у меня нет. И, наверное, уже никогда не будет.
- А сколько вам?
- Двадцать… или двадцать один…
- Хм, - доктор почесал затылок, - Но у меня в карточке записано, что вы семидесятого года рождения. Следовательно, вам уже сорок лет.
- Да? Время летит так быстро…
- Что ж это выходит, что вы не спали не восемь, а все двадцать восемь лет?
- Может быть и так. Я не считал.
- Вам надо поспать, - доктор решительно подошел к столу и достал какую-то ампулу, - У меня есть сильнодействующее снотворное. Вы пробовали пить снотворное?
- Да, конечно.
- И что, не помогло?
- Нет.
- Весьма странно, весьма странно… - доктор взял линейку и направил ее подобно мечу в сторону лампы, - снотворное, которое я вам дам, точно поможет. И, помимо всего, в нем есть много витаминов. Вы любите витамины?
- Что простите?
- Витамины. Быстрые помощники в восстановлении сил. Вы должны были слышать о них.
- Я, конечно же, слышал о витаминах…
- Вот видите как прекрасно, - перебил доктор, - вы все прекрасно слышали, - он резко подошел ко мне и быстро шепнул на ухо:
- Вам надо поспать…

***

По сырым от ночного дождя улицам неторопливо катила телегу рыжая лошадь. Она беспокойно фыркала и вскидывала голову. Мужичок в черном ватнике покрикивал на лошадь и время от времени кидался в нее кусками земли, наваленной на телеге. В центре телеги на небольшом деревянном постаменте лежало тело старухи, кое-как накрытое медицинским халатом. Лицо ее было открыто и проходящие мимо люди от скуки пытались в нем кого-то разглядеть. Увидев, что это всего лишь очередная старуха, разочарованно отворачивались. На углу «двух поэтов» к телеге подошел светловолосый мальчик. Он привстал на цыпочки, чтобы лучше разглядеть лицо покойницы.

- Это ведь бабушка Вера? – спросил мальчик.
- Она самая, - ответил мужичок и кинул горсть земли в лошадь, которая вновь недовольно зафырчала.
- Можно я пойду с вами? – спросил мальчишка.
- Да кто ж тебе запретит? Иди.

Держась за мокрые деревянные борта, мальчик быстро семенил по обочине, набирая башмаками огромные комья грязи. Он то и дело останавливался, счищал их и снова подбегал к телеге. Так прошел он через весь город до самого кладбища, пока телега не свернула на грунтовку и не исчезла среди берез и надгробных плит. Мальчик стоял, разинув рот, и смотрел на свое отражение в луже, на небритые щеки и шею, на проваленные глаза и свалявшиеся волосы.

- Спят и слоники, и мышки, - тихо напевал под нос мужичок, - и медведи… и мальчишки.